Средневековые сироты (2)
Хотя возраст детей, поступавших под опеку, далеко не всегда указан в документах, можно все же сделать некоторые выводы о том, в каком возрасте, в среднем, они обычно теряли одного из родителей, преимущественно отца. В XIV веке средний возраст сирот, которым подыскивали опекунов, составлял 7-10 лет; иными словами, им предстояло пробыть под опекой от одиннадцати до четырнадцати лет, прежде чем достигнуть совершеннолетия. Иными словами, опекуны могли пользоваться их имуществом в течение этого срока. Поскольку дети были малы, они, как правило, оставались жить дома еще в течение некоторого времени, прежде чем поступить в услужение или в ученики. Трудно сказать, как смерть отца отражалась на психологическом облике ребенка (учитывая то, насколько часто жены с детьми переживали мужей); с вероятностью, в этом возрасте дети больше общались с матерью, чем с отцом, и его смерть производила вовсе не такой эффект, какой произвела бы смерть матери. Торговцы, в любом случае, часто отлучались из дому в долгие поездки. Кроме того, как уже говорилось, с самого рождения ребенок был тесно связан с большим количеством людей, которые не приходились ему кровными родственниками. Под одной кровлей с ним жили слуги, ученики и подмастерья, в гости часто приходили соседи и крестные, так что ребенок, вероятно, не чувствовал себя совсем уж лишенным мужского общества. Если мать вступала в новый брак, отчим также мог быть знакомым ребенку, а вовсе не посторонним человеком. Возможно, это облегчало сироте переход на новый жизненный этап.
Как уже было сказано, обеспеченные сироты неизбежно представляли собой лакомые кусочки. Человек, получивший право опеки над богатым сиротой, мог пользоваться его имуществом в течение десяти-двенадцати лет. Следовательно, поскольку опекуном не мог стать человек, способный извлечь пользу из смерти сироты, в его личных интересах было заботиться о выживании ребенка. Если подопечный умирал, не достигнув совершеннолетия, его имущество переходило в казну, таким образом уплывая из рук опекуна (за исключением тех достаточно редких случаев, если опеку над ребенком осуществлял родной брат или сестра).
Судя по всему, граждане достаточно доверяли закону - и мэру как его главному исполнителю. В сохранившихся средневековых завещаниях из Гастингса лишь 50 процентов мужчин на смертном одре заранее назначили опекунов для своих детей. Остальные предпочли положиться на здравомыслие городских властей. В большинстве случаев мужья назначали опекуном жену, затем - близких друзей, родственников, священнослужителей и, наконец, даже доверенных слуг и подмастерьев. Мэр, как правило, следовал тому же принципу, когда выбирал опекуна для сироты. В большинстве случаев право опеки получала мать, одна или вместе с новым мужем. В общем и целом, мэр и олдермены стремились оставить ребенка с родственниками. Только во время эпидемий, что логично, эта тенденция прерывалась (если верить документам, лишь треть сирот в таких случаях оказывалась под опекой выживших родственников).
Вдовы с маленькими детьми, как правило, быстро вступали в новый брак, в некоторых случаях - еще нося ребенка от предыдущего, ныне покойного, мужа! Обычай не требовал определенного срока траура. В 1309-1458 гг. половина вдов, представших перед Сиротским судом по вопросу опеки над их детьми, уже была замужем. Преимущественно, новые мужья занимались тем же ремеслом, нередко и состояли в той же гильдии. Количество детей у вдовы не играло особой роли. Так, один лондонский бакалейщик женился на вдове с шестью детьми.
Горожане также в изрядной степени полагались на собратьев по ремеслу и на глав гильдии, когда речь заходила о том, на кого оставить сирот. В некоторых случаях опекунами становились мастера, у которых сироты находились в обучении, иногда завещателем двигали доверие и дружба, без всяких дополнительных факторов. Так, Уильям Льюис в своем завещании поручил опеку над своими сыновьями Эдмундом и Джоном, двенадцати и восьми лет, Томасу де Фровику, собрату по гильдии ювелиров. Еще два члена той же гильдии выступили в качестве поручителей. Иногда права опеки разделялись между несколькими лицами. Николас де Холфорд передал деньги, которые завещал трем сыновьям, своему брату, хотя растить детей предстояло жене. Также он дал брату и невестке десять марок, чтобы те приняли в обучение его дочерей, Маргарет и Матильду.
Если у сироты не было ни состояния, ни близких родственников, заботу о нем брал на себя городской казначей. Так, в 1320 году, когда зашла речь об «Уолтере, сыне повара Ричарда, бедном сироте», он сам предстал вместе с ним перед мэром. Имущество ребенка, каково бы оно ни было, а также заботы о пристройстве мальчика были поручены казначею. Он мог потребовать у города возмещения издержек, если сирота был совершенно нищ, но, во всяком случае, ребенок лондонского гражданина не мог остаться без крыши над головой.
К сожалению, ценное имущество, принадлежащее сироте, порой подталкивало опекуна к нарушению закона; а поскольку права опеки можно было купить, заботы о наилучшем содержании и воспитании сироты могли несколько померкнуть по сравнению с вопросом о наследстве. Поскольку сирота представлял собой, так сказать, ценный актив, его благополучие находилось «в зоне риска». Среди возможных нарушений были недолжное распоряжение имуществом сироты, растрата и невозможность вернуть наследство, когда сирота достигал совершеннолетия, устройство брака подопечного без согласия мэра или плохие условия содержания ребенка. Впрочем, документы из Letter Book дают понять, что в 1309-1428 гг. лишь в пяти процентах дел, связанных с вопросами опеки, речь шла о нарушениях условий договора. Притом большинство жалоб связаны с растратой денег, нежели с дурным обращением или насильственным браком.
Не стоит забывать, что не только официальные опекуны, но и прочие представители «горизонтальных связей», сложившихся вокруг ребенка с самого момента его рождения (ближние и дальние родственники, соседи, друзья семьи, крестные), следили за его благополучием - и нередко приходили с жалобой к мэру. Так, некто Ричард Одигэм подал жалобу касательно двух дочерей Джона Хейлздона, его собрата по гильдии, утверждая, что им недоплатили четыреста фунтов, когда те достигли совершеннолетия. В 1352 году близкий родственник пяти детей Уильяма Хенемпстеда обвинил Уильяма-младшего, сына и душеприказчика покойного, а также опекуна четырех младших детей, в присвоении двухсот сорока фунтов. Суд вынудил Уильяма выплатить недостающую сумму.
Иногда и сами сироты, достигнув совершеннолетия, обращались в суд, чтобы вернуть свое добро. В случае смерти опекуна необходимая сумма выплачивалась из его личных средств. Когда дочери Джона де Лонга подали, посредством своего дяди, жалобу на опекуна, который растратил их наследство, опекун сбежал, поскольку не мог выплатить требуемую сумму. Вместо него пришлось расплачиваться двум поручителям, а в качестве нового опекуна был назначен дядя сирот. Бывали и курьезные случаи. Так, в 1316 году Ричард Габб пожаловался мэру, что не смог вернуть себе свое имущество, когда достиг совершеннолетия. Опекун, родственник Ричарда, признал, что получил на сохранение 88 фунтов и 20 пенсов, однако истратил 45 фунтов на ремонт дома, который также унаследовал Ричард, и на содержание мальчика. Хотя он и признал, что остались еще сорок три фунта, но все-таки не смог их выплатить - и был отправлен в тюрьму… а Ричарду пришлось изыскивать иные средства, чтобы вернуть себе свои деньги.
В числе средств, к которым прибегали нечестные опекуны, чтобы нажиться на подопечных, были брачные махинации. Агнес, вдова Джона Лоренса, и ее новый муж Саймон де Берг были назначены опекунами восьмимесячной Агнес. Мать и отчим задумали выдать Агнес, унаследовавшую от отца имущество стоимостью в сорок марок, за одиннадцатилетнего Томаса, сына Саймона от первого брака. Уже были прочитаны оглашения и приобретено все необходимое (подвенечным платьем для Агнес должна была служить ее же крестильная сорочка, только разукрашенная), когда вмешались другие родственники, и мать Агнес лишили прав опеки. В другом аналогичном случае брак все-таки состоялся. Опекун, женившись на матери сироты, выдал затем малютку замуж по своему усмотрению, хотя и пообещал мэру, что не станет этого делать. Его посадили в тюрьму и оштрафовали на ту сумму, которую он рассчитывал получить в результате махинации - сорок четыре фунта. Брак был расторгнут, поскольку был заключен без согласия как минимум одной стороны, и вдобавок девочка еще далеко не достигла минимально необходимого возраста.
Наконец, опекуны могли скверно обращаться с ребенком и пренебрегать его воспитанием и обучением. Так, подросток по имени Джон, сын Уильяма Хэнингтона, неоднократно жаловался на своего опекуна, скорняка Лоренса Хэнингстона. Наконец вмешался мэр и потребовал, чтобы Лоренс каждый год выдавал своему подопечному «подбитый мехом плащ, куртку и блузу, четыре льняных нижних рубашки, удовлетворительную обувь, а также предоставлял ему приличную постель и каждую неделю тратил не меньше одного пенса (!) на стол и помещение для него». Дочь Роберта Конверса, годовалая Катерина, была отдана под опеку своей матери Роэзии - но та сначала вышла замуж за человека, растратившего наследство девочки, а затем вступила в третий брак и сбежала, бросив дочь.
В целом ряде инцидентов задействованы жители Лондона, не являющиеся его гражданами; в таких случаях мэр и олдермены были бессильны сделать что-нибудь. Так, сын Ричарда Холла унаследовал внушительное состояние в провинции, и в результате права опеки над ним перепродавались несколько раз - ребенок буквально переходил из рук в руки. Когда наконец мальчик привлек внимание городских властей, мэр и олдермены с сожалением признали, что не могут ничем помочь - отец мальчика не был гражданином города, и сам Ричард родился за пределами Лондона.
Что характерно, весьма немногие прецеденты отражают классическую фольклорную неприязнь между мачехами и приемными детьми. Надо сказать, эта неприязнь далеко не всегда бывала однонаправленной. Так. Элис, жена Роберта Портсмута, жила вместе с мужем и пасынком в комнате на втором этаже. Они с мужем поссорились, и пасынок ударил ее кулаком. Элис бросилась вон из комнаты, но муж, схватив палку, ударил ее в спину так, что она упала с лестницы. Пасынка к суду не привлекли, зато Роберту пришлось отвечать за население тяжких телесных повреждений. Иными словами, в этой ситуации мачеха была не обидчицей, а жертвой. Жалобы, в которых отражены отношения между мачехами/отчимами и приемными детьми, реже связаны с дурным обращением, а чаще с внутрисемейным соперничеством детей от разных браков. Хотя сводные братья и сестры не могли претендовать на наследство, принадлежавшее детям от первого брака, они, тем не менее, могли занять главенствующее место в сердце матери и в семейных планах на будущее.
Бывали случаи, когда многочисленных сирот из одной семьи разделяли, передавая разным опекунам. Впрочем, средневековый Лондон был невелик, и члены семьи оставались в тесном контакте. Так произошло с семьей Джона Стортфорда, умершего в 1298 году. Его старший сын, Джек, поселился в доме олдермена Джона Кентербери, а Гилберт, Адам, Сесилия, Марджери и Нарджери (прозвище девочки, которую тоже звали Марджери :)) - у дедушки с материнской стороны. Через два года дедушка скончался; тогда двенадцатилетнего Гилберта и четырехлетнюю Нарджери отдали рыбнику Джона Лукасу, а трехлетнего Адама и девятилетнюю Марджери - другому человеку. Гилберт умер в возрасте тридцати двух лет, завещав свое имущество сестрам Сесилии и Марджери, дяде и брату Джеку. Иными словами, хотя дети и росли в разных семьях, они, с вероятностью, поддерживали отношения между собой на протяжении всей жизни. В принципе случаи, когда детей из одной семьи разделяли, довольно редки, хотя и не исключительны. Из 495 дел об опеке, рассматриваемых в лондонском суде в 1309-1428 гг., такое случилось в 54 случаях. Чаще всего такое происходило, если один из детей уже был достаточно взрослым, чтобы поступить в обучение или услужение (как Джек Стортфорд). Дети восьми-девяти лет уже могли участвовать в работе по дому, а потому их могли отдать на воспитание друзьям, соседям и собратьям по гильдии, даже если мать была жива.