...
Корректор
Михаил Алексеевич рано начал лысеть, и к своим тридцати семи годам большую лысину на его голове окаймляли редкие волосы неопределенно светлого цвета. Он был невысоким, щуплым, носил серый мятый костюм, под которым отчетливо обозначался живот. У Михаила Алексеевича были острые, мышиные черты лица, бесцветные глаза и редкая растительность под носом. Он жил с мамой в маленькой двухкомнатной квартире на окраине, но недалеко от метро, работал корректором и бесился, когда люди, над текстами которых он работал, путали «тся» и «ться».
В комнате их было четверо, Михаил Алексеевич - единственный представитель более или менее сильного пола. Кроме него, корректурой занимались еще три женщины. Ира - большая женщина за тридцать - носила кофты с откровенным вырезом, из которого все время норовили выскочить огромные груди, завивала длинные темные волосы и легко балансировала на слишком длинных и слишком тонких каблуках. Она говорила прокуренным голосом, ярко красила губы, подводила глаза зеленым, а ее длинные ресницы закручивались вверх, придавая из без того ехидному взгляду еще больше ехидства, и Михаил Алексеевич терялся и краснел, потому что не мог оторвать взгляда ни от этих ресниц, ни от этих диких грудей. Ира хотела замуж. Второй женщиной в комнате была худенькая Людочка, только после института, - невзрачное существо в бесцветных таких же, как ее волосы, одеждах. У Людочки был тихий голос, бледное лицо и постоянно опущенный взгляд, а ее тонкие пальцы, казалось, все время дрожали, как будто в комнате очень холодно. Людочка хотел исчезнуть. Третьей была пожилая Маргарита Семеновна, которая пыталась прожечь Иру взглядом после каждой грубой шутки. Маргарита Семеновна хотела на пенсию.
Каждый день утром Михаил Алексеевич просыпался на своей узкой кровати, несколько минут лежал, уставившись в потолок, а потом садился на постели и зябко искал босыми ногами тапки. Потом он шел на кухню, ставил чайник на огонь и уходил в ванную. Потом пил чай с приготовленными мамой бутербродами и отправлялся на работу. На проходной он кивал сумрачному охраннику с таинственным прошлым лихого человека и поднимался в корректорскую, где почему-то все время пахло омлетом. По пути он здоровался с коллегами, которые смотрели сквозь него, и он тоже старался смотреть сквозь них, но у него редко получалось. И почти каждый день он встречал в коридоре мускулистого коротко стриженого Олега Сотникова - богато одетого и хорошо пахнущего редактора отдела криминальных новостей, которого ненавидел. Михаил Алексеевич сам не мог себе объяснить этой ненависти, которая крепла из месяца в месяц и, казалось, не знала предела. Михаила Алексеевича раздражала развязная манера поведения Сотникова, его дорогой парфюм, его самодовольная улыбка и то, что он всегда путал «тся» и «ться», что не мешало ему продвигаться по карьерной лестнице, резво перепрыгивая ступеньки. И еще Михаил Алексеевич ненавидел Олега за то, что в его присутствии терялась даже Ира. Стоило Сотникову появиться в их корректорской комнате, как Ира начинала моргать своими закрученными вверх ресницами и глубоко дышать - так глубоко, что ее и без того необузданные груди принимались ходить ходуном, от чего Михаил Алексеевич краснел, а Людочка сливалась с окружающей обстановкой. И только Маргарита Семеновна внешне оставалась невозмутимой, лишь заглушая остервенелыми ударами пальцев по клавиатуре автомобильный шум за окном.
Сотников заходил в корректорскую не часто, но каждый раз отпускал развязный комплимент в адрес Иры, ее форм и цвета лица, и Ира кокетливо смеялась в ответ. В такие моменты Михаил Алексеевич хотел провалиться сквозь землю, потому что каждый вечер, вернувшись домой, поужинав и обмолвившись несколькими словами с мамой, он залезал под одеяло и начинал грезить об Ире и, отдельно, о ее грудях, и порой его грезы заходили до стыдного далеко. В своих грезах Михаил Алексеевич представлял, как обладает Ирой - сначала мнет своими потными руками эти ее дикие груди, а потом имеет ее на столе, а она развратно стонет и похотливо обхватывает его своими длинными ногами. Михаил Алексеевич сам стыдился своих мыслей, но ничего с собой поделать не мог, как не мог и поделиться ими со своими друзьями, потому что друзей у него не было.
Однажды на каком-то выездном собрании коллектива редакции Михаил Алексеевич, выпив водки, вдруг преисполнился решимости и уже было направился к Ирке, у которой по случаю праздника декольте было особенно глубоким, подводка глаз особенно зеленой, а губы особенно красными, но сам испугался своей решимости. К тому же, именно в тот момент, когда Михаил Алексеевич почти поднялся со своего стула в углу ресторана, он увидел, как к Ире подошел Сотников, положив ей одну руку на круглое голое колено, другой обнял ее за талию и, склонившись над ней, что-то заговорил. Ира засмеялась, ее лицо залил довольный румянец, и через мгновение они уже шли - Сотников придерживал Иру под руку - в сторону выхода. Было уже очень поздно, никогда ненависть не охватывала Михаила Алексеевича так сильно. Он подождал еще немного, а потом встал и тоже ушел, и никто этого не заметил. Только Людочка, которая с самого начала вечеринки тянула один и тот же слабоалкогольный коктейль, проводила его своими бесцветными глазами.
На следующее утро Михаил Алексеевич пришел на работу раньше других. Он сидел за столом, уставившись в текст, и буквы перед ним расплывались, сливаясь в серый туман. Этой ночью Михаил Алексеевич почти не спал.
Людочка и Ира пришли почти одновременно. Сначала появилась Ира, у нее была томная улыбка и взгляд победительницы. Проходя мимо Михаила Алексеевича, она как будто специально качнула бедром и задела его, и у него перехватило дыхание. Он поднялся, чтобы поздороваться, но Ира, казалось, не замечала его, все еще оставаясь во власти - Михаил Алексеевич был уверен, что волшебной, - ночи. Через минуту в комнату вошла Людочка, которая открыла было рот, чтобы сказать что-то Михаилу Алексеевичу, но увидев Иру зарделась и юркнула за свой стол. Маргарита Семеновна была на больничном.
Так продолжалось неделю. Михаил Алексеевич не спал, Людочка молчала и еще сильнее пыталась исчезнуть, и только Ира грустнела изо дня в день, и даже ее ресницы, казалось, перестали так яростно завиваться. Однажды в корректорскую зашел Сотников - он собирался в командировку, и перед отъездом принес сразу несколько текстов. Ирины груди как обычно попытались выскочить к нему на встречу, но Сотников не обратил на это никакого внимания. Он лишь как обычно громко поприветствовал всех присутствовавших, бросил тексты в лоток и ушел, не оборачиваясь. Михаил Алексеевич посмотрел на Иру и удивленно заметил, что по ее лицу прокатилась одинокая слеза.
- Послушайте, Ира, - вдруг сказал Михаил Алексеевич и встал, - ну что вы, в самом деле. Вам даже не стоит думать об этом. Вы такая…
- Пошел ты в жопу, - закричала Ира и, взмахнув руками, от чего по поду разлетелись листы с ровными рядами букв, выбежала из комнаты. Маргарита Семеновна, уже успевшая вернуться с больничного, замолотила по клавишам с еще большим, чем обычно, остервенением, а Людочке, кажется, наконец-то удалось исчезнуть. В своих мыслях Михаил Алексеевич провалился сквозь землю, а на самом деле снова уселся за стол и попытался сделать вид, что углубился в работу. Но работать было совершенно невозможно.
Потом Михаил Алексеевич, просидевший над текстом весь день, внезапно обнаружил, что все ушли, на улице стемнело, а над ним стоит Людочка, которая, оказывается, никуда не исчезала. Михаил Алексеевич вопросительно поднял на него глаза. И тогда Людочка, сделавшись от страха бледнее, чем обычно, своими дрожащими ледяными пальцами взяла Михаила Алексеевича за руку и куда-то повела. Он понуро шел за девушкой, весь погрузившись в свои невеселые мысли.
За руку они вышли из редакции и побрели по темной улице. Сели в троллейбус, который отвез из куда-то в неизвестный Михаилу Алексеевичу спальный район. Подошли к невзрачному дому, поднялись по лестнице на третий этаж. Людочка открыла дверь и вошла в квартиру первой, Михаил Алексеевич последовал за ней. Они разулись в коридоре, и Людочка, снова взяв Михаила Алексеевича за руку, отвела его в комнату. Потом остановилась и повернулась к нему.
- Разденься, - прошептала она.
Михаил Алексеевич, словно в беспамятстве, опустив глаза к полу, покорно снял с себя костюм и рубашку, оставшись в трусах, майке и черных носках, один из которых некрасиво сполз. Потом он посмотрел на Людочку и увидел, что она тоже разделась, разделась совсем. Перед ним стояла худенькая девочка, ее жидкие волосы лежали на костлявых плечах, а тело было покрыто гусиной кожей, потому что в комнате было свежо. Свет в комнате не горел. Михаил Алексеевич стоял и смотрел на нее, и у него немного кружилась голова. Тогда Людочка, не по поднимая глаз, подошла к нему и неуверенно спустила с него трусы. А потом так же неуверенно дотронулась своими ледяными пальцами до его сморщенного от смущения и холода члена. И тогда Михаил Алексеевич расплакался - по-настоящему, как не плакал с детства. Он рухнул на старый диван и затопил комнату слезами. Потом, спустя некоторое время, он все так же лежал на боку и всхлипывал, потому что слез и сил у него больше не осталось, а Людочка, накинув какой-то халат, гладила его по голове и говорила, что все будет хорошо, что все уже хорошо, и что совершенно не стоит так сильно расстраиваться по пустякам. Потом Михаил Алексеевич встал, оделся, еле слышно попросил прощения и уехал домой. А Людочка осталась.
Через две недели из командировки вернулся Сотников. Михаил Алексеевич столкнулся с ним в коридоре.
- Послушайте, вы, - в который уж раз за последнее время удивляясь самому себе заговорил Михаил Алексеевич.
- О, смотри-ка, - ухмыльнулся Сотников и не очень дружелюбно похлопал Михаила Алексеевича по плечу так, что тот даже немного присел. - Что надо-то?
- Ничего, - пришел в себя Михаил Алексеевич, - ничего.
Из газеты пришлось уволиться. Людочка каждый день приходила заплаканной, смотреть на нее Михаил Алексеевич не мог, как не мог он смотреть и на Иру, которая спустя некоторое время после романтического приключения с Сотниковым совершенно пришла в себя, и ее грудь снова начала выскакивать из разреза блузки. Не мог он смотреть и на Маргариту Семеновну, внезапно обнаружив в ее взгляде презрение. И, конечно, он не мог смотреть на Сотникова, который пошел на повышение и вскоре стал заместителем главного редактора со своей секретаршей.
Просидев месяц без работы, Михаил Алексеевич устроился в районную газету с огромным тиражом. Правда, «тся» и «ться» здесь путали так же часто, но работы все равно было меньше, а зарплата выше. Михаил Алексеевич ухаживал за мамой, у которой в силу возраста обнаружились какие-то проблемы с сердцем, а по утрам продолжал есть бутерброды, которые теперь готовил сам. Жизнь снова шла своим чередом. И лишь однажды, проходя мимо здания, в котором он работал прежде, Михаил Алексеевич остановился. Воспоминания нахлынули на него, и за мгновение он как будто снова пережил все эти странные и такие непривычные события. Он даже подумал, что неплохо было бы зайти и проведать своих бывших коллег. Но не зашел.