Анмосевна.
Я обещала показывать интересные рассказы своих друзей в ЖЖ. Собственно, сама идея мне пришла именно с этого рассказа одной моей старшей подруги, с которой мы теоретически землячки, это Натали natalyger. Сейчас она живёт в Израиле, а переехала туда из Ташкента. Примерно в то время, когда я сюда приехала жить.
В общем нас связал наш город (бывший и настоящий) и наша общая подруга по ЖЖ Раиса krapan_5.
Но Натали пишет в закрытом формате, а этот рассказ мне позволила показать всем.
Я его перечитывала несколько раз. Потому делюсь!
В 1969 году, когда мне исполнилось 18 лет, мы переехали из старого дома дедика в девятиэтажку на Ц-4. Дома были спланированы в "южном варианте" - выходя из лифта, ты оказывался на общем для 7 квартир балконе, пройдя который, попадал в свою квартиру. Получалась такое общежитие... Это я считаю сейчас, что общежитие, а когда там жили, мне всё время казалось, что наш дом - это тихонько стучащий колёсами поезд. Почему? Объяснить трудно, но сходство было определённо.
Двери мы частенько не запирали, потому что на балконе почти всегда кто-нибудь сидел, да и жили мы, общаясь куда более тесно, чем обычные соседи по лестничной площадке.
На нашем этаже всем заправляла моя главподружка - 80-летняя Анна Моисеевна, или как все её звали, Анмосеевна. Вид у неё был жутковатый: низенького росточка,с беззубым ртом, очки-линзы, на лбу огромная, с персик размером, шишка. Голос хриплый плюс местечковый выговор. Под этой скорлупой пряталась добрейшая душа и невероятное чувство ответственности за всё и за всех.
Вообще-то настоящее имя её было Нехама-Брайна Мойшевна, но жизнь она прожила такую, что Нехамой быть было бы как-то не с руки.
Жила она с семьёй в каком-то еврейском местечке под Оренбургом, у отца была кухмийстерская, и когда к ним пришли красные, Анмосеевна, тогда ещё шестнадцатилетняя девчонка, и русского языка толком не знала. Но большевикам это было пофиг - нужна была рабочая сила, и Аню забрали они с собой, определив на должность санитарки. Так и проболталась она всю Гражданскую с этим отрядом. Многое увидела, многому научилась. Ко времени нашего знакомства она была почти ископаемым - ветераном Гражданской войны со всеми льготами. Как она стала медсестрой, я не знаю, но много лет, даже выйдя на пенсию, она была старшей сестрой в Таш. Мед.Институте в хирургической клинике. Судя по тому, с каким почтением приходили к ней, уже давно не работающей, старые профессора, она там верховодила во всю силу своего характера.
Да и на этаже у нас она была командиром. Ничто не проходило мимо неё. Если уезжали отдыхать и самолёт улетал среди ночи, она, не доверяя нам и нашим будильникам, заявлялась в 3 часа ночи будить и бывала очень огорчена, если мы до неё сами поднялись.
В ящичке кухонного стола у неё всегда была сотня в мелких купюрах - давать в долг тем, кто не дотянул до зарплаты. Частенько мне приходилось к ней обращаться.
Особенно она старалась в дни рождения. Записей она никаких не вела - помнила все даты низусть. Утром в день рождения она появлялась в дверях, неся впереди себя необыкновенных размеров кекс. Подношение всегда сопровождалось одним и тем же стишком:
Птичка какнула на ветку,
Баба срать пошла в овин.
Честь имею вас поздравить
С днём весёлых именин.
Да, на слово она была крепка, с молодости у неё это осталось...
После такого поздравления небходимо было пригласить её на вечернее торжество. Справляли или нет, её это не касалось. Приходила, сидела с полчаса и шла к дверям, а на пороге неизменно произносила:
Вино - говно.
Хозяйка блядь.
Котлеты ваши из конины.
Подайте мне пальто и шляпу -
Е...л я ваши именины.
Поскольку иногда в доме было полно гостей, она, чтобы не шокировать их, произносила только: " Подайте мне пальто и шляпу!", но все свои понимали, что имеется в виду, и провожали её хохотом.
А ещё ей можно было оставить совсем ещё маленького ребёнка и умчаться по своим делам. Несмотря на годы, она была хорошей нянькой и обожала детей всех соседей.
Видела она очень плохо. Телевизор смотрела через бинокль, загородив его с двух сторон руками, чтобы сузить поле зрения, читала с огромной лупой. За происходящим во дворе тоже наблюдала с биноклем в руках. Но это не мешало ей быть в курсе всех событий. Новости по телеку можно было не слушать - зайдя к ней после учёбы или работы ( это было обязательно, иначе она волновалась и прибегала узнать, что случилось), мы должны были выслушать краткую политинформацию, причём, о мировых политиках она говорила так, словно только что пила с ними чай.
Она постоянно читала, очень многое знала, всё и всех помнила и обожала рассказывать бесконечные истории самых разных людей: от президента Кеннеди, до соседки по дому, с которой она жила рядом в 30-е годы.
Склероза в обывательском понимании этого слова у неё не было - она помнила и то, что было неделю назад, и то, что она узнала лет 60 тому.
Анмосеевна казалась нам вечной - на глазах у неё выросли наши дети, а она оставалась всё такой же, хотя ей было под 90.
Над её квартирой жила семья актёров нашего драматического театра: Русинов и Мягкова. Ведущие актёры в быту были людьми странноватыми. Например, Нина Мягкова, такая трогательная и естественная на сцене, дома была склочной и суетливой. И ещё у неё была премерзкая привычка все вещи трясти на балконе. Когда я говорю "все", я именно это и подразумеваю, потому что вытряхивались, и весьма энергично, трусы, лифчики, полотенца. А Анмосеевна вечно сидела с книгой или газетой на балконе, так что трясла Нина у неё над головой, потом быстро заскакивала в квартру. Анмосеевна спешила высунуться и крикнуть Нине:" Прекратите немедленно, а то натрясёте мне сперматозоидов, а я в такие годы беременеть не хочу". В устах старушенции это звучало весьма комично, потому она свои хулиганские выходки обожала совершать при свидетелях.
Шли годы, всё менялось, кроме Анмосеевны, неотъемлемой и очень важной частички нашего дома. У неё по-прежнему для всех детей были припрятаны московские овсяные печенья, всех она пыталась угостить, накормить.
И вот однажды в выходной день она приходит к нам. С виду нормальная, но страшно возмущённая. Когда услышали, что она говорит, сначала подумали, что шутит. А поведала она нам, что Горбачёв совсем обнаглел, пришёл к ней, топает на неё ногами и ругается. Когда мы с мужем поняли, что шутками тут и не пахнет, растерялись, но она просила помощи, обращаясь к моему мужу. Я шепнула ему, что надо сделать. Он так и поступил: пошёл вместе с ней к ней домой, наорал на телевизор, пригрозил Горбачёву, что врежет и выключил телевизор. Через несколько минут она пришла к нам с благодарностями, причитая, как это хорошо, когда есть мужчина в доме. Потом села, повела свою обычную беседу, будто ничего и не случилось.
Так было несколько раз. Муж уже знал, что делать. Она каждый раз была невероятно благодарна и до последнего вздоха была совершенно нормальной во всех прочих вопросах, кроме телевизора.
Болела она редко, а тут просто начала слабеть. Болеть до этого ей нравилось, потому примерно раз в полгода она устраивала инсценировку сердечного приступа. Моя мама уже знала что к чему, шла к ней с тонометром и шприцами, измеряла давление, вкалывала что-нибудь болезненное и безвредное, и через полчаса "больная" волшебным образом выздоравливала.
Мы подсмеивались над этими её спектаклями, понимая, что это совсем малая плата за всё то хорошее, что она делает для всех соседей, - она тоже хотела немного внимания к себе.
Ушла она тихо, во сне, никто и не заметил сразу. Хоронили всем двором, и многим было что сказать этой маленькой сильной старушке.
В общем нас связал наш город (бывший и настоящий) и наша общая подруга по ЖЖ Раиса krapan_5.
Но Натали пишет в закрытом формате, а этот рассказ мне позволила показать всем.
Я его перечитывала несколько раз. Потому делюсь!
В 1969 году, когда мне исполнилось 18 лет, мы переехали из старого дома дедика в девятиэтажку на Ц-4. Дома были спланированы в "южном варианте" - выходя из лифта, ты оказывался на общем для 7 квартир балконе, пройдя который, попадал в свою квартиру. Получалась такое общежитие... Это я считаю сейчас, что общежитие, а когда там жили, мне всё время казалось, что наш дом - это тихонько стучащий колёсами поезд. Почему? Объяснить трудно, но сходство было определённо.
Двери мы частенько не запирали, потому что на балконе почти всегда кто-нибудь сидел, да и жили мы, общаясь куда более тесно, чем обычные соседи по лестничной площадке.
На нашем этаже всем заправляла моя главподружка - 80-летняя Анна Моисеевна, или как все её звали, Анмосеевна. Вид у неё был жутковатый: низенького росточка,с беззубым ртом, очки-линзы, на лбу огромная, с персик размером, шишка. Голос хриплый плюс местечковый выговор. Под этой скорлупой пряталась добрейшая душа и невероятное чувство ответственности за всё и за всех.
Вообще-то настоящее имя её было Нехама-Брайна Мойшевна, но жизнь она прожила такую, что Нехамой быть было бы как-то не с руки.
Жила она с семьёй в каком-то еврейском местечке под Оренбургом, у отца была кухмийстерская, и когда к ним пришли красные, Анмосеевна, тогда ещё шестнадцатилетняя девчонка, и русского языка толком не знала. Но большевикам это было пофиг - нужна была рабочая сила, и Аню забрали они с собой, определив на должность санитарки. Так и проболталась она всю Гражданскую с этим отрядом. Многое увидела, многому научилась. Ко времени нашего знакомства она была почти ископаемым - ветераном Гражданской войны со всеми льготами. Как она стала медсестрой, я не знаю, но много лет, даже выйдя на пенсию, она была старшей сестрой в Таш. Мед.Институте в хирургической клинике. Судя по тому, с каким почтением приходили к ней, уже давно не работающей, старые профессора, она там верховодила во всю силу своего характера.
Да и на этаже у нас она была командиром. Ничто не проходило мимо неё. Если уезжали отдыхать и самолёт улетал среди ночи, она, не доверяя нам и нашим будильникам, заявлялась в 3 часа ночи будить и бывала очень огорчена, если мы до неё сами поднялись.
В ящичке кухонного стола у неё всегда была сотня в мелких купюрах - давать в долг тем, кто не дотянул до зарплаты. Частенько мне приходилось к ней обращаться.
Особенно она старалась в дни рождения. Записей она никаких не вела - помнила все даты низусть. Утром в день рождения она появлялась в дверях, неся впереди себя необыкновенных размеров кекс. Подношение всегда сопровождалось одним и тем же стишком:
Птичка какнула на ветку,
Баба срать пошла в овин.
Честь имею вас поздравить
С днём весёлых именин.
Да, на слово она была крепка, с молодости у неё это осталось...
После такого поздравления небходимо было пригласить её на вечернее торжество. Справляли или нет, её это не касалось. Приходила, сидела с полчаса и шла к дверям, а на пороге неизменно произносила:
Вино - говно.
Хозяйка блядь.
Котлеты ваши из конины.
Подайте мне пальто и шляпу -
Е...л я ваши именины.
Поскольку иногда в доме было полно гостей, она, чтобы не шокировать их, произносила только: " Подайте мне пальто и шляпу!", но все свои понимали, что имеется в виду, и провожали её хохотом.
А ещё ей можно было оставить совсем ещё маленького ребёнка и умчаться по своим делам. Несмотря на годы, она была хорошей нянькой и обожала детей всех соседей.
Видела она очень плохо. Телевизор смотрела через бинокль, загородив его с двух сторон руками, чтобы сузить поле зрения, читала с огромной лупой. За происходящим во дворе тоже наблюдала с биноклем в руках. Но это не мешало ей быть в курсе всех событий. Новости по телеку можно было не слушать - зайдя к ней после учёбы или работы ( это было обязательно, иначе она волновалась и прибегала узнать, что случилось), мы должны были выслушать краткую политинформацию, причём, о мировых политиках она говорила так, словно только что пила с ними чай.
Она постоянно читала, очень многое знала, всё и всех помнила и обожала рассказывать бесконечные истории самых разных людей: от президента Кеннеди, до соседки по дому, с которой она жила рядом в 30-е годы.
Склероза в обывательском понимании этого слова у неё не было - она помнила и то, что было неделю назад, и то, что она узнала лет 60 тому.
Анмосеевна казалась нам вечной - на глазах у неё выросли наши дети, а она оставалась всё такой же, хотя ей было под 90.
Над её квартирой жила семья актёров нашего драматического театра: Русинов и Мягкова. Ведущие актёры в быту были людьми странноватыми. Например, Нина Мягкова, такая трогательная и естественная на сцене, дома была склочной и суетливой. И ещё у неё была премерзкая привычка все вещи трясти на балконе. Когда я говорю "все", я именно это и подразумеваю, потому что вытряхивались, и весьма энергично, трусы, лифчики, полотенца. А Анмосеевна вечно сидела с книгой или газетой на балконе, так что трясла Нина у неё над головой, потом быстро заскакивала в квартру. Анмосеевна спешила высунуться и крикнуть Нине:" Прекратите немедленно, а то натрясёте мне сперматозоидов, а я в такие годы беременеть не хочу". В устах старушенции это звучало весьма комично, потому она свои хулиганские выходки обожала совершать при свидетелях.
Шли годы, всё менялось, кроме Анмосеевны, неотъемлемой и очень важной частички нашего дома. У неё по-прежнему для всех детей были припрятаны московские овсяные печенья, всех она пыталась угостить, накормить.
И вот однажды в выходной день она приходит к нам. С виду нормальная, но страшно возмущённая. Когда услышали, что она говорит, сначала подумали, что шутит. А поведала она нам, что Горбачёв совсем обнаглел, пришёл к ней, топает на неё ногами и ругается. Когда мы с мужем поняли, что шутками тут и не пахнет, растерялись, но она просила помощи, обращаясь к моему мужу. Я шепнула ему, что надо сделать. Он так и поступил: пошёл вместе с ней к ней домой, наорал на телевизор, пригрозил Горбачёву, что врежет и выключил телевизор. Через несколько минут она пришла к нам с благодарностями, причитая, как это хорошо, когда есть мужчина в доме. Потом села, повела свою обычную беседу, будто ничего и не случилось.
Так было несколько раз. Муж уже знал, что делать. Она каждый раз была невероятно благодарна и до последнего вздоха была совершенно нормальной во всех прочих вопросах, кроме телевизора.
Болела она редко, а тут просто начала слабеть. Болеть до этого ей нравилось, потому примерно раз в полгода она устраивала инсценировку сердечного приступа. Моя мама уже знала что к чему, шла к ней с тонометром и шприцами, измеряла давление, вкалывала что-нибудь болезненное и безвредное, и через полчаса "больная" волшебным образом выздоравливала.
Мы подсмеивались над этими её спектаклями, понимая, что это совсем малая плата за всё то хорошее, что она делает для всех соседей, - она тоже хотела немного внимания к себе.
Ушла она тихо, во сне, никто и не заметил сразу. Хоронили всем двором, и многим было что сказать этой маленькой сильной старушке.