Старое. О капоэйре.
Захотелось сохранить это и здесь...
Разрозненные картинки воспоминаний.
Tico-юла: черноволосый и черноглазый, скалящийся в белозубой улыбке. За ним невозможно уследить взглядом - бешеный вихрь движений. Он не быстрее других, но кажется, что это так. Гравитации в его мире не существует, этот растрепанный смеющийся дьявол запросто прыгнет выше собственной головы, и не только собственной.
Страшный Virgulino, так похожий на индейца, с неподвижным взглядом змеи и злой улыбкой. Его резкие удары почти без замаха, но такие сильные, что зал стонет от ужаса. Chicote не успевает уходить от ударов, и видно, что он уже измучен, когда Virgulino выплескивает свою ярость, берет его в удушающий захват, валит в кричащую толпу, и начинает бить. Искаженные лица - прямо у ног... Встревоженные глаза обычно улыбающегося Cueca, когда он одним слитным движением оказывается между ними. Virgulino улыбается, прищурившись, и уходит, но в его походке так и слышно рычание зверя, у которого посмели забрать добычу. Довольный Suassuna: они очень похожи - он и его страшный черный ворон. Suassuna так напоминает маленького доброго дядюшку, немного полноватого, со смешливыми морщинками у глаз и доброй улыбкой. Но взгляд у него жесткий и цепкий. Смотрит на меня внимательно и строго, требует: сильнее! И я знаю, что сейчас моей партнерше будет больно... Та капоэйра, которую показывает местре - совсем другая...
Тонкий как хлыст Sababa, с моей легкой руки ставший Собакой... - Как же его зовут.... снова забыла... Собака, Собако, ааааааа!!! Сабаба!!! И девочки: - а этот местре, который собака, у вас вел мастер-класс?..
Он удивительно красив в облегающей черной одежде, а как зажигательно играет на беримбао, успевая пританцовывать, притопывать, подпрыгивать.... И такой красивый громкий голос, заставляющий кипеть кровь.
Mascara - маленький, словно высушенный солнцем, не видела его без улыбки....
И снова Suassuna: как странно слышать вживую все те песни, что так долго играли в плеере. Suassuna - дудочник из Гамельтона. Беримбао кивает при игре, он неспешно двигается по периметру зала, а за ним течет змеей танцующая, прыгающая толпа, забывшая обо всем на свете.
Расколбашенные местре морщат носы, нюхая водку (кто ж ее нюхает-то перед тем, как пить, балбесы?), и вдруг пускаются в пляс, смеются, обнимаются...
Форро, форро - ночь напролет. Смотреть, как танцуют бразильцы, почти неприлично...
Pinocio с розовыми заячьими ушами, одно ухо сломано и висит. Растрепанный, такой домашний, такой ребячливый. Неожиданное наступление стенка на стенку под батукаду: мы прыгаем на попе вслед за раскачивающимися заячьими ушами, а напротив нагло извиваются в неприличных позах, но отступают. Вся грязь зала нами собрана, мы довольны...
Небесные фонарики плывущие длинным шлейфом в ночном небе, барабаны, барабаны и самба....
В комнате устало садимся вокруг стола. И вдруг: - у них же, вроде, только гитара была... Выскакиваем в холл, а там уже безумие: возникший как чертик из табакерки Pinocio с кем-то из бразильцев, притащившие с собой барабаны и пандейро. Минута вакханалии - и с инструментами под мышками они так же быстро и неожиданно растворяются в ночи, крича: ждем в третьем!
Саша Ninja, входящий в столовую с гавайской гитарой, ходит, играя, между столами, смеется, поет...
Мои девочки, затянувшие parabens, не успокоившиеся, пока со всеми не сыграла, и со смехом завалившие меня на кровать. Спасибо, девочки...
И как самое светлое, вплавившееся в память: Edan. Солнечный свет обнимает его высокую тонкую фигуру. Он говорит на английском своим хрипловатым негромким голосом, и мне уже не нужен перевод. Почему-то я понимаю все, что он говорит. И кажется, так будет всегда. Мы почти в трансе, завороженные его голосом, солнечным светом и собственным усталым спокойствием.
Так будет всегда, завтра, послезавтра, через месяц... - и это будет правильно.
И так жестоко ворвавшийся в это голос, объявивший по-русски: Не забудьте, автобусы в пять!
Разрозненные картинки воспоминаний.
Tico-юла: черноволосый и черноглазый, скалящийся в белозубой улыбке. За ним невозможно уследить взглядом - бешеный вихрь движений. Он не быстрее других, но кажется, что это так. Гравитации в его мире не существует, этот растрепанный смеющийся дьявол запросто прыгнет выше собственной головы, и не только собственной.
Страшный Virgulino, так похожий на индейца, с неподвижным взглядом змеи и злой улыбкой. Его резкие удары почти без замаха, но такие сильные, что зал стонет от ужаса. Chicote не успевает уходить от ударов, и видно, что он уже измучен, когда Virgulino выплескивает свою ярость, берет его в удушающий захват, валит в кричащую толпу, и начинает бить. Искаженные лица - прямо у ног... Встревоженные глаза обычно улыбающегося Cueca, когда он одним слитным движением оказывается между ними. Virgulino улыбается, прищурившись, и уходит, но в его походке так и слышно рычание зверя, у которого посмели забрать добычу. Довольный Suassuna: они очень похожи - он и его страшный черный ворон. Suassuna так напоминает маленького доброго дядюшку, немного полноватого, со смешливыми морщинками у глаз и доброй улыбкой. Но взгляд у него жесткий и цепкий. Смотрит на меня внимательно и строго, требует: сильнее! И я знаю, что сейчас моей партнерше будет больно... Та капоэйра, которую показывает местре - совсем другая...
Тонкий как хлыст Sababa, с моей легкой руки ставший Собакой... - Как же его зовут.... снова забыла... Собака, Собако, ааааааа!!! Сабаба!!! И девочки: - а этот местре, который собака, у вас вел мастер-класс?..
Он удивительно красив в облегающей черной одежде, а как зажигательно играет на беримбао, успевая пританцовывать, притопывать, подпрыгивать.... И такой красивый громкий голос, заставляющий кипеть кровь.
Mascara - маленький, словно высушенный солнцем, не видела его без улыбки....
И снова Suassuna: как странно слышать вживую все те песни, что так долго играли в плеере. Suassuna - дудочник из Гамельтона. Беримбао кивает при игре, он неспешно двигается по периметру зала, а за ним течет змеей танцующая, прыгающая толпа, забывшая обо всем на свете.
Расколбашенные местре морщат носы, нюхая водку (кто ж ее нюхает-то перед тем, как пить, балбесы?), и вдруг пускаются в пляс, смеются, обнимаются...
Форро, форро - ночь напролет. Смотреть, как танцуют бразильцы, почти неприлично...
Pinocio с розовыми заячьими ушами, одно ухо сломано и висит. Растрепанный, такой домашний, такой ребячливый. Неожиданное наступление стенка на стенку под батукаду: мы прыгаем на попе вслед за раскачивающимися заячьими ушами, а напротив нагло извиваются в неприличных позах, но отступают. Вся грязь зала нами собрана, мы довольны...
Небесные фонарики плывущие длинным шлейфом в ночном небе, барабаны, барабаны и самба....
В комнате устало садимся вокруг стола. И вдруг: - у них же, вроде, только гитара была... Выскакиваем в холл, а там уже безумие: возникший как чертик из табакерки Pinocio с кем-то из бразильцев, притащившие с собой барабаны и пандейро. Минута вакханалии - и с инструментами под мышками они так же быстро и неожиданно растворяются в ночи, крича: ждем в третьем!
Саша Ninja, входящий в столовую с гавайской гитарой, ходит, играя, между столами, смеется, поет...
Мои девочки, затянувшие parabens, не успокоившиеся, пока со всеми не сыграла, и со смехом завалившие меня на кровать. Спасибо, девочки...
И как самое светлое, вплавившееся в память: Edan. Солнечный свет обнимает его высокую тонкую фигуру. Он говорит на английском своим хрипловатым негромким голосом, и мне уже не нужен перевод. Почему-то я понимаю все, что он говорит. И кажется, так будет всегда. Мы почти в трансе, завороженные его голосом, солнечным светом и собственным усталым спокойствием.
Так будет всегда, завтра, послезавтра, через месяц... - и это будет правильно.
И так жестоко ворвавшийся в это голос, объявивший по-русски: Не забудьте, автобусы в пять!