Особенности советской экономики. Строительство, конец 1950-х
Из книги воспоминаний инженера-строителя, позднее Главного инженера А.Б.Модылевского
Молодой специалист
Жилая зона, казарма охранников МВД, прорабская и дом сторожа - все эти объекты поручались нам двоим, кроме того, предстояло полностью закончить обустройство жилой зоны, в которой уже находилось несколько сотен зэков; я занимался строительством высокого забора по периметру стройплощадки с «предзонником» и «запреткой», на что требовалось большое количество колючей проволоки. В то время Советский Союз, помимо чугуна и стали, всегда занимал первое место в мире по производству колючей проволоки, но однажды нам ее перестали доставлять; дело в том, что вся проволока ушла на Кубу, поставка возобновилась несколько позже; занимался я также устройством ЛЭП, а мои зэки работали под охраной конвоиров с автоматами.
Гена достраивал жилую зону. Однако снабжение пиломатериалом, бревнами, столбами для устройства ЛЭП, гвоздями, инструментом было отвратительное, рабочие часто простаивали: то лес на столбы и доски для забора не подвезут из города, то инструмента и гвоздей не хватает или по каким-то причинам зэков не выведут вовремя на работу; рабочие дни не отличались разнообразием, протекали монотонно; интереса у нас никакого не было, настроение подавленное, скука.
Солдаты-охранники МВД не имели права заходить в жилую зону; их казарма - двухэтажный кирпичный дом - стоял недалеко от нашей конторы; иногда на стройку из города с опозданием приезжал самосвал с бетоном и рабочие не успевали уложить весь бетон в конструкцию, а съем зэков в 17-00 - это закон, поскольку они должны быть в колонне, иначе организовывался поиск с собаками; нам надо было заканчивать бетонировать, ставить электроды электропрогрева, и я ходил в казарму за солдатами, которые за пять наличных рублей, выдаваемых нам для этого Корженевским, (в СА солдатам на месяц выдавалось три рубля), поработав лопатой и вибратором, завершали бетонирование.
В казарме охранников МВД меня поразил висящий на стене цветной типографский плакат: «Заключенный - это опасный преступник, при попытке побега убей его!»; с зэками, подавляющее большинство которых когда-то оступилось, но которые были нормальными людьми, мы общались на работе каждый день, и вдруг читаю, что их надо убивать, как зверей; и это в 1959 году, т.е. уже после Берии и Абакумова; эти солдаты, отслужив срок, возвращались домой психически другими людьми, а некоторые были уже готовыми постоянными «кадрами» для МВД.
На строительстве цеха М8 мне впервые пришлось столкнуться с забастовкой рабочих. Ещё зимой, когда начались работы по устройству кровли, бригаду плотников-бетонщиков с какого-то участка СУ-1 перевели к нам и поручили делать кровлю, объём которой был велик; так рабочие бригады Степанова стали кровельщиками, работу выполняли они хорошо, заработок был высоким и стабильным; к концу июля оставалось окончить один участок кровли, однако произошла задержка с поставкой утеплителя - листового оргалита - и бригада Степанова осталась без работы; чтобы не терять в заработке, я предложил бригаде поработать у Петровича на устройстве бетонных каналов в помещениях цеха, но рабочие отказались, продолжали лежать и загорать на ранее уложенном мягком оргалите; я вынужден был предупредить бригадира, что наряды будут закрыты на фактически выполненные работы и бригада потеряет в заработке, но упрямый Степанов сказал, что люди не виноваты в простое, работать по устройству каналов не будут, «мы - кровельщики, а прежний заработок нам должны сохранить», хотя он прекрасно знал, что в таких случаях составляется акт простоя и оплата идёт по повременному тарифу, который значительно меньше обычного сдельного заработка; я спросил: «Так вы будете работать или лежать на кровле?» и он ответил: «Мы будем ждать, когда привезут оргалит»; рабочие других бригад с удивлением смотрели на здоровых мужиков, которые весь день, ничего не делая, загорали на кровле.
Подошло время закрывать наряды, и я предупредил мастера, чтобы оплачен был только фактические выполненный объём работ, естественно, общая сумма оказалась меньше, чем в предыдущем месяце; безвольный Степанов попал под влияние бригадных заводил, более опытных и старших его по возрасту, и отказался подписывать наряды, сказал, что бригада объявляет забастовку, а я велел нормировщице отнести наряды главному инженеру, тот утвердил их и отдал в бухгалтерию; о забастовке «пролетариата-гегемона» каким-то образом узнали в Ленинском райкоме партии и по телефону вызвали меня на бюро, но потом разобрались, что я не член, и дали указание начальству; Синегин, который, конечно же, был в курсе дела и уже утвердил наряды, сказал мне, чтобы я выписал дополнительный наряд на ещё не выполненные работы, и закрыл вопрос; так я узнал только не из газет о забастовках в странах «загнивающего капитализма», что такое забастовка-вымогательство в СССР и пути её разрешения.
Работая самостоятельно на строительстве уже более двух лет, я знал о случаях прикарманивая незаработанных денег, ибо на стройках при отсутствии строгого контроля всегда имеется возможность для этого; мои однокашники по институту, Коля Долгополов и Юра Кувичко попались на воровстве: Коля, любитель выпить, в первый же год работы продал машину с цементом и его посадили на пару лет, а Юра, работая в Ростовском РСУ, за хищения ожидал суда, но спасся, уйдя в армию и уехав в Казахстан на строительство ракетных пусковых площадок.
Бывая у бригадиров, в здании бывшего тепловозного депо, переоборудованного под жилье для зэков, мы видели двухэтажные нары, но все бригадиры - привилегированная часть общества, располагались внизу; у некоторых были самодельные деревянные тумбочки, этажерки с книгами и даже маленький столик, стул, чего у рабочих не было; свежие газеты доставлялись регулярно и в большом количестве (наверное, с надеждой перевоспитания), и мы также ими пользовались. Я упомянул о «троцкистах»; в жилой зоне мы заметили худеньких стариков, читавших свежие центральные газеты; бригадир Шелегия пояснил: «Это бывшие троцкисты, вечные зэки, которых когда-то посадили за политику»; им из тюрьмы идти некуда, из-за небольшого преступления, судьи добавляли срок, что их устраивало, т.е. теперь они становились уголовниками; с одним из них мы поговорили, и он сказал, что сидит согласно теории генпрокурора СССР А.Я.Вышинского о политическом преступлении.
Плохое крепление лесов к возводимым или отделываемым стенам в строительной практике часто имело печальные последствия; помню, как-то в среде красноярских строителей рассказывали, что на жилом 5-ти этажном доме, фасад которого срочно отделывали солдаты стройбата (и как всегда в армии в «пожарном» порядке нагнали много рабочих), все леса, надежно не закрепленные к стене, внезапно рухнули, погибло тогда более десяти рабочих.
Однажды в морозный день я разговаривал с Крыловым рядом с их балком, неожиданно дверь резко распахнулась, и на мороз вышел голый по пояс молодой парень, кстати, хороший плотник, невысокого роста и очень широкоплечий крепыш; лицо его выражало верх удовольствия, глупая улыбка, от которой исходила радость; от его разгоряченного тела шел легкий пар, и я заметил несколько больших красных пятен на груди и руках; он блаженствовал несколько минут на морозе, затем вернулся в балок, а я спросил у Крылова, что это за концерт, ответил он двумя словами: «Вколол дозу»; позже мы узнали, что зэки колятся разной гадостью, чтобы получить на некоторое время удовольствие (раньше еще не было таких слов, как наркотик, кайф).
Как это попадало к зэкам? Очень просто: в зоне, кроме нас, работали вольные рабочие: крановщик, электрик, механик и др.; они брали у зэков деньги и покупали в городе: в аптеках - желудочное лекарство, содержащие эфир, шприцы - на рынке, у узбеков - гашиш (план), в магазинах - водку; все это запрещалось делать, но вольные рабочие попадали в зависимость от зэков и выполняли их заказы. Когда таких доставщиков разоблачали, поскольку охрана на вахте их обыскивала, то сразу убирали из зоны, поэтому была постоянная текучка этих рабочих кадров.
Для возведения корпуса дробления нам привозили из города кирпич, сложенный в кузове машины на деревянных поддонах; до того, как был установлен башенный кран, рабочим приходилось с помощью лома сваливать поддоны с кирпичом на землю, при этом бой кирпича достигал 30-40%, а целый кирпич рабочие уже на земле снова складировали на поддоны; поскольку такое происходило на многих стройках, в целях сохранности кирпича был издан приказ по тресту о прекращении подобной разгрузки машин; но как теперь разгружать? Надо было заказывать автокран, но в тресте их не хватало; приходилось разгружать с машины кирпич (1200 штук) по одному и передавать по цепочке, однако на это тратилось много времени и, главное, для бригады такая работа ничего не стоила, т.к. расценки были ориентированы на механизированную разгрузку. Однажды, несмотря на запрет, в мое отсутствие возле объекта, рабочие бригады Крылова разгрузили машину старым варварским способом; каким-то образом это стало известно в управлении и меня предупредили, что за бой кирпича будут высчитывать из моей зарплаты.
В первый день на работе я не увидел бригадира Махова, и Гена рассказал, что в мое отсутствие нормировщику пришлось посещать зону, чтобы расценивать наряды и отдавать их бригадиру на подпись; однажды, работая с Маховым, Тихон по своей привычке стал нагло срезать расценки; ранее я уже отмечал, что Махов со своей бригадой работал в январе в период самых больших морозов; они выполняли тяжелую работу по ручной разработке мерзлого грунта; пожалуй, ни одна бригада на стройке не работала в таких ужасных условиях; сам Махов был высокого роста, молчаливым, большой физической силы человеком, но несколько хмурым; умел так поставить дисциплину и организовать работу, что никто из рабочих не роптал, все работали слаженно; у меня с ним были нормальные деловые отношения, конфликтов никогда не было; и вот теперь, работая с нормировщиком в рабочей зоне, он несколько раз пытался указать ему на несправедливость в применении расценок, но тот был непреклонен; страсти в бригадире таились, и даже сильные, жгучие; но всегда горячие угли были постоянно засыпаны золой и тлели тихо; спор, вероятно, довёл бригадира до кипения; в гневе Махов схватил графин с водой и замахнулся на Тихона, который уже ожидал смертельной опасности; придя в себя, он вышел из зоны и написал рапорт на имя начальника лагеря и опера; расправа была жестокой: Махова по этапу отправили в Решеты на работу в Громадский карьер, откуда люди возвращались измученными инвалидами (силикоз и др.) или там умирали, рано оканчивающими свою жизнь; описание условий каторги, сделанное Виктором Гюго в «Отверженных», не идет ни в какое в сравнение с более ужасной сибирской каторгой.
В Красноярске строили быстрыми темпами и промышленные, и гражданские объекты, но ощущался кадровый голод. На многочисленных стройках рабочих не хватало; из западных областей страны постоянно прибывали кадры, т.н. вербованные, и надо признать, что это не самый лучший контингент для строек; но все-таки, основной рабочей силой на стройках были заключенные; в городе в окружении жилых домов находились десятки лагерей, где под усиленной охраной (вышки с автоматчиками, а иногда и пулеметчиками, собаки, натасканные на зэков, электроток по периметру забора) жили тысячи зэков; точно также охранялись и строительные объекты - огромные рабочие зоны; эти высокие заборы, окутанные километрами колючей проволоки, составляли характерный колорит города, и жители были вынуждены привыкать к этому. По утрам, когда горожане пешком или на транспорте спешили на работу по центральной улице Красноярский рабочий, одновременно двигались колоны грузовиков с зэками; на каждом грузовике была укреплена будка, а на не застеклённых, оставленных для вентиляции, окошках были решетки из толстых металлических прутьев; внутри будок на лавках плотно сидели зэки, а снаружи дверей, и спереди по углам кузова стояли автоматчики; так ехали на работу эти «комсомольцы-добровольцы», но о них «Комсомольская правда» не писала, не положено.
Забегая вперед, могу сообщить: когда в 1962 году председатель правительства А.Н.Косыгин, ехавший по улице Красноярский рабочий на объект, который я строил, проезжая мимо лагеря, расположенного на Канифольном, упрекнул отцов города: «Что же вы, товарищи, до сих пор не убрали из города лагеря?»; через год этот самый большой лагерь убрали, а вот, например, лагерь на станции Енисей, находящийся в окружении 5-ти этажных жилых домов, я видел в 1980-х годах.
На правом берегу, в предгорье, находились заводы, возведенные в 1940-е военные и послевоенные годы, когда не думали о том, что город расположен в бывшей пойме Енисея, окруженной горами, и весь дым будет ложиться на жилые дома; такой густой дым, особенно в безветрие, мне не приходилось видеть в городах; по этому поводу существовал анекдот: «летят из Москвы на восток Хрущев (или Брежнев?) и Никсон, смотрят на российские просторы; вдруг Никсон, увидев внизу огромное черное пятно, спрашивает: что это такое, а Хрущев говорит: это город Красноярск; Никсон: как же там люди живут? Хрущев: да мы сами удивляемся, как они там живут».
Продовольствия в магазинах города было мало, если не считать нескольких дней пребывания Хрущёва, когда появились хорошие продукты; но консервы и фрукты стабильно поставляли китайцы, так же выручали качественной одеждой и теплым бельем; спиртное в магазинах было всегда: водка московская за 3-62 и неочищенная водка, «сучок», за 2-50; нам бывалые продемонстрировали: если капнуть этой водкой на чистый носовой платок, то на нем останется черное маслянистое пятно, но в нашей компании сучок не употребляли; хорошего вина в магазинах никогда не было и чтобы его достать, например, ко дню рождения, нужно было на вокзале штурмовать вагон-ресторан проходящего московского поезда; не считаясь с ценой, иногда удавалось купить пару бутылок; кроме этого, хорошее вино было в ресторане режимной гостиницы Норильского комбината «Север», но это дорогое удовольствие, которое мы в первый год не могли себе позволить; постоянно в магазинах было крепкое с отвратительным запахом сивухи плодово-ягодное, «плодово-выгодное», за 96 копеек - вино местного производства, то ли гидролизного завода, то ли завода синтетического каучука, не помню.
Подошло время бетонировать верхнюю часть фундамента под компрессор, куда необходимо было установить очень тяжёлую закладную деталь - большой площади стальную плиту, на которую крепится электромотор и редуктор компрессора; эта плита снизу имела мощные анкера, заглублённые в бетон. Так было красиво изображено на чертеже, но когда нам привезли эту закладную деталь с мощными анкерами в виде приваренных снизу к плите двутавров, то выяснилось, что их невозможно точно установить между стержнями смонтированной по проекту арматуры. Раздвигать или резать стержни мы не имели право, и я понёс чертежи Драпкину, изложил проблему, главный инженер УНР согласился, что плиту установить без нарушения проекта невозможно.
Не возникало сомнений, что это брак в работе проектировщиков; нечто похожее уже имело место на ТЭС-2 в Братске (я писал об этом ранее), но там под боком постоянно находился Стеценко - полномочный представитель авторского надзора Харьковского ТЭПа. Решили меня отправить в командировку в проектный институт.
На следующий день поехал в проектный институт. Начальник отдела попросил меня присесть и подождать. Когда стали беседовать, я показал ему их рабочие чертежи и сказал, что закладную деталь установить невозможно, не меняя армирования; он мельком взглянул на чертёж, потом посмотрел на меня и, явно с издёвкой, сказал: «Подумаешь проблема, отдайте своему бригадиру чертёж, и он сделает всё в лучшем виде!». Вот тебе и раз! Услышав это, я сказал, что динамические нагрузки на фундамент большие, ответственность несу я, а не бригадир и спросил проектировщика: «Вы сами смогли бы установить плиту с этими анкерами? Покажите, пожалуйста, на чертеже, как это можно сделать». Вопрос требовал прямого ответа, ведь как бы то ни было, акты подобного рода могут иметь принципиальное значение; тогда он внимательно стал рассматривать чертёж и задумался; я, имея к тому времени семилетний опыт с недоработками проектировщиков (Московский «Гиредмет», Ленинградский «Промстройпроект», Московский ПИ-1 и др.), понимал, о чём он думает: проект типовой, как-то случилось, что конструктор не увязал в чертеже анкера плиты и армирование, и теперь приходиться это признать.
Я помнил слова начальника Братского СМУ ТЭЦ Медведева, когда начал строить ТЭС-2 БЛПК: «Анатолий, на серьёзном объекте ничего нельзя изменять без согласования с авторами проекта!». Тем не менее, я знал, что часто на стройках без всякого согласования изменяли армирование и усиливали его дополнительными стержнями; экономили время и к авторам проекта не обращались, а главные инженеры смело утверждали изменения.
В феврале на РОЦ началось сооружение фундаментов под основное оборудование - шведские окорочные барабаны, - имевшие огромные (циклопические) размеры. Для устройства опалубки монолитных ж/б конструкций потребовалось большое количество пиломатериала - доски толщиной 40-50 мм. Доска стандартной длины 6,5 м доставлялась с Чекановского ДОКа вагонами на базу УСБЛПК, а оттуда - лесовозами с прицепами на РОЦ. Этим занимались работники отдела снабжения, выписывая для каждого лесовоза товаротранспортную накладную, в которой указывался объём перевозимой доски в кубометрах.
С первого же рейса мы заметили, что указанное количество доски в накладных не соответствовало фактическому объёму. Простой замер рулеткой показал недовоз доски, а поскольку надо было принять большое её количество, я распорядился обмерять объём привезённой доски в каждом рейсе. С такой ситуацией я сталкивался ранее на строительстве цеха М8, когда нам привозили доску из Правобережного ДОЗа в Красноярске. Давыдов научил меня юридически грамотно оформлять приёмку; теперь на объекте я научил Рыхальского указывать в накладной фактическое количество, но не ставить свою подпись и штамп в приёмке (иначе бухгалтерия нашего СМУ автоматически приняла бы липовый объём к оплате), а на обороте каждого экземпляра накладной писать: «Доска в фактическом количестве принята на ответственное хранение. Просим прислать представителя для составления акта приёмки».
Прораб после этой фразы ставил подпись и штамп участка, который подтверждал прибытие лесовоза на РОЦ, чтобы шофёру могли оплатить за рейс с грузом. Бригадирам запретили расходовать доску до прибытия комиссии. Сразу же я отправил телефонограмму в СМУ ЛПС и ОТС УСБЛПК с просьбой прислать комиссию. Одним из рейсов прибыл снабженец, изрядно выпивший, который производил отгрузку, он убедился в недовозе доски, но подписывать акт отказался. Прошли положенные по закону две недели, никто на РОЦ не приехал. Свои резервы пиломатериала иссякли, а для устройства опалубки трём бригадам плотников требовалась доска; я написал рапорт главному инженеру и получил разрешение её использовать для изготовления опалубки.
Минула зима, лето и только в середине сентября на участок пришёл председатель народного контроля, он же член парткома УСБЛПК, с целью разобраться с приёмкой нами лесовозов с пиломатериалом в феврале, т.е. более полугода назад; история эта тёмная, но назидательная, нравоучительная, уверяю вас, боюсь, коротко не получится, в конце концов, сколько времени прошло; я и прораб Рыхальский, ответственный за приёмку, объяснили ему фактическую сторону дела и ответили на все вопросы. Кроме того, я написал подробную объяснительную записку и передал для комиссии народного контроля; через неделю меня вызвали по телефону на заседание комитета комсомола стройки, которое состоялось под председательством секретаря Олега Пушкина в присутствии заместителя начальника УСБЛПК, он же секретарь парткома - очень скользкий человек.
Представители от СМУ ЛПС и ОТС УСБЛПК не пришли на заседание; зачитали постановление комитета народного контроля «О недостатках в работе начальника участка Модылевского», в котором отмечалась бесхозяйственность, приведшая к потере большого количества пиломатериала (хотя будучи на участке представитель народного контроля о бесхозяйственности речи не заводил, но ведь «рождённых летать ощипывают в первую очередь»); таков был итог «расследования» народного контроля, в котором на меня изливалось столько грязи, что я диву давался; затем стал объяснять, что приёмка доски осуществлялась под контролем прораба и бригадира, о чём подробно изложено в объяснительной записке, на участке потерь доски нет, а недовезённый пиломатериал следует искать в отделе снабжения; то, в чём меня пытаетесь обвинить - это наглядная неправда; никто из присутствующих шести членов комитета не выступил, вопросов не задавал; они сидели, опустив головы, молчали и смотрели в пол; стало ясно, что комсомольские активисты были введены в заблуждение партийным начальством, которое желало крови, а заседание - простая формальность, тем более, что вечером всем хотелось быстрее уйти домой; поставили вопрос об исключении меня из комсомола, проголосовали Pro et contra - за и против, но здесь не было против, все - за; с благочестивым видом единогласно проголосовали за исключение меня из комсомола; секретарь попросил меня сдать комсомольский билет, на что я ответил: «Это поклёп на меня, в этой истории вины моей нет, билет не сдам, с ним у меня связано слишком много хорошего»; мне было 27 лет, исключение для меня ничего не значило; этот спектакль подготовил секретарь парткома стройки; я встал, покинул заседание и пошёл домой; думая об этом сейчас, задним числом, вижу всю эту сцену ещё более тягостной, чем она представилась моим глазам тогда.
Дело в том, что большое количество недовезённой доски надо было как-то списать; СМУ ЛПС не могло этого сделать, т.к. в бухгалтерии находились юридически правильно оформленные наши накладные с указанием фактического количества привезённой отделом снабжения УСБЛПК на участок доски; все понимали, что кому-то доску надо было списать и взять на себя убытки; но поскольку УСБЛПК и его отдел снабжения - это не производственные подразделения, а управленческие, то они не имели права списывать основные материалы. Но что интересно: никто не собирался искать виновников недовоза (или хищения?) значительного количества пиломатериала, а всех заботила необходимость списать убытки на производство, иными словами, спрятать концы в воду (в дальнейшем так и вышло); но строптивых и «сильно умных» прорабов, которые на первом же рейсе усомнились в неверных объёмах привозимой доски, указанных отправителем в накладных, и стали доски пересчитывать - надо было непременно наказать.
Какой же выход? Надо найти формального виновника, хотя бы липового, чтобы свалить убытки (а может быть и воровство, кто знает, ведь частный сектор в то время активно строился, да и снабженцам всегда хотелось выпить) на его бесхозяйственность, вот и нашли меня как материально ответственное лицо. Сделать на меня денежный начёт они не могли, т.к. документами растрата на участке не подтверждалась. В итоге, мне в приказе по УСБЛПК объявили выговор на основании постановления комитета народного контроля, а руководители СМУ ЛПС предупредили об увольнении - им надоело вечное противостояние со слишком самостоятельными «умниками» Модылевским и Рыхальским. Кроме этого, на руководителей нашего СМУ, ПТО и главбуха оказывал давление главный бухгалтер УСБЛПК Квятковский, который требовал от СМУ ЛПС взять на себя убытки и списать «потерянный» пиломатериал, чего впоследствии он и добился.
Довольно быстро были сооружены монолитные ж/б стены и мощное днище насосной станции глубокого заложения и оставалось выполнить непроницаемую асфальтовую стяжку бетонного днища, площадь которого была внушительной. Достали ручной каток и планировали принять асфальт; недалеко от РОЦ на объекте «Спецстроя» я и Рыхальский заметили малогабаритный асфальтовый каток, моторист оставлял его здесь же после смены и уходил домой; мы не преминули воспользоваться удачей и на другой день я договорился, чтобы моторист поработал одну смену на РОЦе за хорошую плату, он согласился. Назавтра в 18 часов наши рабочие с помощью автокрана и машины перевезли каток на РОЦ и краном спустили его на днище насосной; весь асфальт за одну смену был уложен и качественно уплотнён; утром следующего дня мы возвратили каток на прежнее место, правда, с опозданием и это не удалось скрыть от прораба «Спецстроя». На следующий день до начала утренней смены ко мне подошли наши женщины-изолировщицы и, смеясь, спросили: «Вы вчера вечером смотрели по телевизору Братские новости?». Я ответил, что пришёл домой около восьми часов и передачу не видел; они сообщили о сюжете, в котором было рассказано, как начальник участка Модылевский и прораб Рыхальский ночью похитили у рабочих «Спецстроя» каток - беспрецедентный случай воровства на стройке.
Оставалась работа по ликвидации «несущественных мелких» недоделок, которые не влияли на пуск технологического оборудования, но это для меня было знакомым делом после работы на М8 в Красноярске. О недоделках в то время по стране ходил известный анекдот: американцы завербовали полковника наших ракетных войск и переправили его в США с чертежами новейшей ракеты; пока янки изготавливали ракету, полковник жил долгое время, как кум королю - вино, женщины и прочее, а когда ракета со старта не взлетела, полупьяного полковника спросили, в чём дело; проверив документацию, полковник рассмеялся и заявил, что в ней не хватает перечня недоделок, а без их устранения ракета не взлетит.
Однажды я впервые встретился с неординарной ситуацией: во время весенней распутицы нам надо было срочно проложить рельсовый путь для башенного крана, который был крайне нужен трём бригадам и монтажникам «Стальконструкции»; по нашей заявке на участок должна была прибыть бортовая машина с прицепом, чтобы подвести рельсы; все мои звонки в главную диспетчерскую треста не дали результата, машину не прислали, работа была сорвана, о чём я доложил Иванову и Климко. На другой день при разбирательстве срыва оказалось, что сменный диспетчер Соляник забрал машину для личных нужд, отсоединил прицеп и весь день возил навоз на свой большой огород, был скандал. А если вдуматься: «Где советскому человеку взять машину, кроме как украсть её на производстве, и перевезти навоз на огород, урожаем которого семья будет кормиться всю зиму?»; но это диспетчер, «хозяин-распорядитель», а простой смертный должен как-то выкручиваться иначе; да что навоз, даже достать машину, чтобы похоронить человека, было огромной проблемой в те времена.
...Приехали в село Шушенское и сразу пошли к аэродрому; рейс в Красноярск был в 14-00 и у нас имелся целый час свободного времени. Побывали в селе, затем вышли на окраину села и увидели вдали деревянное здание аэровокзала, на лётном поле стоял наш самолёт, прибывший рейсом из Красноярска. Ещё было полчаса до вылета, мы шли спокойно, как вдруг самолёт разогнался в нашу сторону и стал взлетать; мы бежали, размахивали руками, показывали лётчикам на часы, но тщетно - самолёт набирал высоту. Взволнованные, мы подошли к кассе и спросили, почему самолёт улетел раньше времени; в ответ услышали: «Лётчики накупили на базаре яичек и вернулись, пассажиры сели, чего же ждать?».
На работу пришли только во вторник и написали объяснительные, но в связи с тем, что после Дня Строителя на всей стройке наблюдалось «неприятные последствия бурного празднования», нас не наказали выговором.
Поскольку во время работы госкомиссии по корпусу № 3 были проблемы со сдачей заказчику полного комплекта техдокументации; в ПТО мне дали письмо с официальным запросом и список нужных чертежей, сообщили координаты ВАМИ; сказали, чтобы я зашёл в бухгалтерию и взял в подотчёт 300 рублей для оплаты за изготовление чертежей; командировку мне оформили на неделю.
На второй день я пришёл в ВАМИ, но лишних экземпляров чертежей там не было, а чтобы печатать, надо стать в очередь и ждать месяц; я спустился в подвал, где был печатный отдел и напрямую договорился с исполнителями за 300 рублей изготовить в течение четырёх дней все чертежи, указанные в списке.
Через месяц в СУ-49 проходило общее профсоюзное отчётно-выборное собрание, на котором присутствовали рабочие и ИТР. Когда отчитывалась ревизионная комиссия, я, среди прочего, услышал: «… материальная помощь в размере 300 рублей была оказана Модылевскому…»; какая матпомощь, подумал я?! Сначала я ничего не понял, но когда до меня дошло, что именно эти деньги были заплачены за чертежи, решил с начальством объясниться; правда, тогда я ещё не знал, что означает «взять деньги в бухгалтерии в подотчёт»; после собрания я сказал Климко, что возмущён этой подставой, мне стыдно перед рабочими, но я не стану никому ничего объяснять, а в будущем «в гробу я видел такой «подотчёт».
Мы приступили к рытью траншей для прокладки коммуникаций и однажды бульдозер, предварительно убиравший грунт и расчищавший трассу для работы экскаватора, обнажил край огромного пакета тонкого листового металла, явно кем-то спрятанного и предназначенного для вывоза с завода. Наши рабочие с любопытством осматривали этот схорон, а я позвонил диспетчеру завода и найденный металл перевезли в цех комбайнов. Да, воровство по-крупному на РСМ процветало.
В НИИ
С первых дней заметил странности: с 9 часов никто не приступал к работе, женщины более часа занимались уходом своего лица и ногтей, Костя куда-то уходил и мог не появляться до обеда, а то и весь день; чувствовалось, что заданий людям никто не давал, они не знали, чем себя занять; после обеденного перерыва никого не было на рабочем месте - кто-то уходил потрепаться в другие лаборатории, иные играли в настольный теннис в вестибюле или в пустом помещении буфета, некоторые прогуливались по обширной территории института; заранее в 16-00 начиналась подготовка к завершению рабочего дня: снова макияж, чистка одежды и обуви, а в 17-00 по звонку все уже полностью собранные и одетые по погоде, быстро покидали институт. Первое время я не мог понять, куда я попал, не в сумасшедший ли дом - никто не работает, а деньги людям платят; даже стеснялся дома об этом рассказать; так проходили первые дни, человек, однако, быстро привыкает ко всему на свете, перестал удивляться и обращать на это внимание.
В то время в нашей стране, как это всегда имеет место, проводилась очередная компания по внедрению в производство НОТ - научной организации труда, с целью увеличения производительности труда, главного показателя эффективности экономики, по которому мы отставали от США в 5-10 раз.
Итак, я попал в другую жизнь: упорно изучал отчёты, брал в библиотеке соответствующую литературу, а также знакомился с материалами НИИЖБа по коррозии бетона; стоимость госбюджетной темы, которой мне предстояло заниматься, составляла 50 тыс. руб., из которых было уже израсходовано 43 т.р., хотя за два предыдущих года ничего конкретного для выработки рекомендаций строителям не было сделано, т.е. деньги съели, а результата нет.
В феврале я взял отпуск на 14 дней, приехал в полупустой Красноярский дом отдыха, расположенный в живописном лесу на берегу Енисея, купил 12-дневную путёвку за полную стоимость и договорился с директором, которому вручил подарок, чтобы в мой двухместный номер никого не селили, буду писать. Кстати, о путёвках; сейчас многие говорят, что в СССР льготные профсоюзные путёвки были доступны, в т.ч. и для поездок за рубеж, но это кому как; например, когда мне надо было после операции ехать в санаторий для реабилитации, я увидел солидный список имеющихся в профкоме путёвок, но мне сказали: «Что вы, у нас даже рабочим мастерских путёвок не хватает, а вы инженер», и моя поездка не состоялась. Такие же истории повторялись и в РИСИ, и в Братском индустриальном институте; тем не менее, я покупал путёвки на месте за полную стоимость, что называется по блату. Таким образом, в течение всей жизни, работая в НИИ и в вузах, мне ни разу не удалось приобрести хотя бы одну льготную профсоюзную путёвку для лечения или отдыха; это означает, что кто-то был 1-го сорта, а кто-то 2-го.
В НИИ висел также список предлагаемых турпутёвок за рубеж в соцстраны; я, немного зная немецкий, написал заявление на приобретение турпутёвки в ГДР; парторгом нашего института был завлаб Гавриш, сорокалетний мужчина, обладавший представительной внешностью. Мне в профкоме сказали, что о путёвке надо спросить у Гавриша; я зашёл в кабинет, он сообщил без комментариев, что моя просьба поехать по турпутёвке в ГДР не была удовлетворена, при этом взгляд его был столь же холодным, как ледоруб альпиниста.
Коллеги объяснили мне, что идёт бегство людей из страны во время пребывания за рубежом, поэтому ЦК КПСС создал секретный циркуляр для райкомов партии: не выпускать за рубеж тех, кто работает на предприятии менее 10 лет; т.е. человек, проработавший этот срок, на тот момент считался благонадёжным, какая глупость!
Осенью я уехал в Москву, чтобы завершить все подготовительные работы; на столе у Лагойды увидел чью-то диссертацию, отпечатанную на хорошей бумаге, высококачественной, финской; но где её достать, она не продавалась в магазинах, а требовалось её для трёх экземпляров 400 листов (два экземпляра печатались на простой); А.В. подсказал типографию, где такую бумагу использовали; я сразу туда рванул, купил две бутылки водки, попросил рабочего выйти из цеха, чтобы договориться; через минуту в моём портфеле оказалась пачка в 400 листов прекрасной финской бумаги, и последовал вопрос: «Ещё надо принести?»
Переговорил в КПИ с Б.П.Колупаевым, который подтвердил, что с ректором и деканом согласовано и меня ждут; Б.П. выразил удивление, что я тяну время и на бумаге написал: оклад доцента 384 рубля, плюс работа по хоздоговору 120 рублей, итого зарплата 504 рубля против моих 173 рублей, т.е. она увеличивается в три раза; я более не задавал ему вопросов, потому что не желал показаться любопытным и тем самым уронить своё достоинство, однако его объяснение меня сильно заинтересовало. Долго думать я не стал и написал заявление по собственному желанию.
Отнёс я заявление в отдел кадров, а на следующий день началось: вызвал меня замдиректора Акбулатов, стал упрекать, что, дескать, мы вас воспитали, выучили, помогли (в зарплате ли?) подготовить диссертацию, а вы сбегаете; я имел сказать в ответ, например, хотя бы то, что своими руками прекрасно оборудовал при Петрусеве лабораторию бетона, которую ранее в течение десяти лет институт не удосужился достойным образом оборудовать; потратил много сил, чтобы научить работать новых лаборантов; выполнял чью-то до меня провальную госбюджетную тему, затем, завершил новую большую тему для Минтяжстроя; тем самым, не зря ел хлеб, получая зарплату 156-176 руб.; моя семья сильно бедствовала в начале 70-х годов, наши дети уже подросли, Кирюше было 11 лет, Саше 5; Галя работала в библиотеке им. Достоевского, часто брала отпуск за свой счёт во время своей и Сашиной болезней; наступило безденежье, граничащее с отчаянием, охватившем меня; в то время я уже знал о том, что некоторые руководители производств, используя своих подчинённых и заключая липовые хоздоговора с научными лабораториями, пекут как блины кандидатские диссертации (например, Замощик, которому её делали сотрудники завода «Кульбытстрой»).
С нового учебного года Галя стала работать учителем в школе, подрабатывала в продлёнке, жили, как говорится, впритирку без единой лишней копейки. И вот я продолжал теперь вполуха слушать уважаемого мною, но равнодушного в данный момент Акбулатова, молчал, зачем говорить, когда всё ясно; ему просто нужно было произнести дежурные слова; но поразило: ни Замощик, ни Акбулатов вместе с директором не заикнулись о перспективе повышения зарплаты даже после защиты диссертации; все шесть лет, отданные работе над солидными темами Минтяжстроя, я прожил в большом напряжении; что мне ещё оставалось, как не уволиться; отработав две недели, в конце декабря я перешёл в КПИ.
Избранные места из основного текста, отсюда: https://jlm-taurus.livejournal.com/208436.html
Молодой специалист
Жилая зона, казарма охранников МВД, прорабская и дом сторожа - все эти объекты поручались нам двоим, кроме того, предстояло полностью закончить обустройство жилой зоны, в которой уже находилось несколько сотен зэков; я занимался строительством высокого забора по периметру стройплощадки с «предзонником» и «запреткой», на что требовалось большое количество колючей проволоки. В то время Советский Союз, помимо чугуна и стали, всегда занимал первое место в мире по производству колючей проволоки, но однажды нам ее перестали доставлять; дело в том, что вся проволока ушла на Кубу, поставка возобновилась несколько позже; занимался я также устройством ЛЭП, а мои зэки работали под охраной конвоиров с автоматами.
Гена достраивал жилую зону. Однако снабжение пиломатериалом, бревнами, столбами для устройства ЛЭП, гвоздями, инструментом было отвратительное, рабочие часто простаивали: то лес на столбы и доски для забора не подвезут из города, то инструмента и гвоздей не хватает или по каким-то причинам зэков не выведут вовремя на работу; рабочие дни не отличались разнообразием, протекали монотонно; интереса у нас никакого не было, настроение подавленное, скука.
Солдаты-охранники МВД не имели права заходить в жилую зону; их казарма - двухэтажный кирпичный дом - стоял недалеко от нашей конторы; иногда на стройку из города с опозданием приезжал самосвал с бетоном и рабочие не успевали уложить весь бетон в конструкцию, а съем зэков в 17-00 - это закон, поскольку они должны быть в колонне, иначе организовывался поиск с собаками; нам надо было заканчивать бетонировать, ставить электроды электропрогрева, и я ходил в казарму за солдатами, которые за пять наличных рублей, выдаваемых нам для этого Корженевским, (в СА солдатам на месяц выдавалось три рубля), поработав лопатой и вибратором, завершали бетонирование.
В казарме охранников МВД меня поразил висящий на стене цветной типографский плакат: «Заключенный - это опасный преступник, при попытке побега убей его!»; с зэками, подавляющее большинство которых когда-то оступилось, но которые были нормальными людьми, мы общались на работе каждый день, и вдруг читаю, что их надо убивать, как зверей; и это в 1959 году, т.е. уже после Берии и Абакумова; эти солдаты, отслужив срок, возвращались домой психически другими людьми, а некоторые были уже готовыми постоянными «кадрами» для МВД.
На строительстве цеха М8 мне впервые пришлось столкнуться с забастовкой рабочих. Ещё зимой, когда начались работы по устройству кровли, бригаду плотников-бетонщиков с какого-то участка СУ-1 перевели к нам и поручили делать кровлю, объём которой был велик; так рабочие бригады Степанова стали кровельщиками, работу выполняли они хорошо, заработок был высоким и стабильным; к концу июля оставалось окончить один участок кровли, однако произошла задержка с поставкой утеплителя - листового оргалита - и бригада Степанова осталась без работы; чтобы не терять в заработке, я предложил бригаде поработать у Петровича на устройстве бетонных каналов в помещениях цеха, но рабочие отказались, продолжали лежать и загорать на ранее уложенном мягком оргалите; я вынужден был предупредить бригадира, что наряды будут закрыты на фактически выполненные работы и бригада потеряет в заработке, но упрямый Степанов сказал, что люди не виноваты в простое, работать по устройству каналов не будут, «мы - кровельщики, а прежний заработок нам должны сохранить», хотя он прекрасно знал, что в таких случаях составляется акт простоя и оплата идёт по повременному тарифу, который значительно меньше обычного сдельного заработка; я спросил: «Так вы будете работать или лежать на кровле?» и он ответил: «Мы будем ждать, когда привезут оргалит»; рабочие других бригад с удивлением смотрели на здоровых мужиков, которые весь день, ничего не делая, загорали на кровле.
Подошло время закрывать наряды, и я предупредил мастера, чтобы оплачен был только фактические выполненный объём работ, естественно, общая сумма оказалась меньше, чем в предыдущем месяце; безвольный Степанов попал под влияние бригадных заводил, более опытных и старших его по возрасту, и отказался подписывать наряды, сказал, что бригада объявляет забастовку, а я велел нормировщице отнести наряды главному инженеру, тот утвердил их и отдал в бухгалтерию; о забастовке «пролетариата-гегемона» каким-то образом узнали в Ленинском райкоме партии и по телефону вызвали меня на бюро, но потом разобрались, что я не член, и дали указание начальству; Синегин, который, конечно же, был в курсе дела и уже утвердил наряды, сказал мне, чтобы я выписал дополнительный наряд на ещё не выполненные работы, и закрыл вопрос; так я узнал только не из газет о забастовках в странах «загнивающего капитализма», что такое забастовка-вымогательство в СССР и пути её разрешения.
Работая самостоятельно на строительстве уже более двух лет, я знал о случаях прикарманивая незаработанных денег, ибо на стройках при отсутствии строгого контроля всегда имеется возможность для этого; мои однокашники по институту, Коля Долгополов и Юра Кувичко попались на воровстве: Коля, любитель выпить, в первый же год работы продал машину с цементом и его посадили на пару лет, а Юра, работая в Ростовском РСУ, за хищения ожидал суда, но спасся, уйдя в армию и уехав в Казахстан на строительство ракетных пусковых площадок.
Бывая у бригадиров, в здании бывшего тепловозного депо, переоборудованного под жилье для зэков, мы видели двухэтажные нары, но все бригадиры - привилегированная часть общества, располагались внизу; у некоторых были самодельные деревянные тумбочки, этажерки с книгами и даже маленький столик, стул, чего у рабочих не было; свежие газеты доставлялись регулярно и в большом количестве (наверное, с надеждой перевоспитания), и мы также ими пользовались. Я упомянул о «троцкистах»; в жилой зоне мы заметили худеньких стариков, читавших свежие центральные газеты; бригадир Шелегия пояснил: «Это бывшие троцкисты, вечные зэки, которых когда-то посадили за политику»; им из тюрьмы идти некуда, из-за небольшого преступления, судьи добавляли срок, что их устраивало, т.е. теперь они становились уголовниками; с одним из них мы поговорили, и он сказал, что сидит согласно теории генпрокурора СССР А.Я.Вышинского о политическом преступлении.
Плохое крепление лесов к возводимым или отделываемым стенам в строительной практике часто имело печальные последствия; помню, как-то в среде красноярских строителей рассказывали, что на жилом 5-ти этажном доме, фасад которого срочно отделывали солдаты стройбата (и как всегда в армии в «пожарном» порядке нагнали много рабочих), все леса, надежно не закрепленные к стене, внезапно рухнули, погибло тогда более десяти рабочих.
Однажды в морозный день я разговаривал с Крыловым рядом с их балком, неожиданно дверь резко распахнулась, и на мороз вышел голый по пояс молодой парень, кстати, хороший плотник, невысокого роста и очень широкоплечий крепыш; лицо его выражало верх удовольствия, глупая улыбка, от которой исходила радость; от его разгоряченного тела шел легкий пар, и я заметил несколько больших красных пятен на груди и руках; он блаженствовал несколько минут на морозе, затем вернулся в балок, а я спросил у Крылова, что это за концерт, ответил он двумя словами: «Вколол дозу»; позже мы узнали, что зэки колятся разной гадостью, чтобы получить на некоторое время удовольствие (раньше еще не было таких слов, как наркотик, кайф).
Как это попадало к зэкам? Очень просто: в зоне, кроме нас, работали вольные рабочие: крановщик, электрик, механик и др.; они брали у зэков деньги и покупали в городе: в аптеках - желудочное лекарство, содержащие эфир, шприцы - на рынке, у узбеков - гашиш (план), в магазинах - водку; все это запрещалось делать, но вольные рабочие попадали в зависимость от зэков и выполняли их заказы. Когда таких доставщиков разоблачали, поскольку охрана на вахте их обыскивала, то сразу убирали из зоны, поэтому была постоянная текучка этих рабочих кадров.
Для возведения корпуса дробления нам привозили из города кирпич, сложенный в кузове машины на деревянных поддонах; до того, как был установлен башенный кран, рабочим приходилось с помощью лома сваливать поддоны с кирпичом на землю, при этом бой кирпича достигал 30-40%, а целый кирпич рабочие уже на земле снова складировали на поддоны; поскольку такое происходило на многих стройках, в целях сохранности кирпича был издан приказ по тресту о прекращении подобной разгрузки машин; но как теперь разгружать? Надо было заказывать автокран, но в тресте их не хватало; приходилось разгружать с машины кирпич (1200 штук) по одному и передавать по цепочке, однако на это тратилось много времени и, главное, для бригады такая работа ничего не стоила, т.к. расценки были ориентированы на механизированную разгрузку. Однажды, несмотря на запрет, в мое отсутствие возле объекта, рабочие бригады Крылова разгрузили машину старым варварским способом; каким-то образом это стало известно в управлении и меня предупредили, что за бой кирпича будут высчитывать из моей зарплаты.
В первый день на работе я не увидел бригадира Махова, и Гена рассказал, что в мое отсутствие нормировщику пришлось посещать зону, чтобы расценивать наряды и отдавать их бригадиру на подпись; однажды, работая с Маховым, Тихон по своей привычке стал нагло срезать расценки; ранее я уже отмечал, что Махов со своей бригадой работал в январе в период самых больших морозов; они выполняли тяжелую работу по ручной разработке мерзлого грунта; пожалуй, ни одна бригада на стройке не работала в таких ужасных условиях; сам Махов был высокого роста, молчаливым, большой физической силы человеком, но несколько хмурым; умел так поставить дисциплину и организовать работу, что никто из рабочих не роптал, все работали слаженно; у меня с ним были нормальные деловые отношения, конфликтов никогда не было; и вот теперь, работая с нормировщиком в рабочей зоне, он несколько раз пытался указать ему на несправедливость в применении расценок, но тот был непреклонен; страсти в бригадире таились, и даже сильные, жгучие; но всегда горячие угли были постоянно засыпаны золой и тлели тихо; спор, вероятно, довёл бригадира до кипения; в гневе Махов схватил графин с водой и замахнулся на Тихона, который уже ожидал смертельной опасности; придя в себя, он вышел из зоны и написал рапорт на имя начальника лагеря и опера; расправа была жестокой: Махова по этапу отправили в Решеты на работу в Громадский карьер, откуда люди возвращались измученными инвалидами (силикоз и др.) или там умирали, рано оканчивающими свою жизнь; описание условий каторги, сделанное Виктором Гюго в «Отверженных», не идет ни в какое в сравнение с более ужасной сибирской каторгой.
В Красноярске строили быстрыми темпами и промышленные, и гражданские объекты, но ощущался кадровый голод. На многочисленных стройках рабочих не хватало; из западных областей страны постоянно прибывали кадры, т.н. вербованные, и надо признать, что это не самый лучший контингент для строек; но все-таки, основной рабочей силой на стройках были заключенные; в городе в окружении жилых домов находились десятки лагерей, где под усиленной охраной (вышки с автоматчиками, а иногда и пулеметчиками, собаки, натасканные на зэков, электроток по периметру забора) жили тысячи зэков; точно также охранялись и строительные объекты - огромные рабочие зоны; эти высокие заборы, окутанные километрами колючей проволоки, составляли характерный колорит города, и жители были вынуждены привыкать к этому. По утрам, когда горожане пешком или на транспорте спешили на работу по центральной улице Красноярский рабочий, одновременно двигались колоны грузовиков с зэками; на каждом грузовике была укреплена будка, а на не застеклённых, оставленных для вентиляции, окошках были решетки из толстых металлических прутьев; внутри будок на лавках плотно сидели зэки, а снаружи дверей, и спереди по углам кузова стояли автоматчики; так ехали на работу эти «комсомольцы-добровольцы», но о них «Комсомольская правда» не писала, не положено.
Забегая вперед, могу сообщить: когда в 1962 году председатель правительства А.Н.Косыгин, ехавший по улице Красноярский рабочий на объект, который я строил, проезжая мимо лагеря, расположенного на Канифольном, упрекнул отцов города: «Что же вы, товарищи, до сих пор не убрали из города лагеря?»; через год этот самый большой лагерь убрали, а вот, например, лагерь на станции Енисей, находящийся в окружении 5-ти этажных жилых домов, я видел в 1980-х годах.
На правом берегу, в предгорье, находились заводы, возведенные в 1940-е военные и послевоенные годы, когда не думали о том, что город расположен в бывшей пойме Енисея, окруженной горами, и весь дым будет ложиться на жилые дома; такой густой дым, особенно в безветрие, мне не приходилось видеть в городах; по этому поводу существовал анекдот: «летят из Москвы на восток Хрущев (или Брежнев?) и Никсон, смотрят на российские просторы; вдруг Никсон, увидев внизу огромное черное пятно, спрашивает: что это такое, а Хрущев говорит: это город Красноярск; Никсон: как же там люди живут? Хрущев: да мы сами удивляемся, как они там живут».
Продовольствия в магазинах города было мало, если не считать нескольких дней пребывания Хрущёва, когда появились хорошие продукты; но консервы и фрукты стабильно поставляли китайцы, так же выручали качественной одеждой и теплым бельем; спиртное в магазинах было всегда: водка московская за 3-62 и неочищенная водка, «сучок», за 2-50; нам бывалые продемонстрировали: если капнуть этой водкой на чистый носовой платок, то на нем останется черное маслянистое пятно, но в нашей компании сучок не употребляли; хорошего вина в магазинах никогда не было и чтобы его достать, например, ко дню рождения, нужно было на вокзале штурмовать вагон-ресторан проходящего московского поезда; не считаясь с ценой, иногда удавалось купить пару бутылок; кроме этого, хорошее вино было в ресторане режимной гостиницы Норильского комбината «Север», но это дорогое удовольствие, которое мы в первый год не могли себе позволить; постоянно в магазинах было крепкое с отвратительным запахом сивухи плодово-ягодное, «плодово-выгодное», за 96 копеек - вино местного производства, то ли гидролизного завода, то ли завода синтетического каучука, не помню.
Подошло время бетонировать верхнюю часть фундамента под компрессор, куда необходимо было установить очень тяжёлую закладную деталь - большой площади стальную плиту, на которую крепится электромотор и редуктор компрессора; эта плита снизу имела мощные анкера, заглублённые в бетон. Так было красиво изображено на чертеже, но когда нам привезли эту закладную деталь с мощными анкерами в виде приваренных снизу к плите двутавров, то выяснилось, что их невозможно точно установить между стержнями смонтированной по проекту арматуры. Раздвигать или резать стержни мы не имели право, и я понёс чертежи Драпкину, изложил проблему, главный инженер УНР согласился, что плиту установить без нарушения проекта невозможно.
Не возникало сомнений, что это брак в работе проектировщиков; нечто похожее уже имело место на ТЭС-2 в Братске (я писал об этом ранее), но там под боком постоянно находился Стеценко - полномочный представитель авторского надзора Харьковского ТЭПа. Решили меня отправить в командировку в проектный институт.
На следующий день поехал в проектный институт. Начальник отдела попросил меня присесть и подождать. Когда стали беседовать, я показал ему их рабочие чертежи и сказал, что закладную деталь установить невозможно, не меняя армирования; он мельком взглянул на чертёж, потом посмотрел на меня и, явно с издёвкой, сказал: «Подумаешь проблема, отдайте своему бригадиру чертёж, и он сделает всё в лучшем виде!». Вот тебе и раз! Услышав это, я сказал, что динамические нагрузки на фундамент большие, ответственность несу я, а не бригадир и спросил проектировщика: «Вы сами смогли бы установить плиту с этими анкерами? Покажите, пожалуйста, на чертеже, как это можно сделать». Вопрос требовал прямого ответа, ведь как бы то ни было, акты подобного рода могут иметь принципиальное значение; тогда он внимательно стал рассматривать чертёж и задумался; я, имея к тому времени семилетний опыт с недоработками проектировщиков (Московский «Гиредмет», Ленинградский «Промстройпроект», Московский ПИ-1 и др.), понимал, о чём он думает: проект типовой, как-то случилось, что конструктор не увязал в чертеже анкера плиты и армирование, и теперь приходиться это признать.
Я помнил слова начальника Братского СМУ ТЭЦ Медведева, когда начал строить ТЭС-2 БЛПК: «Анатолий, на серьёзном объекте ничего нельзя изменять без согласования с авторами проекта!». Тем не менее, я знал, что часто на стройках без всякого согласования изменяли армирование и усиливали его дополнительными стержнями; экономили время и к авторам проекта не обращались, а главные инженеры смело утверждали изменения.
В феврале на РОЦ началось сооружение фундаментов под основное оборудование - шведские окорочные барабаны, - имевшие огромные (циклопические) размеры. Для устройства опалубки монолитных ж/б конструкций потребовалось большое количество пиломатериала - доски толщиной 40-50 мм. Доска стандартной длины 6,5 м доставлялась с Чекановского ДОКа вагонами на базу УСБЛПК, а оттуда - лесовозами с прицепами на РОЦ. Этим занимались работники отдела снабжения, выписывая для каждого лесовоза товаротранспортную накладную, в которой указывался объём перевозимой доски в кубометрах.
С первого же рейса мы заметили, что указанное количество доски в накладных не соответствовало фактическому объёму. Простой замер рулеткой показал недовоз доски, а поскольку надо было принять большое её количество, я распорядился обмерять объём привезённой доски в каждом рейсе. С такой ситуацией я сталкивался ранее на строительстве цеха М8, когда нам привозили доску из Правобережного ДОЗа в Красноярске. Давыдов научил меня юридически грамотно оформлять приёмку; теперь на объекте я научил Рыхальского указывать в накладной фактическое количество, но не ставить свою подпись и штамп в приёмке (иначе бухгалтерия нашего СМУ автоматически приняла бы липовый объём к оплате), а на обороте каждого экземпляра накладной писать: «Доска в фактическом количестве принята на ответственное хранение. Просим прислать представителя для составления акта приёмки».
Прораб после этой фразы ставил подпись и штамп участка, который подтверждал прибытие лесовоза на РОЦ, чтобы шофёру могли оплатить за рейс с грузом. Бригадирам запретили расходовать доску до прибытия комиссии. Сразу же я отправил телефонограмму в СМУ ЛПС и ОТС УСБЛПК с просьбой прислать комиссию. Одним из рейсов прибыл снабженец, изрядно выпивший, который производил отгрузку, он убедился в недовозе доски, но подписывать акт отказался. Прошли положенные по закону две недели, никто на РОЦ не приехал. Свои резервы пиломатериала иссякли, а для устройства опалубки трём бригадам плотников требовалась доска; я написал рапорт главному инженеру и получил разрешение её использовать для изготовления опалубки.
Минула зима, лето и только в середине сентября на участок пришёл председатель народного контроля, он же член парткома УСБЛПК, с целью разобраться с приёмкой нами лесовозов с пиломатериалом в феврале, т.е. более полугода назад; история эта тёмная, но назидательная, нравоучительная, уверяю вас, боюсь, коротко не получится, в конце концов, сколько времени прошло; я и прораб Рыхальский, ответственный за приёмку, объяснили ему фактическую сторону дела и ответили на все вопросы. Кроме того, я написал подробную объяснительную записку и передал для комиссии народного контроля; через неделю меня вызвали по телефону на заседание комитета комсомола стройки, которое состоялось под председательством секретаря Олега Пушкина в присутствии заместителя начальника УСБЛПК, он же секретарь парткома - очень скользкий человек.
Представители от СМУ ЛПС и ОТС УСБЛПК не пришли на заседание; зачитали постановление комитета народного контроля «О недостатках в работе начальника участка Модылевского», в котором отмечалась бесхозяйственность, приведшая к потере большого количества пиломатериала (хотя будучи на участке представитель народного контроля о бесхозяйственности речи не заводил, но ведь «рождённых летать ощипывают в первую очередь»); таков был итог «расследования» народного контроля, в котором на меня изливалось столько грязи, что я диву давался; затем стал объяснять, что приёмка доски осуществлялась под контролем прораба и бригадира, о чём подробно изложено в объяснительной записке, на участке потерь доски нет, а недовезённый пиломатериал следует искать в отделе снабжения; то, в чём меня пытаетесь обвинить - это наглядная неправда; никто из присутствующих шести членов комитета не выступил, вопросов не задавал; они сидели, опустив головы, молчали и смотрели в пол; стало ясно, что комсомольские активисты были введены в заблуждение партийным начальством, которое желало крови, а заседание - простая формальность, тем более, что вечером всем хотелось быстрее уйти домой; поставили вопрос об исключении меня из комсомола, проголосовали Pro et contra - за и против, но здесь не было против, все - за; с благочестивым видом единогласно проголосовали за исключение меня из комсомола; секретарь попросил меня сдать комсомольский билет, на что я ответил: «Это поклёп на меня, в этой истории вины моей нет, билет не сдам, с ним у меня связано слишком много хорошего»; мне было 27 лет, исключение для меня ничего не значило; этот спектакль подготовил секретарь парткома стройки; я встал, покинул заседание и пошёл домой; думая об этом сейчас, задним числом, вижу всю эту сцену ещё более тягостной, чем она представилась моим глазам тогда.
Дело в том, что большое количество недовезённой доски надо было как-то списать; СМУ ЛПС не могло этого сделать, т.к. в бухгалтерии находились юридически правильно оформленные наши накладные с указанием фактического количества привезённой отделом снабжения УСБЛПК на участок доски; все понимали, что кому-то доску надо было списать и взять на себя убытки; но поскольку УСБЛПК и его отдел снабжения - это не производственные подразделения, а управленческие, то они не имели права списывать основные материалы. Но что интересно: никто не собирался искать виновников недовоза (или хищения?) значительного количества пиломатериала, а всех заботила необходимость списать убытки на производство, иными словами, спрятать концы в воду (в дальнейшем так и вышло); но строптивых и «сильно умных» прорабов, которые на первом же рейсе усомнились в неверных объёмах привозимой доски, указанных отправителем в накладных, и стали доски пересчитывать - надо было непременно наказать.
Какой же выход? Надо найти формального виновника, хотя бы липового, чтобы свалить убытки (а может быть и воровство, кто знает, ведь частный сектор в то время активно строился, да и снабженцам всегда хотелось выпить) на его бесхозяйственность, вот и нашли меня как материально ответственное лицо. Сделать на меня денежный начёт они не могли, т.к. документами растрата на участке не подтверждалась. В итоге, мне в приказе по УСБЛПК объявили выговор на основании постановления комитета народного контроля, а руководители СМУ ЛПС предупредили об увольнении - им надоело вечное противостояние со слишком самостоятельными «умниками» Модылевским и Рыхальским. Кроме этого, на руководителей нашего СМУ, ПТО и главбуха оказывал давление главный бухгалтер УСБЛПК Квятковский, который требовал от СМУ ЛПС взять на себя убытки и списать «потерянный» пиломатериал, чего впоследствии он и добился.
Довольно быстро были сооружены монолитные ж/б стены и мощное днище насосной станции глубокого заложения и оставалось выполнить непроницаемую асфальтовую стяжку бетонного днища, площадь которого была внушительной. Достали ручной каток и планировали принять асфальт; недалеко от РОЦ на объекте «Спецстроя» я и Рыхальский заметили малогабаритный асфальтовый каток, моторист оставлял его здесь же после смены и уходил домой; мы не преминули воспользоваться удачей и на другой день я договорился, чтобы моторист поработал одну смену на РОЦе за хорошую плату, он согласился. Назавтра в 18 часов наши рабочие с помощью автокрана и машины перевезли каток на РОЦ и краном спустили его на днище насосной; весь асфальт за одну смену был уложен и качественно уплотнён; утром следующего дня мы возвратили каток на прежнее место, правда, с опозданием и это не удалось скрыть от прораба «Спецстроя». На следующий день до начала утренней смены ко мне подошли наши женщины-изолировщицы и, смеясь, спросили: «Вы вчера вечером смотрели по телевизору Братские новости?». Я ответил, что пришёл домой около восьми часов и передачу не видел; они сообщили о сюжете, в котором было рассказано, как начальник участка Модылевский и прораб Рыхальский ночью похитили у рабочих «Спецстроя» каток - беспрецедентный случай воровства на стройке.
Оставалась работа по ликвидации «несущественных мелких» недоделок, которые не влияли на пуск технологического оборудования, но это для меня было знакомым делом после работы на М8 в Красноярске. О недоделках в то время по стране ходил известный анекдот: американцы завербовали полковника наших ракетных войск и переправили его в США с чертежами новейшей ракеты; пока янки изготавливали ракету, полковник жил долгое время, как кум королю - вино, женщины и прочее, а когда ракета со старта не взлетела, полупьяного полковника спросили, в чём дело; проверив документацию, полковник рассмеялся и заявил, что в ней не хватает перечня недоделок, а без их устранения ракета не взлетит.
Однажды я впервые встретился с неординарной ситуацией: во время весенней распутицы нам надо было срочно проложить рельсовый путь для башенного крана, который был крайне нужен трём бригадам и монтажникам «Стальконструкции»; по нашей заявке на участок должна была прибыть бортовая машина с прицепом, чтобы подвести рельсы; все мои звонки в главную диспетчерскую треста не дали результата, машину не прислали, работа была сорвана, о чём я доложил Иванову и Климко. На другой день при разбирательстве срыва оказалось, что сменный диспетчер Соляник забрал машину для личных нужд, отсоединил прицеп и весь день возил навоз на свой большой огород, был скандал. А если вдуматься: «Где советскому человеку взять машину, кроме как украсть её на производстве, и перевезти навоз на огород, урожаем которого семья будет кормиться всю зиму?»; но это диспетчер, «хозяин-распорядитель», а простой смертный должен как-то выкручиваться иначе; да что навоз, даже достать машину, чтобы похоронить человека, было огромной проблемой в те времена.
...Приехали в село Шушенское и сразу пошли к аэродрому; рейс в Красноярск был в 14-00 и у нас имелся целый час свободного времени. Побывали в селе, затем вышли на окраину села и увидели вдали деревянное здание аэровокзала, на лётном поле стоял наш самолёт, прибывший рейсом из Красноярска. Ещё было полчаса до вылета, мы шли спокойно, как вдруг самолёт разогнался в нашу сторону и стал взлетать; мы бежали, размахивали руками, показывали лётчикам на часы, но тщетно - самолёт набирал высоту. Взволнованные, мы подошли к кассе и спросили, почему самолёт улетел раньше времени; в ответ услышали: «Лётчики накупили на базаре яичек и вернулись, пассажиры сели, чего же ждать?».
На работу пришли только во вторник и написали объяснительные, но в связи с тем, что после Дня Строителя на всей стройке наблюдалось «неприятные последствия бурного празднования», нас не наказали выговором.
Поскольку во время работы госкомиссии по корпусу № 3 были проблемы со сдачей заказчику полного комплекта техдокументации; в ПТО мне дали письмо с официальным запросом и список нужных чертежей, сообщили координаты ВАМИ; сказали, чтобы я зашёл в бухгалтерию и взял в подотчёт 300 рублей для оплаты за изготовление чертежей; командировку мне оформили на неделю.
На второй день я пришёл в ВАМИ, но лишних экземпляров чертежей там не было, а чтобы печатать, надо стать в очередь и ждать месяц; я спустился в подвал, где был печатный отдел и напрямую договорился с исполнителями за 300 рублей изготовить в течение четырёх дней все чертежи, указанные в списке.
Через месяц в СУ-49 проходило общее профсоюзное отчётно-выборное собрание, на котором присутствовали рабочие и ИТР. Когда отчитывалась ревизионная комиссия, я, среди прочего, услышал: «… материальная помощь в размере 300 рублей была оказана Модылевскому…»; какая матпомощь, подумал я?! Сначала я ничего не понял, но когда до меня дошло, что именно эти деньги были заплачены за чертежи, решил с начальством объясниться; правда, тогда я ещё не знал, что означает «взять деньги в бухгалтерии в подотчёт»; после собрания я сказал Климко, что возмущён этой подставой, мне стыдно перед рабочими, но я не стану никому ничего объяснять, а в будущем «в гробу я видел такой «подотчёт».
Мы приступили к рытью траншей для прокладки коммуникаций и однажды бульдозер, предварительно убиравший грунт и расчищавший трассу для работы экскаватора, обнажил край огромного пакета тонкого листового металла, явно кем-то спрятанного и предназначенного для вывоза с завода. Наши рабочие с любопытством осматривали этот схорон, а я позвонил диспетчеру завода и найденный металл перевезли в цех комбайнов. Да, воровство по-крупному на РСМ процветало.
В НИИ
С первых дней заметил странности: с 9 часов никто не приступал к работе, женщины более часа занимались уходом своего лица и ногтей, Костя куда-то уходил и мог не появляться до обеда, а то и весь день; чувствовалось, что заданий людям никто не давал, они не знали, чем себя занять; после обеденного перерыва никого не было на рабочем месте - кто-то уходил потрепаться в другие лаборатории, иные играли в настольный теннис в вестибюле или в пустом помещении буфета, некоторые прогуливались по обширной территории института; заранее в 16-00 начиналась подготовка к завершению рабочего дня: снова макияж, чистка одежды и обуви, а в 17-00 по звонку все уже полностью собранные и одетые по погоде, быстро покидали институт. Первое время я не мог понять, куда я попал, не в сумасшедший ли дом - никто не работает, а деньги людям платят; даже стеснялся дома об этом рассказать; так проходили первые дни, человек, однако, быстро привыкает ко всему на свете, перестал удивляться и обращать на это внимание.
В то время в нашей стране, как это всегда имеет место, проводилась очередная компания по внедрению в производство НОТ - научной организации труда, с целью увеличения производительности труда, главного показателя эффективности экономики, по которому мы отставали от США в 5-10 раз.
Итак, я попал в другую жизнь: упорно изучал отчёты, брал в библиотеке соответствующую литературу, а также знакомился с материалами НИИЖБа по коррозии бетона; стоимость госбюджетной темы, которой мне предстояло заниматься, составляла 50 тыс. руб., из которых было уже израсходовано 43 т.р., хотя за два предыдущих года ничего конкретного для выработки рекомендаций строителям не было сделано, т.е. деньги съели, а результата нет.
В феврале я взял отпуск на 14 дней, приехал в полупустой Красноярский дом отдыха, расположенный в живописном лесу на берегу Енисея, купил 12-дневную путёвку за полную стоимость и договорился с директором, которому вручил подарок, чтобы в мой двухместный номер никого не селили, буду писать. Кстати, о путёвках; сейчас многие говорят, что в СССР льготные профсоюзные путёвки были доступны, в т.ч. и для поездок за рубеж, но это кому как; например, когда мне надо было после операции ехать в санаторий для реабилитации, я увидел солидный список имеющихся в профкоме путёвок, но мне сказали: «Что вы, у нас даже рабочим мастерских путёвок не хватает, а вы инженер», и моя поездка не состоялась. Такие же истории повторялись и в РИСИ, и в Братском индустриальном институте; тем не менее, я покупал путёвки на месте за полную стоимость, что называется по блату. Таким образом, в течение всей жизни, работая в НИИ и в вузах, мне ни разу не удалось приобрести хотя бы одну льготную профсоюзную путёвку для лечения или отдыха; это означает, что кто-то был 1-го сорта, а кто-то 2-го.
В НИИ висел также список предлагаемых турпутёвок за рубеж в соцстраны; я, немного зная немецкий, написал заявление на приобретение турпутёвки в ГДР; парторгом нашего института был завлаб Гавриш, сорокалетний мужчина, обладавший представительной внешностью. Мне в профкоме сказали, что о путёвке надо спросить у Гавриша; я зашёл в кабинет, он сообщил без комментариев, что моя просьба поехать по турпутёвке в ГДР не была удовлетворена, при этом взгляд его был столь же холодным, как ледоруб альпиниста.
Коллеги объяснили мне, что идёт бегство людей из страны во время пребывания за рубежом, поэтому ЦК КПСС создал секретный циркуляр для райкомов партии: не выпускать за рубеж тех, кто работает на предприятии менее 10 лет; т.е. человек, проработавший этот срок, на тот момент считался благонадёжным, какая глупость!
Осенью я уехал в Москву, чтобы завершить все подготовительные работы; на столе у Лагойды увидел чью-то диссертацию, отпечатанную на хорошей бумаге, высококачественной, финской; но где её достать, она не продавалась в магазинах, а требовалось её для трёх экземпляров 400 листов (два экземпляра печатались на простой); А.В. подсказал типографию, где такую бумагу использовали; я сразу туда рванул, купил две бутылки водки, попросил рабочего выйти из цеха, чтобы договориться; через минуту в моём портфеле оказалась пачка в 400 листов прекрасной финской бумаги, и последовал вопрос: «Ещё надо принести?»
Переговорил в КПИ с Б.П.Колупаевым, который подтвердил, что с ректором и деканом согласовано и меня ждут; Б.П. выразил удивление, что я тяну время и на бумаге написал: оклад доцента 384 рубля, плюс работа по хоздоговору 120 рублей, итого зарплата 504 рубля против моих 173 рублей, т.е. она увеличивается в три раза; я более не задавал ему вопросов, потому что не желал показаться любопытным и тем самым уронить своё достоинство, однако его объяснение меня сильно заинтересовало. Долго думать я не стал и написал заявление по собственному желанию.
Отнёс я заявление в отдел кадров, а на следующий день началось: вызвал меня замдиректора Акбулатов, стал упрекать, что, дескать, мы вас воспитали, выучили, помогли (в зарплате ли?) подготовить диссертацию, а вы сбегаете; я имел сказать в ответ, например, хотя бы то, что своими руками прекрасно оборудовал при Петрусеве лабораторию бетона, которую ранее в течение десяти лет институт не удосужился достойным образом оборудовать; потратил много сил, чтобы научить работать новых лаборантов; выполнял чью-то до меня провальную госбюджетную тему, затем, завершил новую большую тему для Минтяжстроя; тем самым, не зря ел хлеб, получая зарплату 156-176 руб.; моя семья сильно бедствовала в начале 70-х годов, наши дети уже подросли, Кирюше было 11 лет, Саше 5; Галя работала в библиотеке им. Достоевского, часто брала отпуск за свой счёт во время своей и Сашиной болезней; наступило безденежье, граничащее с отчаянием, охватившем меня; в то время я уже знал о том, что некоторые руководители производств, используя своих подчинённых и заключая липовые хоздоговора с научными лабораториями, пекут как блины кандидатские диссертации (например, Замощик, которому её делали сотрудники завода «Кульбытстрой»).
С нового учебного года Галя стала работать учителем в школе, подрабатывала в продлёнке, жили, как говорится, впритирку без единой лишней копейки. И вот я продолжал теперь вполуха слушать уважаемого мною, но равнодушного в данный момент Акбулатова, молчал, зачем говорить, когда всё ясно; ему просто нужно было произнести дежурные слова; но поразило: ни Замощик, ни Акбулатов вместе с директором не заикнулись о перспективе повышения зарплаты даже после защиты диссертации; все шесть лет, отданные работе над солидными темами Минтяжстроя, я прожил в большом напряжении; что мне ещё оставалось, как не уволиться; отработав две недели, в конце декабря я перешёл в КПИ.
Избранные места из основного текста, отсюда: https://jlm-taurus.livejournal.com/208436.html