Солженицын на Лесбосе
.
Все мы читали повесть Владимира Сорокина "Тридцатая любовь Марины".
Время и место действия повести - Москва, март 1983 года. Марина Алексеева, молодая, 30-летняя женщина ("Марина родилась, когда умер Сталин", эта линия, впрочем, не получила сюжетного развития) совершает все мыслимые антисоветские деяния: пьет, курит, ненавидит Советскую власть и советский народ, упгтребляет наркотики, общается с диссидентами, получает номенклатурные пайки, совершает незаконные махинации с сомнительными кавказцами, ездиет на такси, встречается в ресторане с гражданином США, посещает собрания "неформалов". Плюс ко всему Марина лесбиянка. К 30-ти годам ее альбом насчитывает 29 подруг-любовниц.
[Spoiler (click to open)]
Но всегда, на всех жизненных путях и во всех ситуациях перед Мариной встает образ ЕГО, человека с треугольной формой лица, шкиперской бородкой и суровой поперечной складкой на переносице. Это - светлый идеал и образец, единственное недосягаемо высокое и чистое, что есть в этом мире. Нигде Сорокин не называет его по имени - всегда только личные или притяжательные местоимения с заглавных букв. Понятно, что это Солженицын, как понятно и то, что Сорокин над ним издевается. К слову сказать, поразительно, как молодой Сорокин (в 83-м ему всего 28) из глухих советским времен так глубоко и многосторонне видел советско-антисоветское противостояние, имея мудрость относиться и к тому и к другому с иронией, что, впрочем, при желании, можно отнести на счет тотального постмодернистского нигилизма).
И вот, при свидании с последней, 29-й подругой, в наркотическом дурмане-сне Марина оказывается на острове Лесбос, где на пир обнаженных подруг является ОН, в грубой козьей шкуре, опоясанный широким ремнем с огромной пряжкой и страшным посохом разгоняет блядское сборище. Марина просыпается преображенной. Ей становится омерзительной вся ее прошлая жизнь. В тоске и отчаяньи она неожиданно встречается с секретарем парткома Завода Малогабаритных Компрессоров, лицом поразительно напоминающим ЕГО. С ним она впервые испытывает оргазм от соединения с мужчиной и под звуки гимна Советского Союза (время - 6 часов утра, включено радио) становится на трудовой путь расточницы ЗМК и советского человека.
Вот здесь я хотел бы обратить внимание на один момент, не отмеченный критикой. Сорокин совершенно точно увидел внутреннее родство Солженицына и советской власти. Ведь не зря дело возвращения Марины на правильный путь начинает воображаемый Солженицын из сна, а завершает "реальный" в виде партсекретаря Румянцева.
Все дело в том, что идеальный образ человека и государства, взыскуемый Солженицыным и осуществляемый большевиками, практически совпадают. И в том и в другом случае это аскет, труженик, коллективист, "духовный" антимещанин, жертвующий личным ради общественного.
Перед нами два непонимания, трагическое и комическое. Трагическое - это непонимание Солженицыным советской власти. Его яростная критика и бескомпромиссная ненависть по отношению к сов. власти непостижимы. Ведь по сути, она, эта власть - это именно его, родная власть. И он ей родной и близкий, ибо исповедует один и тот же духовный идеал. Этот идеал прежде всего радикально антилиберален. Как большевики с самых ранних лет клеймили "лживую буржуазную демократию" и строили альтернативную, "подлинную" "народную" демократию с однопартийной системой вождистского типа, так и Солженицын в своих выступлениях говорит о бесплодной системе либеральной демократии Запада, где господствует "бескачественное количество". Взамен им предлагается все та же "подлинная" и "народная" "власть лучших", т.е. все та же автократия, с той лишь разницей, что верховным правителем является не генсек, а некий духовный лидер, харизматический вождь. Коротко говоря и большевики и Солженицын продолжают старое противостояние мистического коллективизма и рационалистического индивидуализма.
Есть между ними и расхождения, но на фоне глубокого сродства в фундаментальных интуициях эти различия можно считать не существенными. Так, большевики декларировали радикальный атеизм (хотя на деле осуществляли один из вариантов религии), в то время как Солженицын оставался приверженцем канонического православия. Заметно и отличие между большевистким модернизмом и технократизмом, тогда как у Солженицына ощутим уклон в архаику и почвенничество. Есть разногласие и между доктринальным советским интернационализмом и солженицынским русским национализмом. Тем не менее, как уже говорилось, на фоне фундаментального, глубинного единства перечисленные различия представляют собой поправки второго порядка, которыми можно смело пренебречь.
Второе непонимание комическое и связано с тем, что не только у современной совкодрочерской низовки, но и у его вождей образ Солженицына однозначно ассоциируется с антисоветчиком и русофобом. Связано это с тем, что из всего огромного солженицынского наследия эти славные сыны великих традиций выбрали одну-единственную цифру, которой и исчерпывается по их мнению вся суть Солженицына. Среднестатистический совкодрочер привычно отрабатывает номер про "солженицынскую ложь о 100 миллионах", даже не понимая, каким дураком выставляет себя.
Дело здесь совершенно ясное и ни у одного вменяемого человека сомнений не вызывающее. Ложь может говорить только тот, кто знает правду и сознательно ее искажает. Понятно, что Солженицын, гонимый, травимый (в том числе и в буквальном смысле, см. "Бодался теленок с дубом"), на пушечный выстрел не допускаемый родной советской властью к архивам и документам, в принципе НЕ МОГ знать точных или хотя бы даже приблизительных цифр репрессий в СССР и использовал косвенные источники, о чем неоднократно и говорил, оговаривая и то, что данные этих источников нуждаются в уточнении. Единственное, в чем его можно упрекнуть, это в том, что он не сделал никаких оговорок и корректировок к своим данным уже тогда, когда открылись архивы и повиласт достоверная статистика. Совкодрочеры же в своем поразительном бараньем упрямстве и слепоте ничего не желают видеть, кроме этих цифр Солженицына, полностью игнорирую весь остальной корпус его текстов. А уже одного "Как нам обустроить Россию" вполне достаточно для понимания того, что солженицынский и совкодрочерский идеал - суть одно и тоже. И уж как минимум, он антилиберальный.
В общем, читайте Сорокина.
Все мы читали повесть Владимира Сорокина "Тридцатая любовь Марины".
Время и место действия повести - Москва, март 1983 года. Марина Алексеева, молодая, 30-летняя женщина ("Марина родилась, когда умер Сталин", эта линия, впрочем, не получила сюжетного развития) совершает все мыслимые антисоветские деяния: пьет, курит, ненавидит Советскую власть и советский народ, упгтребляет наркотики, общается с диссидентами, получает номенклатурные пайки, совершает незаконные махинации с сомнительными кавказцами, ездиет на такси, встречается в ресторане с гражданином США, посещает собрания "неформалов". Плюс ко всему Марина лесбиянка. К 30-ти годам ее альбом насчитывает 29 подруг-любовниц.
[Spoiler (click to open)]
Но всегда, на всех жизненных путях и во всех ситуациях перед Мариной встает образ ЕГО, человека с треугольной формой лица, шкиперской бородкой и суровой поперечной складкой на переносице. Это - светлый идеал и образец, единственное недосягаемо высокое и чистое, что есть в этом мире. Нигде Сорокин не называет его по имени - всегда только личные или притяжательные местоимения с заглавных букв. Понятно, что это Солженицын, как понятно и то, что Сорокин над ним издевается. К слову сказать, поразительно, как молодой Сорокин (в 83-м ему всего 28) из глухих советским времен так глубоко и многосторонне видел советско-антисоветское противостояние, имея мудрость относиться и к тому и к другому с иронией, что, впрочем, при желании, можно отнести на счет тотального постмодернистского нигилизма).
И вот, при свидании с последней, 29-й подругой, в наркотическом дурмане-сне Марина оказывается на острове Лесбос, где на пир обнаженных подруг является ОН, в грубой козьей шкуре, опоясанный широким ремнем с огромной пряжкой и страшным посохом разгоняет блядское сборище. Марина просыпается преображенной. Ей становится омерзительной вся ее прошлая жизнь. В тоске и отчаяньи она неожиданно встречается с секретарем парткома Завода Малогабаритных Компрессоров, лицом поразительно напоминающим ЕГО. С ним она впервые испытывает оргазм от соединения с мужчиной и под звуки гимна Советского Союза (время - 6 часов утра, включено радио) становится на трудовой путь расточницы ЗМК и советского человека.
Вот здесь я хотел бы обратить внимание на один момент, не отмеченный критикой. Сорокин совершенно точно увидел внутреннее родство Солженицына и советской власти. Ведь не зря дело возвращения Марины на правильный путь начинает воображаемый Солженицын из сна, а завершает "реальный" в виде партсекретаря Румянцева.
Все дело в том, что идеальный образ человека и государства, взыскуемый Солженицыным и осуществляемый большевиками, практически совпадают. И в том и в другом случае это аскет, труженик, коллективист, "духовный" антимещанин, жертвующий личным ради общественного.
Перед нами два непонимания, трагическое и комическое. Трагическое - это непонимание Солженицыным советской власти. Его яростная критика и бескомпромиссная ненависть по отношению к сов. власти непостижимы. Ведь по сути, она, эта власть - это именно его, родная власть. И он ей родной и близкий, ибо исповедует один и тот же духовный идеал. Этот идеал прежде всего радикально антилиберален. Как большевики с самых ранних лет клеймили "лживую буржуазную демократию" и строили альтернативную, "подлинную" "народную" демократию с однопартийной системой вождистского типа, так и Солженицын в своих выступлениях говорит о бесплодной системе либеральной демократии Запада, где господствует "бескачественное количество". Взамен им предлагается все та же "подлинная" и "народная" "власть лучших", т.е. все та же автократия, с той лишь разницей, что верховным правителем является не генсек, а некий духовный лидер, харизматический вождь. Коротко говоря и большевики и Солженицын продолжают старое противостояние мистического коллективизма и рационалистического индивидуализма.
Есть между ними и расхождения, но на фоне глубокого сродства в фундаментальных интуициях эти различия можно считать не существенными. Так, большевики декларировали радикальный атеизм (хотя на деле осуществляли один из вариантов религии), в то время как Солженицын оставался приверженцем канонического православия. Заметно и отличие между большевистким модернизмом и технократизмом, тогда как у Солженицына ощутим уклон в архаику и почвенничество. Есть разногласие и между доктринальным советским интернационализмом и солженицынским русским национализмом. Тем не менее, как уже говорилось, на фоне фундаментального, глубинного единства перечисленные различия представляют собой поправки второго порядка, которыми можно смело пренебречь.
Второе непонимание комическое и связано с тем, что не только у современной совкодрочерской низовки, но и у его вождей образ Солженицына однозначно ассоциируется с антисоветчиком и русофобом. Связано это с тем, что из всего огромного солженицынского наследия эти славные сыны великих традиций выбрали одну-единственную цифру, которой и исчерпывается по их мнению вся суть Солженицына. Среднестатистический совкодрочер привычно отрабатывает номер про "солженицынскую ложь о 100 миллионах", даже не понимая, каким дураком выставляет себя.
Дело здесь совершенно ясное и ни у одного вменяемого человека сомнений не вызывающее. Ложь может говорить только тот, кто знает правду и сознательно ее искажает. Понятно, что Солженицын, гонимый, травимый (в том числе и в буквальном смысле, см. "Бодался теленок с дубом"), на пушечный выстрел не допускаемый родной советской властью к архивам и документам, в принципе НЕ МОГ знать точных или хотя бы даже приблизительных цифр репрессий в СССР и использовал косвенные источники, о чем неоднократно и говорил, оговаривая и то, что данные этих источников нуждаются в уточнении. Единственное, в чем его можно упрекнуть, это в том, что он не сделал никаких оговорок и корректировок к своим данным уже тогда, когда открылись архивы и повиласт достоверная статистика. Совкодрочеры же в своем поразительном бараньем упрямстве и слепоте ничего не желают видеть, кроме этих цифр Солженицына, полностью игнорирую весь остальной корпус его текстов. А уже одного "Как нам обустроить Россию" вполне достаточно для понимания того, что солженицынский и совкодрочерский идеал - суть одно и тоже. И уж как минимум, он антилиберальный.
В общем, читайте Сорокина.