Эпизоды из сталинских репрессий на военном флоте
12 мая 1938 года начальник 1-го (оперативного) отдела штаба Амурской военной флотилии капитан-лейтенант Гущин арестован по обвинению в измене Родине, подрывной вредительской деятельности и участии в контрреволюционной организации.
Показания на будущего начальника главного штаба ВМФ - первого заместителя Главнокомандующего Военно-Морским флотом СССР Сергеева, который в 1938 году в звании капитан-лейтенанта командовал 2-ым дивизионом мониторов флотилии, Гущин дал под давлением следствия.
Не один Гущин дал следствию нужные ему показания. «Кололись», оговаривая себя и тех, на кого указывало следствие, практически все.
В качестве иллюстрации этого тезиса фрагмент книги адмирала флота СССР Николая Кузнецова.
"В апреле 1938 года я получил телеграмму, что на флот прибывает новый, только что назначенный нарком ВМФ П.А. Смирнов.
Официальная цель приезда в телеграмме была указана: разобраться с флотом. Однако, как стало ясно позже, это означало - разобраться в людях, и мы поняли, что он будет заниматься прежде всего руководящим составом. Так и получилось.
- Я приехал навести у вас порядок и почистить флот от врагов народа, - объявил Смирнов, едва увидев меня на вокзале.
В назначенный час у меня в кабинете собрались П.А. Смирнов, член военного совета Я.В. Волков, начальник краевого НКВД Диментман и его заместитель по флоту Иванов.
Я впервые увидел, как решались тогда судьбы людей. Диментман доставал из папки лист бумаги, прочитывал фамилию, имя и отчество командира, называл его должность. Затем сообщалось, сколько имеется показаний на этого человека. Никто не задавал никаких вопросов. Ни деловой характеристикой, ни мнением командующего о названном человеке не интересовались. Если Диментман говорил, что есть четыре показания, Смирнов, долго не раздумывая, писал на листе: «Санкционирую». И тем самым судьба человека была уже решена Это означало: человека можно арестовать. В то время я еще не имел оснований сомневаться, достаточно ли серьезны материалы НКВД. Имена, которые назывались, были мне знакомы, но близко узнать этих людей я еще не успел. Удивляла, беспокоила только легкость, с которой давалась санкция.
Вдруг я услышал: «Кузнецов Константин Матвеевич». Это был мой однофамилец и старый знакомый по Черному морю. И тут я впервые подумал об ошибке. Командира бригады подлодок К.М. Кузнецова я отлично знал и в честности его не сомневался. Когда Смирнов занес перо, чтобы наложить роковую визу, я обратился к нему:
- Разрешите доложить, товарищ народный комиссар! Все с удивлением посмотрели на меня, точно я совершаю какой-то странный, недозволенный поступок.
- Я лично знаю капитана первого ранга Кузнецова много лет, и у меня не укладывается в голове, что он «враг народа».
Я хотел подробнее рассказать об этом человеке, о его службе, но Смирнов, сердито посмотрев на меня и отложив перо, сказал, возвращая лист Диментману:
- Раз командующий сомневается, проверьте еще раз. Тот бросил на меня быстрый недобрый взгляд и прочитал следующую фамилию.
Когда совещание окончилось, я задержался в кабинете. Ко мне заглянул Я.В. Волков. Тоном товарища, умудренного годами, он сказал, как бы предостерегая от новых опрометчивых поступков:
- Заступаться - дело, конечно, благородное, но и ответственное.
Я понял недосказанное. «За это можно и поплатиться», - видимо, предупреждал он.
В следующий вечер, когда процедура получения санкций на аресты продолжалась, Смирнов и Диментман разговаривали подчеркнуто лишь друг с другом и все решали сами.
Прошел еще день. Смирнов посещал корабли во Владивостоке, а вечером опять собрались в моем кабинете.
- На Кузнецова есть еще два показания, - объявил Диментман, едва переступив порог.
Он торжествующе посмотрел на меня и подал Смирнову бумажки. Тот сразу же наложил резолюцию, наставительно заметив мне:
- Вы еще молодой командующий и не знаете, как враг хитро маскируется. Распознать его нелегко. А мы не имеем права ротозействовать!
Это звучало как выговор. Скажу честно, он меня смутил. Я подумал, что был не прав. Ведь вина Кузнецова доказана авторитетными органами! Я молчал и обвинял себя в недостаточной политической зрелости. «Почему Константин Матвеевич стал врагом народа?» - вот только о чем думал я, не предполагая еще ничего ошибочного, тем более умышленного.
В день отъезда П.А. Смирнова мы собрались, чтобы выслушать его замечания. Только уселись за стол, опять доложили, что прибыл Диментман.
- Вот показания Кузнецова, - объявил он, обращаясь к Смирнову. Смирнов пробежал глазами бумажку и передал мне. Там была всего одна фраза, написанная рукой моего однофамильца: «Не считаю нужным сопротивляться, признаюсь, что я являюсь врагом народа».
- Узнаете почерк? - спросил Смирнов.
- Узнаю.
- Вы еще недостаточно политически зрелы, и вам следует быть более бдительным, - зло выговорил мне нарком, бросая на меня сердитые взгляды.
Я молчал. Диментман не скрывал своего удовольствия. Только Волков пытался как-то сгладить остроту ситуации, бросал реплики, что комфлот, мол, еще молодой, получил теперь хороший урок и запомнит его, будет лучше разбираться в людях.
Признание Кузнецова совсем выбило почву у меня из-под ног. Теперь я уже не сомневался в его виновности. Но внутри что-то грызло меня.
После совещания Волков снова заглянул ко мне. Он говорил покровительственно и вместе с тем ободряюще. Дескать, ошибки бывают у каждого, но впредь надо быть осторожнее и умнее, не бросать слов на ветер. К.М. Кузнецова арестовали и всех остальных тоже. Их было немало. Недаром короткое рассмотрение этих «обвинительных» листов потребовало трех вечеров.
Надо еще сказать и о Константине Матвеевиче Кузнецове. Весной 1939 года я приехал во Владивосток из Москвы вместе с А.А. Ждановым. Мы сидели в бывшем моем кабинете. Его хозяином стал уже И.С. Юмашев, принявший командование Тихоокеанским флотом после моего назначения в наркомат. Адъютант доложил:
- К вам просится на прием капитан первого ранга Кузнецов.
- Какой Кузнецов? Подводник? - с изумлением спросил я.
- Он самый.
Я прервал разговор и, даже не спросив разрешения Жданова, сказал:
- Немедленно пустите!
Константин Матвеевич тут же вошел в кабинет. За год он сильно изменился, выглядел бледным, осунувшимся. Но я ведь знал, откуда он.
- Разрешите доложить, освобожденный и реабилитированный капитан первого ранга, командир бригады Кузнецов явился, - отрапортовал он.
Жданов с недоумением посмотрел на него, потом на меня. «К чему такая спешка?» - прочитал я в его глазах.
- Вы подписывали показания, что являетесь врагом народа? - спросил я Кузнецова.
- Да, там подпишешь. - Кузнецов показал свой рот, в котором почти не осталось зубов.
- Вот что творится, - обратился я к Жданову. В моей памяти разом ожило все, связанное с этим делом.
- Да, действительно, обнаружилось много безобразий. Это дело Ежова, - сухо отозвался Жданов и, добавив, что все будет исправлено, не стал продолжать разговор».
А все три человека, так легко решавшие судьбы в те три дня, о которых рассказал в своей книге Кузнецов, были в скором времени репрессированы.
Нарком Смирнов был арестован 30 июня 1938 года. Следствие по его делу вели комбриг Н. Н. Фёдоров (сам расстрелянный в 1940 году), майор госбезопасности В. С. Агас (сам расстрелянный в 1939 году) и А. М. Ратнер (привлекался к ответственности в 1956 году). Под их психологическим и физическим воздействием Смирнов уже 3 июля подписал признательные показания о своём участии в «военно-фашистском заговоре», оговорив А. С. Булина, И. Ф. Федько, П. И. Смирнова-Светловского, И. П. Петухова и ряд других военачальников. В обвинении говорилось, что с 1928 года Смирнов участвовал в троцкистской организации «белорусско-толмачёвская оппозиция», в 1933 году завербован в антисоветский заговор Я. Б. Гамарником. Осужден 22 февраля 1939 года Военной коллегией Верховного суда СССР под председательством В. В. Ульриха по обвинению в участии в военно-фашистском заговоре за совершение преступлений, предусмотренных ст. 58 п. 1«б» УК РСФСР и приговорён к высшей мере наказания. Расстрелян в тот же день.
Начальник Управления НКВД по Приморской области и, одновременно, начальник особого отдела ГУГБ НКВД Тихоокеанского флота Диментман арестован 25 июля 1938 года. Приговорен к ВМН ВКВС СССР 7 июля 1941 года. 27 июля 1941 года расстрелян вместе с большой группой осужденных ВКВС СССР.
Член Военного совета Тихоокеанского флота Волков арестован 1 июля 1938 года. На следствии Волков подвергался избиениям и пыткам со стороны следователя З. М. Ушакова (позже тоже расстрелянного). Военной коллегией Верховного суда СССР 21 мая 1941 по обвинению в участии в военном заговоре приговорён к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере с последующим поражением в правах на 5 лет. За время Великой Отечественной войны потерял семью, жену Леонтину Кришиновну и сына Вилена Яковлевича, они погибли в блокадном Ленинграде. По истечении срока заключения в июле 1948 этапирован в Красноярск для направления в ссылку на поселение и с августа того же года отбывал ссылку в Енисейске Красноярского края. Работал электромонтёром отдела главного механика Енисейской судоверфи.
Показания на будущего начальника главного штаба ВМФ - первого заместителя Главнокомандующего Военно-Морским флотом СССР Сергеева, который в 1938 году в звании капитан-лейтенанта командовал 2-ым дивизионом мониторов флотилии, Гущин дал под давлением следствия.
Не один Гущин дал следствию нужные ему показания. «Кололись», оговаривая себя и тех, на кого указывало следствие, практически все.
В качестве иллюстрации этого тезиса фрагмент книги адмирала флота СССР Николая Кузнецова.
"В апреле 1938 года я получил телеграмму, что на флот прибывает новый, только что назначенный нарком ВМФ П.А. Смирнов.
Официальная цель приезда в телеграмме была указана: разобраться с флотом. Однако, как стало ясно позже, это означало - разобраться в людях, и мы поняли, что он будет заниматься прежде всего руководящим составом. Так и получилось.
- Я приехал навести у вас порядок и почистить флот от врагов народа, - объявил Смирнов, едва увидев меня на вокзале.
В назначенный час у меня в кабинете собрались П.А. Смирнов, член военного совета Я.В. Волков, начальник краевого НКВД Диментман и его заместитель по флоту Иванов.
Я впервые увидел, как решались тогда судьбы людей. Диментман доставал из папки лист бумаги, прочитывал фамилию, имя и отчество командира, называл его должность. Затем сообщалось, сколько имеется показаний на этого человека. Никто не задавал никаких вопросов. Ни деловой характеристикой, ни мнением командующего о названном человеке не интересовались. Если Диментман говорил, что есть четыре показания, Смирнов, долго не раздумывая, писал на листе: «Санкционирую». И тем самым судьба человека была уже решена Это означало: человека можно арестовать. В то время я еще не имел оснований сомневаться, достаточно ли серьезны материалы НКВД. Имена, которые назывались, были мне знакомы, но близко узнать этих людей я еще не успел. Удивляла, беспокоила только легкость, с которой давалась санкция.
Вдруг я услышал: «Кузнецов Константин Матвеевич». Это был мой однофамилец и старый знакомый по Черному морю. И тут я впервые подумал об ошибке. Командира бригады подлодок К.М. Кузнецова я отлично знал и в честности его не сомневался. Когда Смирнов занес перо, чтобы наложить роковую визу, я обратился к нему:
- Разрешите доложить, товарищ народный комиссар! Все с удивлением посмотрели на меня, точно я совершаю какой-то странный, недозволенный поступок.
- Я лично знаю капитана первого ранга Кузнецова много лет, и у меня не укладывается в голове, что он «враг народа».
Я хотел подробнее рассказать об этом человеке, о его службе, но Смирнов, сердито посмотрев на меня и отложив перо, сказал, возвращая лист Диментману:
- Раз командующий сомневается, проверьте еще раз. Тот бросил на меня быстрый недобрый взгляд и прочитал следующую фамилию.
Когда совещание окончилось, я задержался в кабинете. Ко мне заглянул Я.В. Волков. Тоном товарища, умудренного годами, он сказал, как бы предостерегая от новых опрометчивых поступков:
- Заступаться - дело, конечно, благородное, но и ответственное.
Я понял недосказанное. «За это можно и поплатиться», - видимо, предупреждал он.
В следующий вечер, когда процедура получения санкций на аресты продолжалась, Смирнов и Диментман разговаривали подчеркнуто лишь друг с другом и все решали сами.
Прошел еще день. Смирнов посещал корабли во Владивостоке, а вечером опять собрались в моем кабинете.
- На Кузнецова есть еще два показания, - объявил Диментман, едва переступив порог.
Он торжествующе посмотрел на меня и подал Смирнову бумажки. Тот сразу же наложил резолюцию, наставительно заметив мне:
- Вы еще молодой командующий и не знаете, как враг хитро маскируется. Распознать его нелегко. А мы не имеем права ротозействовать!
Это звучало как выговор. Скажу честно, он меня смутил. Я подумал, что был не прав. Ведь вина Кузнецова доказана авторитетными органами! Я молчал и обвинял себя в недостаточной политической зрелости. «Почему Константин Матвеевич стал врагом народа?» - вот только о чем думал я, не предполагая еще ничего ошибочного, тем более умышленного.
В день отъезда П.А. Смирнова мы собрались, чтобы выслушать его замечания. Только уселись за стол, опять доложили, что прибыл Диментман.
- Вот показания Кузнецова, - объявил он, обращаясь к Смирнову. Смирнов пробежал глазами бумажку и передал мне. Там была всего одна фраза, написанная рукой моего однофамильца: «Не считаю нужным сопротивляться, признаюсь, что я являюсь врагом народа».
- Узнаете почерк? - спросил Смирнов.
- Узнаю.
- Вы еще недостаточно политически зрелы, и вам следует быть более бдительным, - зло выговорил мне нарком, бросая на меня сердитые взгляды.
Я молчал. Диментман не скрывал своего удовольствия. Только Волков пытался как-то сгладить остроту ситуации, бросал реплики, что комфлот, мол, еще молодой, получил теперь хороший урок и запомнит его, будет лучше разбираться в людях.
Признание Кузнецова совсем выбило почву у меня из-под ног. Теперь я уже не сомневался в его виновности. Но внутри что-то грызло меня.
После совещания Волков снова заглянул ко мне. Он говорил покровительственно и вместе с тем ободряюще. Дескать, ошибки бывают у каждого, но впредь надо быть осторожнее и умнее, не бросать слов на ветер. К.М. Кузнецова арестовали и всех остальных тоже. Их было немало. Недаром короткое рассмотрение этих «обвинительных» листов потребовало трех вечеров.
Надо еще сказать и о Константине Матвеевиче Кузнецове. Весной 1939 года я приехал во Владивосток из Москвы вместе с А.А. Ждановым. Мы сидели в бывшем моем кабинете. Его хозяином стал уже И.С. Юмашев, принявший командование Тихоокеанским флотом после моего назначения в наркомат. Адъютант доложил:
- К вам просится на прием капитан первого ранга Кузнецов.
- Какой Кузнецов? Подводник? - с изумлением спросил я.
- Он самый.
Я прервал разговор и, даже не спросив разрешения Жданова, сказал:
- Немедленно пустите!
Константин Матвеевич тут же вошел в кабинет. За год он сильно изменился, выглядел бледным, осунувшимся. Но я ведь знал, откуда он.
- Разрешите доложить, освобожденный и реабилитированный капитан первого ранга, командир бригады Кузнецов явился, - отрапортовал он.
Жданов с недоумением посмотрел на него, потом на меня. «К чему такая спешка?» - прочитал я в его глазах.
- Вы подписывали показания, что являетесь врагом народа? - спросил я Кузнецова.
- Да, там подпишешь. - Кузнецов показал свой рот, в котором почти не осталось зубов.
- Вот что творится, - обратился я к Жданову. В моей памяти разом ожило все, связанное с этим делом.
- Да, действительно, обнаружилось много безобразий. Это дело Ежова, - сухо отозвался Жданов и, добавив, что все будет исправлено, не стал продолжать разговор».
А все три человека, так легко решавшие судьбы в те три дня, о которых рассказал в своей книге Кузнецов, были в скором времени репрессированы.
Нарком Смирнов был арестован 30 июня 1938 года. Следствие по его делу вели комбриг Н. Н. Фёдоров (сам расстрелянный в 1940 году), майор госбезопасности В. С. Агас (сам расстрелянный в 1939 году) и А. М. Ратнер (привлекался к ответственности в 1956 году). Под их психологическим и физическим воздействием Смирнов уже 3 июля подписал признательные показания о своём участии в «военно-фашистском заговоре», оговорив А. С. Булина, И. Ф. Федько, П. И. Смирнова-Светловского, И. П. Петухова и ряд других военачальников. В обвинении говорилось, что с 1928 года Смирнов участвовал в троцкистской организации «белорусско-толмачёвская оппозиция», в 1933 году завербован в антисоветский заговор Я. Б. Гамарником. Осужден 22 февраля 1939 года Военной коллегией Верховного суда СССР под председательством В. В. Ульриха по обвинению в участии в военно-фашистском заговоре за совершение преступлений, предусмотренных ст. 58 п. 1«б» УК РСФСР и приговорён к высшей мере наказания. Расстрелян в тот же день.
Начальник Управления НКВД по Приморской области и, одновременно, начальник особого отдела ГУГБ НКВД Тихоокеанского флота Диментман арестован 25 июля 1938 года. Приговорен к ВМН ВКВС СССР 7 июля 1941 года. 27 июля 1941 года расстрелян вместе с большой группой осужденных ВКВС СССР.
Член Военного совета Тихоокеанского флота Волков арестован 1 июля 1938 года. На следствии Волков подвергался избиениям и пыткам со стороны следователя З. М. Ушакова (позже тоже расстрелянного). Военной коллегией Верховного суда СССР 21 мая 1941 по обвинению в участии в военном заговоре приговорён к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере с последующим поражением в правах на 5 лет. За время Великой Отечественной войны потерял семью, жену Леонтину Кришиновну и сына Вилена Яковлевича, они погибли в блокадном Ленинграде. По истечении срока заключения в июле 1948 этапирован в Красноярск для направления в ссылку на поселение и с августа того же года отбывал ссылку в Енисейске Красноярского края. Работал электромонтёром отдела главного механика Енисейской судоверфи.