Иероглиф
Когда сестра сама зашла к нему и вежливо попросила на некоторое время исчезнуть с глаз долой подальше, он решил не искушать судьбу и выполнить просьбу. Чтобы не получилось как в прошлый раз. Останавливался ненадолго то там, то там. Потихоньку развлекался. Очень потихоньку - не хватало еще, чтобы сестре донесли о его проказах, она их никогда не понимала.
Этот город ему активно не нравился. Шумный, грязный и наглый. Очень наглый: прошлым вечером ему уже пришлось начистить пару рыл в ответ на "желтожопого". И с его точки зрения это было очень скромно. Если бы он был на месте этих недоумков и сказал такое носящему имя Такэхая Сусаноо-но Микото, то его уже не должно было быть. Совсем.
Сусаноо печально вздохнул. Лишь бы сестра, эта самовлюбленная дура, не узнала о том, что он вытворяет. За предыдущий раз он только-только закончил выполнять желания Амэ-но-Удзумэ. Долг чести, чтоб его...
Единственное, что его спасало от скуки - в городе было довольно много вишен. И они цвели. Хоть что-то приятное. Крошечный ками, чувствуя настроение хозяина, сорвал с дерева горсть лепестков и закружил их в танце - стремительном, непредсказуемом.
Она вышла из этого кипенно-белого вихря и пошла дальше. А Сусаноо застыл на месте. Ками подлетел к своему хозяину получить похвалу за созданный им танец лепестков - и отшатнулся в ужасе. Из глаз бога сочилась такая чудовищная тоска, что маленький дух буквально корчился от боли.
Тушечница белого нефрита. Палочка туши. Сажа для туши выжигалась на пламени дракона, а стоимость жемчужин, что в толченом виде пошли в тушь ради перламутрового блеска, превышала месячный доход небольшой корпорации. Крошечный фарфоровый кувшинчик с медленно тающим комком снега с вершины Фудзи. В футляре вишнёвого дерева - кисть из уха кицунэ. Сколько в своё время из-за этой кисти пришлось выслушать от Инари... Ругалась она тогда знатно, почище, чем пьяный ронин. Стопочка тончайшей рисовой бумаги. Он начал медленно растирать тушь...
...По всей комнате валялись смятые комки бумаги. Штрих, еще штрих, и еще один. Иероглиф закончен. Не то и не так. Очередной смятый комок летит в угол. Новый лист. Штрих, штрих, и еще, и еще...
Сзади послышался шорох раздвигаемых сёдзи. Он недовольно обернулся, но, увидев входящую, стремительно поднялся и склонился в глубоком поклоне:
- Приветствую тебя, Величественная сестра моя, Что Заставляет Небеса Сиять. Почти своим присутствием моё скромное общество, небоблистающая.
Аматэрасу О-ми-ками изумлённо оглядела царящий в комнате беспорядок:
- Сусаноо, брат. Что заставляет тебя искать успокоения в сёдо?
Спокойно, с сонной отстраненностью он почти прошептал:
- Мы ведь боги, сестра? А если мы боги, то почему не можем делать то, что хотим? Почему мы не можем любить смертных?
Изумленная Аматэрасу начала:
- Но послушай...
Однако Сусаноо не хотел её слушать. Одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, он прорычал ей прямо в лицо:
- Я с радостью отдал бы свою божественность за её любовь!
Еще одним прыжком он вылетел из комнаты. Если сёдзи можно было бы хлопнуть, как дверью западных варваров, он так бы и сделал.
Она посмотрела на незаконченный иероглиф. Изумлённо выдохнула. Шевельнула веером, и смятые комки стали, тщательно разворачиваясь и разглаживаясь, подыматься в воздух. Вскоре все листы бумаги висели в воздухе, демонстрируя Аматэрасу то, что изобразил на них ее брат.
Каждый иероглиф был прекрасен. Стремительные, непредсказуемые штрихи пленяли своей сводящей с ума недосказанностью, пораждая истинное моно-но аварэ. Единственное, чего не могла понять богиня, - это почему вместо вполне естественного по такому поводу иероглифа "хэйки" - "спокойствие" - она видит на каждом листе иероглиф "каори".
(с) Андрей Долгов
Этот город ему активно не нравился. Шумный, грязный и наглый. Очень наглый: прошлым вечером ему уже пришлось начистить пару рыл в ответ на "желтожопого". И с его точки зрения это было очень скромно. Если бы он был на месте этих недоумков и сказал такое носящему имя Такэхая Сусаноо-но Микото, то его уже не должно было быть. Совсем.
Сусаноо печально вздохнул. Лишь бы сестра, эта самовлюбленная дура, не узнала о том, что он вытворяет. За предыдущий раз он только-только закончил выполнять желания Амэ-но-Удзумэ. Долг чести, чтоб его...
Единственное, что его спасало от скуки - в городе было довольно много вишен. И они цвели. Хоть что-то приятное. Крошечный ками, чувствуя настроение хозяина, сорвал с дерева горсть лепестков и закружил их в танце - стремительном, непредсказуемом.
Она вышла из этого кипенно-белого вихря и пошла дальше. А Сусаноо застыл на месте. Ками подлетел к своему хозяину получить похвалу за созданный им танец лепестков - и отшатнулся в ужасе. Из глаз бога сочилась такая чудовищная тоска, что маленький дух буквально корчился от боли.
Тушечница белого нефрита. Палочка туши. Сажа для туши выжигалась на пламени дракона, а стоимость жемчужин, что в толченом виде пошли в тушь ради перламутрового блеска, превышала месячный доход небольшой корпорации. Крошечный фарфоровый кувшинчик с медленно тающим комком снега с вершины Фудзи. В футляре вишнёвого дерева - кисть из уха кицунэ. Сколько в своё время из-за этой кисти пришлось выслушать от Инари... Ругалась она тогда знатно, почище, чем пьяный ронин. Стопочка тончайшей рисовой бумаги. Он начал медленно растирать тушь...
...По всей комнате валялись смятые комки бумаги. Штрих, еще штрих, и еще один. Иероглиф закончен. Не то и не так. Очередной смятый комок летит в угол. Новый лист. Штрих, штрих, и еще, и еще...
Сзади послышался шорох раздвигаемых сёдзи. Он недовольно обернулся, но, увидев входящую, стремительно поднялся и склонился в глубоком поклоне:
- Приветствую тебя, Величественная сестра моя, Что Заставляет Небеса Сиять. Почти своим присутствием моё скромное общество, небоблистающая.
Аматэрасу О-ми-ками изумлённо оглядела царящий в комнате беспорядок:
- Сусаноо, брат. Что заставляет тебя искать успокоения в сёдо?
Спокойно, с сонной отстраненностью он почти прошептал:
- Мы ведь боги, сестра? А если мы боги, то почему не можем делать то, что хотим? Почему мы не можем любить смертных?
Изумленная Аматэрасу начала:
- Но послушай...
Однако Сусаноо не хотел её слушать. Одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, он прорычал ей прямо в лицо:
- Я с радостью отдал бы свою божественность за её любовь!
Еще одним прыжком он вылетел из комнаты. Если сёдзи можно было бы хлопнуть, как дверью западных варваров, он так бы и сделал.
Она посмотрела на незаконченный иероглиф. Изумлённо выдохнула. Шевельнула веером, и смятые комки стали, тщательно разворачиваясь и разглаживаясь, подыматься в воздух. Вскоре все листы бумаги висели в воздухе, демонстрируя Аматэрасу то, что изобразил на них ее брат.
Каждый иероглиф был прекрасен. Стремительные, непредсказуемые штрихи пленяли своей сводящей с ума недосказанностью, пораждая истинное моно-но аварэ. Единственное, чего не могла понять богиня, - это почему вместо вполне естественного по такому поводу иероглифа "хэйки" - "спокойствие" - она видит на каждом листе иероглиф "каори".
(с) Андрей Долгов