Петербургский текст, продолжение
- Стало быть, вот ради кого были все эти танцевальные экзерсисы - ради Лидии?
- Вовсе не ради Лидии, а ради бала в Благородном собрании. Я тебе, Лешка, в нос дам, если будешь дразниться, - серьезно говорит Саша.
- Однако смело с твоей стороны - подбивать клинья к моей даме.
- Во-первых, она, кажется, еще не твоя, а во-вторых, ты сейчас пригласишь ее на вальс, и только я ее и видел до конца бала.
- Она только что полчаса просидела с тобой, отказывая всем кавалерам.
- Что поделать, братец, если армейский мундир дамам милее университетского. Я ее не неволю…
В душе Алексей признает, что дело не только в мундире; Саша, с его добродушной, совершенно искренней непосредственностью и бойкой манерой беседовать, неизменно привлекает к себе внимание, тогда как солидный старший брат, любитель вести «умные» беседы, обыкновенно остается в тени.
Алексей решает выдержать характер и пригласить Лидию только на вторую кадриль, раз уж она предпочла разговоры танцам, но, когда он в начале одиннадцатого часа начинает искать ее в зале, то понимает, что Лидии нет нигде.
Нет и Саши.
«Ну, Лидия, положим, могла наскучить и уйти пораньше… а Сашка вызвался проводить. Но почему же не сказались? Нравы, черт возьми, у этих Лувриэ. Ну Сашкец, ну кавалер… из-под носа увел. Я-то стараюсь, рассыпаюсь мелким бесом, два месяца стихи зубрил, чтоб разговор поддержать, а Сашка полчаса поболтал - и готово. Однако что за мальчишество эти похищения, просто даже неприлично - взять и сбежать без единого слова».
Окончательно расстроившись, он бредет вдоль канала и спохватывается, лишь когда слышит торопливые шаги и оклики. Саша, в распахнутом мундире, без фуражки, летит по улице; поравнявшись с братом, он хватает его за плечо и спрашивает:
- Никого не видел?
- А кого я должен видеть? Лидия с тобой?
- Нет; Лидию я, слава Богу, посадил на извозчика и отправил…
- Ты что тут делаешь? Фу ты, у тебя весь бок в грязи - где ты валялся? Сашка, да что стряслось? Вас ограбили, что ли?
- Ну да, ограбили… Черт знает что эта твоя Лидия!
- Сашка, тише кричи, умоляю. Тебя же вся улица слышит.
Саша понижает голос до звонкого шепота.
- Дошли с ней по каналу до Михайловского сада… до того самого места, знаешь, где… ну, где храм заложили.
- Где бросили бомбу? - напрямик спрашивает Алексей.
- Ну да, да… И еще, знаешь, по пути все о Жанне д’Арк, о Марфе Посаднице, о какой-то графине Браденбургской или Люксембургской, черт ее знает, аж голова кругом. А на Невском, знаешь, людно, и по Конюшенному то и дело ездят. Она встала на мостике… на том самом месте, где стояла Перовская… смех и грех, Алешка… как будто примерялась. Встала и говорит: вот, значит, как она стояла. А потом возьми да и махни платком… точь-в-точь как та. Из ближней пролетки визг, а из-за угла, точно его черти нанесли, жандармский разъезд. «Держи их!». Мы - деру в подворотню… через какой-то забор полезли, Лидия юбку порвала, я фуражку потерял… слава Богу, навстречу извозчик попался, я его остановил, посадил Лидию и велел ехать, куда скажет, а сам дал крюка по дворам и сюда… ну, Лешка, история. Чувствую себя каким-то господином Шибановым, не меньше, не хватало только револьвера в кармане.
- Тебе завтра во сколько нужно быть в училище?
- В девять.
- Я тогда с утра пошлю записочку к ней на квартиру и узнаю, благополучно ли добралась.
- Но какая же отчаянная, Леша. Бежит рядом со мной и смеется, как на ярмарке… Держись за нее, слышишь, с такой не соскучишься.
- А еще вернее, в участок попадешь. Счастье еще, что вас, голубчиков, не зацапали ни жандармы, ни благонамеренные прохожие. Зачем, ну зачем вас понесло ломать эту комедию на мостике?
- Во-первых, не нас, а Лидию, а во-вторых, не силой же мне ее было удерживать… ну что мы такого дурного сделали, Лешка? Ничего же, в конце концов, предосудительного. Кто виноват, что жандармы дураки.
Саша многозначительно вздыхает.
- А знаешь, Алехан, она красивая.
- Это ты там, на мостике, разглядел?
- Как будто ты сам еще раньше не разглядел. Завидую тебе.
- Погоди завидовать. Мне, кажется, еще никто никаких поощрений не делал.
- Ничего, завтра пошлешь записочку - а еще лучше сам явись, так она от радости сама тебе на шею бросится.
- Глупости и глупости ты говоришь, Сашка.
- Вот увидишь…
Алексей, действительно, решает не отправлять записку, а сходить самому, благо нравы в обиталище учениц художественной школы достаточно свободные. Поскольку час достаточно ранний, ему приходится долго дожидаться внизу, передав свою визитку с горничной. «Просто свинство беспокоить порядочных девушек в такую рань, - выговаривает он себе, хотя места не находит от беспокойства. - Должно, спят еще, а ты и разбудишь и встревожишь». Квартира, которую нанимает Лидия пополам с товаркой, хотя и невелика, но обставлена с тяжеловесной старинной роскошью, всюду темное дерево, позолота, непроницаемые портьеры. Вместо вешалки - огромные оленьи рога, на площадке поблескивает фантастическая фигура - рыцарь в доспехах, на обивке кресел - сцены охоты и танцев. То ли средневековый замок, то ли музей, думает Алексей. Наконец слышатся быстрые шаги - шлепая туфлями, спускается подруга Лидии, но в полумраке Алексей видит только бледный овал лица. Горничная поспешно раздвигает штору, впуская в прихожую утренний свет.
Подруга, как и Лидия, худенькая и светловолосая; на ней просторная рабочая блуза, совершенно простонародного вида, волосы кое-как собраны - должно быть, для того лишь, чтобы встретить гостя.
- Вы Александр? - подозрительно спрашивает она.
- Нет, я его брат.
- Ну, это все равно. Лидия в участке, ее не отпускают. Когда сюда пришли, я велела им обратиться за справками к господину Лувриэ. Не советую вам сейчас в участок ездить, еще на скандал нарветесь. Все устроится, Лидию к вечеру непременно выпустят.
Хотя Саша и велел немедленно отправить к нему человека с запиской, Алексей решает повременить до вечера и отписать брату, как только Лидия вернется. Ему совершенно не улыбается сообщать Саше, что Лидия в полицейском участке. На лекциях в университете он сидит как на иголках и наконец, не выдержав, приглашает Сухонина вместе зайти к художницам - совсем уже непонятно зачем, разве только из того, что его невероятно смущает перспектива увидеться с Лидией и ее подругой наедине. Алексей не представляет, как поведет себя Лидия, пережившая столь неприятное приключение. Скорее всего, девушка растеряла всю свою браваду, проведя ночь под арестом, в малоприятном обществе. Что его ждет при встрече? Слезы, истерика, жалобы? Алексея вдруг словно обжигает: а что если Лидия от испуга призналась, кто был ее соучастником в этой отчаянной выходке на Конюшенном? Это значит - жалоба в училище, возможно арест, так или иначе - масса совершенно излишних неприятностей незадолго до выпуска, даже если удастся доказать, что Саша вовсе ни при чем. А главное - почему Лидию арестовали? Может быть, она не так уж безвинна и речь не только о нелепых шалостях? «Не трясись раньше времени, - осаживает себя Алексей. - В конце концов, она была с Сашей… он бы уж наверняка ее удержал, если бы заподозрил неладное».
Как назло, у подъезда друзья сталкиваются с выходящим из дому Владимиром Лувриэ. Прежде чем Алексей успевает опомниться, Владимир подскакивает, хватает его за ворот пальто так, что сыплются пуговицы, и с силой припечатывает спиной к фонарному столбу.
- Вы, черт возьми! Снова вы лезете?
Он бьет Алексея спиной и затылком о столб, с нешуточной яростью; Владимир высок ростом и достаточно силен, чтобы внушить опасения, поэтому Сухонин решительно втискивается между противниками и разводит, устремив локоть в грудь Лувриэ, чтобы помешать ему вновь наскочить.
- Позвольте, господа… вы же порядочные интеллигентные люди…
- Интеллигентные люди! - Лувриэ фыркает. - Эта, с позволения сказать, интеллигентная семейка такие дела творит, что и кабатчик бы постыдился! Дрянь! Я знаю… слышите, знаю, что после вчерашнего бала мою сестру провожал ваш брат, черт бы его взял совсем… Да отойдите вы, черт возьми, не лезьте под руку! - кричит он Сухонину.
- Отойду, если только дадите честное благородное слово, что с кулаками не полезете.
- Я ему всю морду расквашу, вот вам честное благородное слово…
- Лувриэ, вы с ума сошли?
- Лидка - девчонка, совершенно не думает ни о своей репутации, ни о чести семьи, повсюду бывает одна, но хоть вы-то могли подумать о последствиях, раз уж у вашего брата на плечах не голова, а тыква! Я настаиваю… слышите, я требую! - кричит Владимир. - Требую, чтобы вы совершенно прекратили отношения с моей сестрой! Я не желаю, чтобы всякие сомнительные личности… чтобы на нашу семью пала тень… не желаю, слышите? Вместо того чтобы порочить порядочную девушку… Я, в конце концов, имею право требовать… да, имею! Учтите, если имя Лидии хоть раз свяжут с каким-нибудь… двусмысленным обществом, я немедленно назову вашу фамилию и объявлю, что вы с братом главные виновники!
- Успокойтесь, ради Бога, Владимир… в чем вы нас собираетесь обвинить?
- Уж как будто вы не знаете про эту идиотскую выходку, со стоянием на мостике и маханием платочком! Лидке лавров той, должно быть, захотелось… я вашего братца, как там его, как щенка высеку, если он мне попадется!
- Вы, однако, полегче, Лувриэ, - предостерегающе произносит Алексей.
- Полегче? Лидию арестовали, продержали ночь в участке, опозорили, отца чуть удар не хватил… а вы мне «полегче»? Радоваться я, что ли, по-вашему должен? Мер-р-рзавец…
Владимир размахивается, но, прежде чем его кулак успевает войти в соприкосновение с физиономией Алексея, он летит на панель от крепкого удара в челюсть, которым его награждает Сухонин. Выходит тем неожиданнее, потому что «милый Сережа» хотя и высок ростом, но худ и на вид совершенно не способен к решительному отпору - рядом с крепким, румяным Владимиром он кажется подростком. Владимир сидит на тротуаре и щупает челюсть, а затем внезапно разражается потоком ругательств, но Сухонин не позволяет приятелю вступить в объяснения - он берет Алексея за плечо и властно тащит за собой.
- Пойдем, пожалуйста, поскорее, не надо нам ввязываться… Он же не владеет собой, ты видишь.
- Городовой! Городовой! - кричит вдогонку Владимир. Молодые люди прибавляют шагу…
Выскочив на Невский, оба вдруг начинают смеяться - смех этот нервный, от пережитого, но он приносит невероятное облегчение. Алексей и Сухонин стоят, обхватив друг друга и покачиваясь от хохота, пока на них не начинают оглядываться прохожие. Ослабев от смеха, оба заходят в кофейню, но, сидя за столиком, продолжают время от времени прыскать в кулаки.
Сухонин растерянно улыбается и одновременно рассматривает кулак.
- Руку повредили?
- Пустое… обидно только, что из-за этого дурака перстень сломал.
Он показывает пустую оправу.
- Мм… жалко. Ценный?
- Нет, так себе…
- А ловко вы его.
- Бокс - великое дело, Алеша. Хотите - на досуге поучу. Может пригодиться, сами видите.
- Слишком грубо, на мой вкус.
- Зато действенно. Вот заехал бы он вам в физиономию… Вы, вообще, драться умеете?
- В детстве дрался, конечно, как все мальчишки. Борьбой увлекался… Где вы этому научились?
- Собственно говоря… в Лондоне. И вообразите себе, Алеша, после первых же трех уроков пришлось драться в ист-эндской трущобе, спасая от каких-то негодяев собственный кошелек и пальто, а может быть и жизнь… правда, нас было двое, и…
- Скажите, князь, вы правда были в Лондоне?
Сухонин смущается.
- Если угодно, я и билеты покажу. Я их сохраняю все, просто так на память…
- Нет-нет, я верю. Я ведь просто так спросил. Однако же, за каким чертом вас понесло в Ист-Энд? Я читал… это же ужас что такое, клоака.
- С благотворительными целями… пошли без сопровождающих, ну и нарвались на воровской притон, - «милый Сережа» хохочет. - А знаете, кто сейчас в Лондоне первый чемпион? Некто Джонни Митчелл, обыкновенный лондонский грузчик… на ринге начал выступать в восемнадцать лет, сейчас ему двадцать, и призы щелкает как орешки. Дерется грубо, как черт, противнику разбивает лицо в мясо, но - все по правилам, и не придерешься, и никто не может с ним ничего поделать.
- Как вы все успели, князь? Ведь вам, кажется, и двадцати двух нет. Лондон, Париж, Мадрид, Вена, Стамбул… Сколько вам было лет, когда вы поднялись на Маттерхорн?
- Шестнадцать, - смущенно отвечает тот.
- Уму непостижимо! Однако… ведь, чего доброго, Лувриэ теперь секундантов пришлет.
- Ну и пришлет, - рассеянно отзывается Сухонин, - так ведь ко мне же, а не к вам.
- Неужели вы думаете, что я струшу? - резко говорит Алексей.
- Простите, ради Бога, Алеша, и в мыслях не было.
Письмо от Лидии пришло на следующий день.
«Надеюсь, братец вас не слишком испугал - я в окно видела, как вы сцепились, но Женя меня не пустила на улицу. И правильно, что не пустила, иначе бы я ему глаза выцарапала. Кто это с вами был? Непременно познакомьте. Видели бы вы, как брат с отцом забирали меня из участка, и в каком я была виде! У меня на щеке здоровенная ссадина, и на правой руке обломаны ногти, потому что жандармы меня тащили с извозчика, а я не хотела. Отец требовал, чтобы я немедленно поехала с ним домой, но тут уж я возразила, что поеду только на квартиру, и пригрозила выскочить прямо на ходу. Между прочим, это извозчик виноват, что меня сцапали. Он, конечно, слышал шум - и тут, вообразите, к нему вскакивает девушка, а ее спутник, весь растрепанный, кричит: погоняй! Разумеется, извозчик заподозрил неладное и, едва увидел жандармов, закричал: тут она, ваши благородия! Надеюсь, у вашего брата не будет из-за меня неприятностей».
***
«Женился бы я на Лидии?» - задумывается он и тут же сам отвечает: «Нет, не женился бы». Лидия - хороший друг и собеседник, но в качестве жены Алексей не в силах ее представить. Он неохотно признает, что своими высказываниями и поступками Лидия подавляет его, тогда как главными достоинствами счастливого брака Алексей полагает созвучие и равенство. «Кем я буду при ней? - рассуждает он. - Мужем своей жены, обременительным довеском при человеке искусства… Ее друзья будут смотреть на меня с сожалением как на профана, а мои знакомые - предостерегать и делать пошлые намеки. Нет уж, пусть всякий ищет себе спутника жизни в своем кругу. Почему бы Лидии, наконец, не выйти за того же Мина?». Алексей восхищается отчаянной отвагой Лидии, но полюбить это качество не способен. Он немедленно спохватывается: «Может быть, я, в таком случае, непорядочно поступаю? Вижусь с девушкой, возможно, внушаю ей надежды…».