Руки
У него длинные руки.
Они живут в рукавах белого халата - два мудрых удава: никого не душат, только приходят ощутить подробности того, что пришло сегодня в руки - само, добровольно, доверчиво заглядывая в глаза.
Он берет меня за руку (о как бы мне хотелось навеки застыть в этом мгновении прикосновения - почти нежного, подчеркнуто деликатного, теплого) - но прикосновение длится долю секунды - как коротко счастье!, - он меряет мой пульс. Смотрит куда-то поверх моей головы, качает своей, хмурится и говорит сам с собой - "многовато, многовато, нужно тренировать сердце, нужно придумать упражнения, ничего, ничего страшного".
Как мне тренировать сердце, что мечется как полоумная канарейка в клетке, куда кто-то неожиданно засунул растопыренную пятерню? На третьей пятерне канарейка умрет от разрыва сердца: маленькое сердце разорвется в большом. Наверное, только тогда он останется доволен частотой моего пульса - так ничего и не узнав.
Его руки, кажется, всегда стерильны, на них растут длинные пальцы (такие, как говорила моя мама, бывают только у пианистов и карманных воров) и пальцы эти обжигают мне запястье. Невидимые ожоги дымятся, в них белеет лучевая кость, и сквозь рану видна канарейка, забившаяся в угол клетки, с открытым клювом, полуживая, парализованная страхом.
Пятница расплывается после полудня по набережной, образует маленькие водоемы у подножия старых деревьев, испаряется и искажает картинку городка на другом берегу озера. И мне так хочется спросить на прощание - доктор, можно я заберу ваши руки с собой на выходные?
Я бы обернула ими шею как шарфом и по такому случаю объявила всем письменно о своей внезапной ангине. И оставалась бы в постели до утра понедельника.
Или наоборот - пошла бы солнечной субботой на берег озера с сумкой для пикника (пиво "Корона", сэндвичи с лососем и хрустящий болгарский перец), улеглась бы под деревом и положила одну руку себе на лоб, а вторую на глаза. Слушала в наушниках любимую песню на бразильском португальском и щекотала бы ту руку, что на глазах, ресницами. А когда солнце стало бы клониться к закату - села поближе к воде и руки обнимали бы меня и растирали мне предплечья, спасая от подбирающейся с озера прохлады. Я терлась бы о руки щекой - и они бы гладили меня в ответ.
Но руки проводят выходные не со мной. В субботу утром они вынимают из теплой постели маленькую девочку - сонную, расслабленную, гладят ее по голове, приносят любимые игрушки и кормят с ложечки яблочным пюре. Чешут пузо старому псу. Управляют велосипедом. Играют в баскетбол с племянником. Моют овощи для салата и фрукты для пирога. Разливают красное вино по бокалам. Отводят двумя пальцами прядку рыжих волос, чтобы можно было поцеловать женщину сзади в тонкую балетную шею. Голова собаки. Убрать со стола тарелки и бокалы - поднимается ветер, на террассе становится прохладно. Открыть детскую книжку с картинками и водить по ней пальцем вместе с другим пальчиком - маленьким, с красными ногтями дозволенного мамой лака. Снова гладить по голове, закручивать и раскручивать шелковые прядки. Поправить одеяло, выключить свет и включить ночник в виде божьей коровки.
Дальше мне ничего не видно. Темно.
Папиллярные узоры его пальцев - бесконечный лабиринт. Я ухожу по нему все дальше и дальше. В полной и совершенной тишине. С канарейкой запазухой и бешеным пульсом: он все никак не научится отбивать правильный ритм - три коротких, три длинных, три коротких.
Спасите. Наши. Души.
UPD. Леша прав - песня тут будет очень к месту.
Они живут в рукавах белого халата - два мудрых удава: никого не душат, только приходят ощутить подробности того, что пришло сегодня в руки - само, добровольно, доверчиво заглядывая в глаза.
Он берет меня за руку (о как бы мне хотелось навеки застыть в этом мгновении прикосновения - почти нежного, подчеркнуто деликатного, теплого) - но прикосновение длится долю секунды - как коротко счастье!, - он меряет мой пульс. Смотрит куда-то поверх моей головы, качает своей, хмурится и говорит сам с собой - "многовато, многовато, нужно тренировать сердце, нужно придумать упражнения, ничего, ничего страшного".
Как мне тренировать сердце, что мечется как полоумная канарейка в клетке, куда кто-то неожиданно засунул растопыренную пятерню? На третьей пятерне канарейка умрет от разрыва сердца: маленькое сердце разорвется в большом. Наверное, только тогда он останется доволен частотой моего пульса - так ничего и не узнав.
Его руки, кажется, всегда стерильны, на них растут длинные пальцы (такие, как говорила моя мама, бывают только у пианистов и карманных воров) и пальцы эти обжигают мне запястье. Невидимые ожоги дымятся, в них белеет лучевая кость, и сквозь рану видна канарейка, забившаяся в угол клетки, с открытым клювом, полуживая, парализованная страхом.
Пятница расплывается после полудня по набережной, образует маленькие водоемы у подножия старых деревьев, испаряется и искажает картинку городка на другом берегу озера. И мне так хочется спросить на прощание - доктор, можно я заберу ваши руки с собой на выходные?
Я бы обернула ими шею как шарфом и по такому случаю объявила всем письменно о своей внезапной ангине. И оставалась бы в постели до утра понедельника.
Или наоборот - пошла бы солнечной субботой на берег озера с сумкой для пикника (пиво "Корона", сэндвичи с лососем и хрустящий болгарский перец), улеглась бы под деревом и положила одну руку себе на лоб, а вторую на глаза. Слушала в наушниках любимую песню на бразильском португальском и щекотала бы ту руку, что на глазах, ресницами. А когда солнце стало бы клониться к закату - села поближе к воде и руки обнимали бы меня и растирали мне предплечья, спасая от подбирающейся с озера прохлады. Я терлась бы о руки щекой - и они бы гладили меня в ответ.
Но руки проводят выходные не со мной. В субботу утром они вынимают из теплой постели маленькую девочку - сонную, расслабленную, гладят ее по голове, приносят любимые игрушки и кормят с ложечки яблочным пюре. Чешут пузо старому псу. Управляют велосипедом. Играют в баскетбол с племянником. Моют овощи для салата и фрукты для пирога. Разливают красное вино по бокалам. Отводят двумя пальцами прядку рыжих волос, чтобы можно было поцеловать женщину сзади в тонкую балетную шею. Голова собаки. Убрать со стола тарелки и бокалы - поднимается ветер, на террассе становится прохладно. Открыть детскую книжку с картинками и водить по ней пальцем вместе с другим пальчиком - маленьким, с красными ногтями дозволенного мамой лака. Снова гладить по голове, закручивать и раскручивать шелковые прядки. Поправить одеяло, выключить свет и включить ночник в виде божьей коровки.
Дальше мне ничего не видно. Темно.
Папиллярные узоры его пальцев - бесконечный лабиринт. Я ухожу по нему все дальше и дальше. В полной и совершенной тишине. С канарейкой запазухой и бешеным пульсом: он все никак не научится отбивать правильный ритм - три коротких, три длинных, три коротких.
Спасите. Наши. Души.
UPD. Леша прав - песня тут будет очень к месту.
Click to view