Охота на мессию.Рассказ Йехудит бат Йонатан
Нет ничего ценнее Бога.
Нет ничего ценнее смысла.
Нет ничего ценнее собственной сути.
А самоуважение - единственное наше оружие.
О чем была эта история? О поиске Самости.
Нашла ли её моя Йехудит? Нет. Это не просто. Путь к ней не бывает ни легким, ни быстрым. Но лучше я расскажу об этом её устами...
Ненастной осенней ночью 5540-ого года от сотворения мира в Ирушалаим вошла женщина. Она постучалась в двери добротного дома и попросила приюта. Это был дом Йоханаана бен Закхай, сына зажиточного торговца и скотовода. Хозяин открыл ей дверь и пригласил к очагу. Женщина скинула покрывало и назвала свое имя. Мариам из Магдалы пришла к этому дому. Имя было известно в этом доме, ведь в нем часто бывали ученики того, что проповедовал в Галилее. «Позови свою жену, Йоханаан, - сказала она, - я хочу слышать голос Йехудит». И вышла к очагу Йехудит бат Йонатан, дочь Первосвященника. И села она к огню. И начала свой рассказ.
«Знаешь ли ты как легко отпасть от Бога? Уверена - знаешь. И я это узнала.
Детство… было таким теплым. Игра, дружба, веселье и обиды под сенью Господа. Я не думала, что это можно потерять. Но скорбь незаметно и быстро возводит стену в сердце. Тогда я только вступила в пору юности, и душа моя открылась первой любви. Но цветок ее был сорван, не успев раскрыться. Отец мой, да пошлет ему Господь долгих лет, радел об учении моем и отправил меня к римской домине Флавии Секунде Аглае, дабы изучила я греческий и латынь. Редки стали встречи мои с тем, кого я полюбила, а после и вовсе оборвались. Пропал мой друг из Иерушалаима. Ушел из отцовского дома и не вернулся. Каждую ночь видела я, как шакалы и стервятники рвут молодое тело, и потеряла веру в то, что Господь мог сохранить его от беды.
Приходила тогда ко мне добрая моя наставница, вытирала мне слезы и читала Платона. Она полюбила меня, ведь не было у нее детей. А я полюбила ее, ведь не было у меня матери. И открыла я сердце ее словам, и скоро покинула я господню сень, ослепленная надеждой найти истину по ее завету.
Чему меня учила Аглая?
«Любая свобода берет начало в разуме, - говорила она. - Всякий раз, когда душа устремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, а это показывает ее разумность.
Когда мы очищаем свой разум от страстей и искажений, мы можем узнать вещи такими, какими их сотворил Бог».
И влекли меня эти слова. И отвернулась я от шхины, от Господа, нисходящего на нас в Храме. Я прельстилась мыслью о том, что разумом и старанием, можно выстроить храм в душе своей и оттуда постигнуть замысел господень.
Я принесла эти новые мысли и чаяния отцу своему, и тяжек был гнев его. Чудо уберегло меня от того, чтобы принять смерть от его рук. Но проклятия исторглись из уст его, и отвернулся он от меня, и запретил переступать порог дома его. В печали и сомнении вернулась я в жилище своей наставницы и старшей подруги. Я отвернулась от Небесного Отца и наказана была тем, что земной мой отец отвернулся от меня. Но скорбь была уже привычна моему сердцу. Я знала что делать. Больше изучать философов и прилежнее тренировать свой разум. И я делала это.
Торопливая жажда постижения, нетерпеливость и гордыня завели меня в лабиринт. Дойти до его центра оказалось непросто, и я стала плутать в пустых коридорах. Труды Платона и Сократа, изучение логики и практика диспутов позволили мне заставить стены лабиринта сиять собственной красотой и непротиворечивостью. Но Ариадны со спасительным клубком не встретилось на моем пути. Зато я повстречала там Минотавра. И дала ему кольцо из черного камня кровавика, связавшее нас.
Марк Мусципулла, военный трибун, отважный воин и верный страж префекта Пилата пленил сердце мое. С девичей неловкостью я соблазняла его. И была я успешна в этом. Он увидел во мне Викторию - ту, что дарит победу римлянам. Её я танцевала на пиру, где он впервые увидел меня. И поклонился он мне как богине. И взял в дом свой. И украшал подобно идолу, и приносил жертвы, и возносил молитвы. Но как женщину он жарко обнимал и целовал меня.
И голова моя кружилась от этой сладкой близости. И сердце мое заливала неутолимая жажда его. В лабиринте философских изысканий было холодно. Идеально гладкий мрамор логических построений сиял во тьме отраженным светом звезд, но не грел. «Одиночество философа - это неизбежная плата, которую ты платишь за поиск истины», - так говорила Аглая. И она была одинока. Медленно умирающая и больше любви отдающая книгам, чем людям, она никогда не знала той страсти и жара, что заливал меня.
Она привыкла жить в холоде. Но я не могла. И отдалась я страсти всем телом и нутром своим. Я хотела согреться в тех холодных коридорах своего сердца, из которых сама изгнала Господа. И грела меня страсть моего Возлюбленного, моего Прекрасного, моего Храброго. Весь жар души, что я раньше направляла к Господу, я дарила теперь любимому, уповая, что наша любовь согреет мой лабиринт.
Ничего не было слаще близости с ним. Я принимала его поклонение с ликованием. И боготворила его сама. Похоть ли затмевала мой разум или эллинская Мания, мне неведомо. Но так сладки были те часы, когда сжимал он меня в объятиях и мерцало во тьме черное кольцо…
Потом он уходил. Ведь что у него был бог, которому он служил. И богом этим был Рим. А я оставалась снова одна в лабиринтах собственного разума. Ко мне приходила Аглая, я брала её холодную руку в свою и покорно шла дальше и дальше во тьме, с надеждой глядя на далекие звезды над головой и говоря о Боге Платона.
А ведь я знала, что может быть иначе. Из окон дома моего любимого я видела Храм. И он сиял во всем своем величии и славе. И слышны были молитвы оттуда, звук рога, мычание и блеяние жертв, проповеди священников. Там нисходил в сердце каждого Господь. И счастьем озарены были лица иудеев, выходящих из Храма. Но не было мне хода туда, ибо исторгнута я была из народа, и не видели меня родичи мои, и отворачивались знакомые. Хотя были и те, кто помнил и жалел меня, кто глядел на меня без зла.
Поселилась в сердце моем тревога. Я хотела заполучить Бога себе, но Бог не приходил в мой заботливой выстроенный разумом и логикой храм. И отправилась я его искать.
Я расспрашивала мудрого Филона из Александрии в надежде, что он подскажет мне, как обмануть Завет и сохранить веру в Бога. Но не помог мне мудрец, обратив настойчиво взгляд мой к Торе и к необходимости жить по ней, пусть и сохраняя взгляд открытым к иной мудрости.
Со многими я говорила. Многих слушала. Но никто не мог дать Бога мне.
«Слушай сердце своё, сделай выбор решительно!», - говорили мне.
«Исторгни ложь из души своей», - были их слова.
«В храме сердца нет места лжи», - таково было пророчество флеменики Юноны для меня.
И набралась я смелости и обратила свой взор внутрь. И увидела покинутое жилище, а не храм, воздвигнутый в сердце. И не могла я уже не думать об этом.
А душа моя снова и снова тянулась к Храму.
Я не сдавалась. Не готова была признать поражение. Я пыталась стать хорошей римлянкой. Я хотела быть достойной своего Возлюбленного. Богохульничала я и совершала идолопоклонство. Сама я приняла на себя благословение римских богов и являла собой юную парку Нону, воплощенную любовь и красоту, и принимала поклонение себе. Я любовалась прекрасными статуями богов и плескала вино к их ногам. Но ни разу сердце мое не забилось быстрее, не разлился по нему свет Господень.
Сердце мое тосковало по Господу. И только моя страсть, моя Мания могла заглушить боль. Но как её получить? Я стала так жадна до неё… А Марк хоть и одаривал меня щедро любовью своей, делал это нечасто, отданный мужским делам своим. И страшно я была ревнива. Как ревнив Господь, в вере которого я была взращена. Не могла, не хотела его делить ни с кем, хотела поглотить, присвоить. Когда нос мой учуял запах чужой на его коже, как я могла простить? И клялся он мне, что не разделит ложа ни с кем кроме меня. И я удовлетворялась на короткий срок. Но пасть моей Мании раскрывалась все шире. А тоска в сердце не заглушалась уже ничем.
Тогда был явлен мне знак. Я увидела Йоханаана бен Закхай, возмужавшего, крепкого и
прекрасного как Давид. В алом плаще шел он мимо стен Храма. И я вспомнила все. Как любила его на заре юности своей, как иссушила глаза и сердце свое, проливая по нему слезы день за днем. И застил мои глаза мрак, и упала я у его ног без памяти.
Придя в чувство, я увидела вокруг себя шелковые занавеси и мягкие. Обеспокоенное лицо моей наставницы. Серьёзное лицо врача. Но не было болезней в теле моем. А сердечную боль могли ли унять отвары и припарки?
Я была сбита с толку своими противоречивыми чувствами. И не успев ещё разобраться ни в чём, увидела, как в дом стучится Натаниэль, лекарь иудейский. Знала его Аглая как хорошего врача. И подозревала в нем канаим. Знала его и я как родственника Йоханаана. И он-то мог унять мою боль! Мог Натаниэль ответить о племяннике своем, о жизни его и судьбе. И о том, что нет у него жены в доме.
Нутро мое сжималось. И открыла я ему как болит мое сердце. Как тоскую я по Богу и по народу своему.
Протянул мне руку Натаниэль и возвестил, иди же за мной, я верну тебя в народ. Но качала я головой, ведь столь многое держало меня здесь.
"Тогда ты должна уехать. Если ты выбираешь Рим, отправляйся туда. Здесь ты погибнешь,"- говорил мне Натаниэль.
"Он прав, - вторила ему Аглая, - ведь не смогут родичи твои священники и дальше делать вид, что ничего не происходит".
"Но как я покину Иерушалаим? Как я вырву его из сердца?"- вопрошала я. Но жесток был Натаниель: "Ты уже покинула его, закрыв сердце и душу от Храма."
И ушёл он. И осталась я в тревоге. А мудрая моя наставница в вопросах философских смотрела на меня удивленно и презрительно. Я оказалась плохим учеником, ведь ум мой не мог очиститься от страстей. За это презирала Аглая мой народ, народ варварский и страстями живущий. Но это ее и удивляло, ведь сама она хоть и была старше меня, но о любви не знала.
Что же было предо мной? С одной стороны лежала тьма неверия, в которой я шла слепо, глядя лишь на звезды в небесах. И согревало меня в той тьме лишь дыхание Возлюбленного моего. Но так ли велика была его любовь? Давно была сшита красная палла, что носят жены и дочери воинов, но не могла одеть я ее. Знала я, что давно наставница моя Аглая изводит Марка вопросами, отчего он не берет меня в дом свой законной женой. Слышала я, как парка Децима, что заботится о семье и крове, воплощенная в одной из римских матрон дала ему указание попросить руки своей возлюбленной. Говорили мне, что даже дед мой Анна ходил к нему говорить о судьбе моей и расстались они в мире и взаимном уважении. Да, из самих его уст слышала я обещания. Что лишь пройдет малое время, что совершит он славный подвиг, и тогда, тогда…
Но мудры были слова претора Декалвара, супруга наставницы моей, ответившего ей просто и прямо на ее жалобы о том, что судьба моя не устроена: “А зачем ему?”
Ведь и правда, зачем военному трибуну Марку Мусципуллу жена иудейка. Зачем ему живая женщина и семья? Она жаждал служения и сделал из меня богиню. Он украшал и ласкал меня. И я уже вся принадлежала ему.
Я верила, что он женится на мне. Хотя бы для того, чтобы не нарушать волю парок, которых чтил из богов особо. Но счастливо ли такое супружество, вытянутое обетом?
Я знала, что буду любить его всем сердцем и останусь верна ему. Но как я смогу быть счастливой, если стану римлянкой? Откуда возьму огонь в сердце, если буду почитать холодных и прекрасных мраморных идолов? Что будут видеть мои глаза, если покину родной мой Иерушалаим?
У Марка останется многое - его Рим. А у меня - только Марк.
Как сохранить в сердце и любовь к человеку и любовь к Богу? Я не знала. Сердце мое рвалось и плакало.
И я отправилась искать совета у деда моего, бывшего Первосвященника Анны бен Сет. Он не закрыл от меня сердце, ведь единственной внучкой у него я была, и с детских лет он меня любил и баловал. Исправно приносил он храмовые жертвы за меня, дабы не отвернулся от меня Господь. И ждал, когда я приду, ибо верил в это. Я смотрела в его ясные глаза и говорила. О том, что тоскую по Богу и не могу к нему вернуться. О том, что люблю римлянина и не могу его покинуть. Дед мой накрыл мои руки своими и слушал. А потом сказал свое слово:
“Много я думал о твоей беде. Думал, как совместить тебе два твоих желания, как развязать этот узел. Но не нашел ответа. Нет его. Припасть к Богу ты можешь, только вернувшись в народ свой. Оставшись с римлянином, ты не сможешь более вернуться. И ты знаешь, что народу должно делать с веротступниками. Делай же выбор свой”. И ушел мой дед, и сердце мое плакало.
Суета увлекала меня. Ритуалы, пиры, записи, диспуты. Следовала ли я за Аглаей или ступала одна, я была занята и гнала от себя мысли о выборе. А тем временем то там, то здесь видела я алый плащ Йоханаана. И подходил он ближе и смотрел не меня. И я смотрела на него. Бархатным и теплым был взгляд его. И сочилось медом сердце мое в мечтах о несбыточном…
И возвращала я взгляд свой к Марку - возлюбленному моему, что клялся мне, что носил мое кольцо, что был мною обожаем. Солгу я, если скажу, что я его разлюбила. Сердце свое я поместила в его грудь. И когда погиб любимый от смертельной раны, оно умирало в нем. И слова Марка Аполлония, герметиста и колдуна из Тианы, что вернули отлетевший дух возлюбленного моего в его израненное тело, в тот миг вернули к жизни и меня. По сию пору я считаю, что он говорил правду и был проводником божьей воли, исцеляя и возвращая, ибо почитала Бога Единого, пусть и на свой эллинский манер.
Марк Мусципулла погиб и вернулся. А я в помыслах своих упрекала Господа в том, что не освободил он меня от тяжкого выбора и не забрал Марка с собой, не избавил меня от моей тяжкой любви. Пусть бы я утонула в горе своем, но не пришлось бы мне делать выбор… Сердце мое разрывалось пополам, но я должна была выбирать.
И скинула я свои богатые яркие одежды. Браслеты, ожерелья и кольца сняла. Вынула гребни и шпильки из волос своих и распустила их по плечам. Благовонные масла прочь отставила и надела свои одежды старые.
Так я была занята, когда вошла в комнаты мои Аглая. И все поняла она. И обняла меня, и поцеловала. Сказала слова прощания. И упрека. Больно мне было оставлять ее, ведь почитала я наставницу свою и уважала. Но знала я, что нет во мне нужды у нее, ведь не смогла я принять ее путь и одиночество философа. Я оказалась обычной женщиной и дикой иудейкой, чем заслуживала ее презрения. Я чувствовала ее сожаление и разочарование. Я чувствовала собственный стыд. Но выбор сделан был.
Оставила она меня и, хоть и был в сердце ее страх, что не увидит меня больше живой, позвала она возлюбленного моего. Яростен бывал Марк Мусципулла. Жесток и груб. Но с другими - не со мной. И все же страх не оставлял и меня. Разве я восставала против его власти надо мной? Но теперь пришло такое время. Я готова была принять смерть из его рук, потому как совершала предательство и ясно понимала это. Было мне страшно. Было мне больно. И не было со мной Господа. Лишь мое холодное одиночество и мой выбор.
Напрасен был страх. Не тронул меня возлюбленный мой. Лишь проклинал во гневе мой город, мой народ и моего Бога.
«Сожжешь ли ты Иерушалаим теперь?» - «Теперь никогда. Ведь это твой город и ты в нем».
Не стал он вовсе удерживать меня. И стало мне ясно, что выбор мой верен. И заболело сердце мое еще горше, когда поняла я, что не было любви ко мне в сердце возлюбленного моего. Он любил Викторию. И она была ему нужна. А я - нет.
Ночь уж упала тогда на город. Ночь перед Песахом. И покинула я дом, где жила, и отправилась к Храму, ведь некуда было мне более идти.
Молитвы и огни. В Храме шла служба, но не было мне хода туда, ибо была я нечиста. Я стояла у врат его, укутавшись в черное покрывало, и ждала. Выходили люди, спешили к своим домам, чтобы съесть ягненка с пряными травами в кругу семей своих. Но я была одна. И некуда было идти мне, отлученной от дома родным отцом. Я молилась.
Тогда появились те, кого я ожидала. Потушив огни, шли священники из святая святых. Отец мой Йонатан и дед мой Анна. Поклонилась я им и сказала, что покинула навеки дом римский. И если будет милостив Господь, найду кров в эту ночь среди народа своего. И умягчил Господь сердце отца моего. Впервые за долгое время увидела я улыбку на устах его. «Иди с нами в дом, - сказал он мне, - сегодня Песах и семья должна быть вместе». Ликовало сердце мое, когда я вступила вод сень родного дома. И радовались родичи мои, увидев меня под своей крышей. И улыбался отец мой, и грозный дядя мой Матитьяху, и жена его Марфа радовалась, и добрый моя дядя Хам смеялся, и щебетала его юная жена Шломит. А дед мой Анна обнял меня и сказал лишь: «Рад тебе. Я всегда верил, что ты вернешься. Жив Господь!»
Славная то была ночь. Приходили гости и праздновали Исход. Праздновала его и я, изошедшая из плена собственной гордыни и страсти. Плачущее сердце мое успокаивалось. А дальше уж близ меня оказался Йоханаан, и ускользнула я с ним в ночь из дома отца своего. Нежны были его глаза, сильны руки и горячи ласки. И нашла я в ту ночь в его объятиях утешение от своей тоски.
Начались новые дни. Я вернулась в народ свой. Отец принес за меня очистительные жертвы, я была допущена в храм и вновь ощутила свет Господа на себе. Сердце мое успокоилось, заполнившись теплом небесным.
Но разум, очистившись от горестей, воспрял вновь. И не была я в силах отринуть все то, чему учила меня Аглая. Множество сомнений поселилось в моей голове. И поняла я, что нужен мне новый наставник, что сумел бы развеять мои сомнения. Пошла я в обучение к молодой, но уже умудренной равве Двуре бат Гамлиель. Какое счастье было для меня учение! Я так тосковала по нему, лишившись наставлений Аглаи. Но здесь в народе своем снова нашла я источник мудрости, что позволил мне разрешать мои сомнения.
Но чем больше слушала я Двуру бат Гамлиель, чем больше спрашивала ее, тем больше понимала, что она оставлена любовью. Она стала для меня славным примером. Она была лишена надежды на замужество, ибо верила, что мать прижила ее в блуде. Горькая то была история, ведь обвиняли покойную мать Двуры в том, что сошлась она с моим дедом. И не желала я верить в это. И на Синедрионе опровергли слова хулы. Но Двура верила. И не хотела навлекать на потомков своих проклятие. Потому оставила надежду на замужество. И у меня ее не было. Я сама была блудницей и отступницей. А Йоханаан… здесь тоже можно повторить слова мудрого претора Декавлара: “А зачем ему это?”
Но жажду мудрости никто не мог у меня отобрать, и неустанно следовала и слушала. И видела я тех, кто называл себя Мессией, и слышала я их слова, но не было веры в них в моем сердце. И глядя на народ свой, понимала я, что сомнения живут в сердце каждого. И сомнения заставляют колебаться и опускать руку с камнем, поднятую на лжепророка…
Много говорила я о Боге и Храме. Но еще больше слушала и думала.
Быстро привыкла я к новой жизни своей и не сожалела по утраченному. А прошлое давало знать о себе редко, появляясь из тумана лишь, чтобы сказать последнее “прости”.
“Ты счастлива, Прекраснейшая?” - “Да, трибун, я пасу коз.”
Он вернул мне кольцо черного камня, а я ему его обеты. Не было скорби в сердце моем, когда я прощалась с Марком Мусципуллой, бывшим военным трибуном, принявшим веру в Гермеса Трисмегиста и ушедшим вслед за Марком Аполлонием по дорогам между жизнью и смертью. Мания развеялась. Все было сделано правильно.
Горше мне было, когда я услышала последний диспут бывшей наставницы моей Аглаи. Она говорила о Боге, но тьма заливала ее глаза. Припадок приближался. Ее отнесли в дом и я последовала за ней, пусть нечистый для меня, но столь знакомый и родной. Аглая боролась с Господом в сердце своем. Не хотела принимать ни его благодати, ни его гнева. Болезнь пожирала ее, но она отказывалась принимать исцеление от колдовских чудес, и хотела умереть гордо. Со всеми попрощалась она, и все восхитились ее волей и гордостью и пожелали стойкости. И я была среди них, ведь всегда мне ставила в пример Сократа, разумная моя наставница.
Лишь один человек воспротивился. Муж ее Луций Менций Деквлар, претор. Он не хотел идти против ее воли и лечить Аглаю насильно. Он слишком уважал и любил ее для этого. Потому вступил он на зыбкую почву. Он объявил диспут с супругой своей о том, что не нужно ей умирать. Долго-долго они говорили и спорили. К нему приходили с делами срочными, заходил сам префект Пилат, но всех отослал он от себя и продолжал убеждать свою жену жить. Там была явлена большая любовь человека к человеку, любовь мужа к жене, в которую Аглая не верила и которой не знала.
Поверила она в его слова. И приняла помощь. И была исцелена. Так последнее мое сомнение было решено. Последний долг отдан. И распрощалась я с Римом в сердце своем.
Разве не хороша была моя жизнь? Я вернулась к Господу и благодать Храма озаряла меня. Я вернулась к народу своему и те, что отворачивался раньше, улыбались мне. Я жила в доме отца своего и простил он меня, а я простила его, и не было больше раздора меж нами.
Но сомнения не оставляли меня. Я видела тех, кто шел на кресты. Я видела Марфу, жену дяди моего, что прокляла отца и пошла на крест, возгласив о своих преступлениях. И я слышала тех, кто нес проповедь учителя из Галилеи.
Не давала она мне покоя. Говорили они, что крещение, принесенное их учителем, позволяет выстроить храм в сердце своем. И в храме том поселяется Бог. И вечным своим присутствием озаряет изнутри человека.
Так сладко звучали эти слова! Но разве не прелестью они были? Строила я храм в сердце своем. И был он прекрасен, сияющ и непротиворечив в своих логике. Но Бог не пришел туда. И я замерзала в его пустых коридорах. Чем же отличен их храм от моего? Что за святой дух возводит его? Нет. Волновали меня их слова, но как собраться духом и снова сделать шаг, когда ты все однажды потерял?
Когда-то я убрала ложь из храма сердца, и поняла, что там не было ничего кроме нее. И я сбежала из этой холодной пустоты в Храм отцов моих к шхине. И приняли меня и укрыли ласковые руки. Как же снова рискнуть покинуть объятия отца? Нет. Это было выше сил моих. Но сердце смущалось и жаждало понимания. И оправдания собственной трусости. Потому я рассказала иудеям у ночного костра историю жизни своей, показавая, что сторительство храма в сердце своем может привести к беде и предательству. Качал головой мудрый рав Шаул на мои слова, радовался, что вернулась к я вере отцов своих да спрашивал, как же мне теперь жить, ведь не возьмут меня женою. И отвечала я, что отец мой милосерден, и я смогу жить в доме его и вести хозяйство.
“Неужто не найдется среди юношей иудейских такого, кто взял бы тебя замуж?” - снова спросил мудрый рав Шаул. И раздался голос из-за спины моей: “Я бы взял!” - и обернулась я. И увидела Йоханаана надо мной. Быстро мы сыграли свадьбу. И вела меня под руку наставница моя Двура. И развевался алый плащ за плечами возлюбленного моего…
Все случилось так, как и должно было, хоть и мнилось мне ранее, что другая наставница поведет меня к жениху, и за плечами другого мужчины будет развеваться алый плащ. Но та история кончена - черным каменным кольцом осталась она в жизни моей.
Новая история началась… Но все также пуст храм в сердце. ”
Йехудит подняла свой взгляд от огня в очаге. Теперь она смотрела в глаза путницы, что сидела рядом с ней:
“Я закончила свой рассказ, Мариам из Магдалы. Ты услышала то, что хотела?”
Нет ничего ценнее смысла.
Нет ничего ценнее собственной сути.
А самоуважение - единственное наше оружие.
О чем была эта история? О поиске Самости.
Нашла ли её моя Йехудит? Нет. Это не просто. Путь к ней не бывает ни легким, ни быстрым. Но лучше я расскажу об этом её устами...
Ненастной осенней ночью 5540-ого года от сотворения мира в Ирушалаим вошла женщина. Она постучалась в двери добротного дома и попросила приюта. Это был дом Йоханаана бен Закхай, сына зажиточного торговца и скотовода. Хозяин открыл ей дверь и пригласил к очагу. Женщина скинула покрывало и назвала свое имя. Мариам из Магдалы пришла к этому дому. Имя было известно в этом доме, ведь в нем часто бывали ученики того, что проповедовал в Галилее. «Позови свою жену, Йоханаан, - сказала она, - я хочу слышать голос Йехудит». И вышла к очагу Йехудит бат Йонатан, дочь Первосвященника. И села она к огню. И начала свой рассказ.
«Знаешь ли ты как легко отпасть от Бога? Уверена - знаешь. И я это узнала.
Детство… было таким теплым. Игра, дружба, веселье и обиды под сенью Господа. Я не думала, что это можно потерять. Но скорбь незаметно и быстро возводит стену в сердце. Тогда я только вступила в пору юности, и душа моя открылась первой любви. Но цветок ее был сорван, не успев раскрыться. Отец мой, да пошлет ему Господь долгих лет, радел об учении моем и отправил меня к римской домине Флавии Секунде Аглае, дабы изучила я греческий и латынь. Редки стали встречи мои с тем, кого я полюбила, а после и вовсе оборвались. Пропал мой друг из Иерушалаима. Ушел из отцовского дома и не вернулся. Каждую ночь видела я, как шакалы и стервятники рвут молодое тело, и потеряла веру в то, что Господь мог сохранить его от беды.
Приходила тогда ко мне добрая моя наставница, вытирала мне слезы и читала Платона. Она полюбила меня, ведь не было у нее детей. А я полюбила ее, ведь не было у меня матери. И открыла я сердце ее словам, и скоро покинула я господню сень, ослепленная надеждой найти истину по ее завету.
Чему меня учила Аглая?
«Любая свобода берет начало в разуме, - говорила она. - Всякий раз, когда душа устремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, а это показывает ее разумность.
Когда мы очищаем свой разум от страстей и искажений, мы можем узнать вещи такими, какими их сотворил Бог».
И влекли меня эти слова. И отвернулась я от шхины, от Господа, нисходящего на нас в Храме. Я прельстилась мыслью о том, что разумом и старанием, можно выстроить храм в душе своей и оттуда постигнуть замысел господень.
Я принесла эти новые мысли и чаяния отцу своему, и тяжек был гнев его. Чудо уберегло меня от того, чтобы принять смерть от его рук. Но проклятия исторглись из уст его, и отвернулся он от меня, и запретил переступать порог дома его. В печали и сомнении вернулась я в жилище своей наставницы и старшей подруги. Я отвернулась от Небесного Отца и наказана была тем, что земной мой отец отвернулся от меня. Но скорбь была уже привычна моему сердцу. Я знала что делать. Больше изучать философов и прилежнее тренировать свой разум. И я делала это.
Торопливая жажда постижения, нетерпеливость и гордыня завели меня в лабиринт. Дойти до его центра оказалось непросто, и я стала плутать в пустых коридорах. Труды Платона и Сократа, изучение логики и практика диспутов позволили мне заставить стены лабиринта сиять собственной красотой и непротиворечивостью. Но Ариадны со спасительным клубком не встретилось на моем пути. Зато я повстречала там Минотавра. И дала ему кольцо из черного камня кровавика, связавшее нас.
Марк Мусципулла, военный трибун, отважный воин и верный страж префекта Пилата пленил сердце мое. С девичей неловкостью я соблазняла его. И была я успешна в этом. Он увидел во мне Викторию - ту, что дарит победу римлянам. Её я танцевала на пиру, где он впервые увидел меня. И поклонился он мне как богине. И взял в дом свой. И украшал подобно идолу, и приносил жертвы, и возносил молитвы. Но как женщину он жарко обнимал и целовал меня.
И голова моя кружилась от этой сладкой близости. И сердце мое заливала неутолимая жажда его. В лабиринте философских изысканий было холодно. Идеально гладкий мрамор логических построений сиял во тьме отраженным светом звезд, но не грел. «Одиночество философа - это неизбежная плата, которую ты платишь за поиск истины», - так говорила Аглая. И она была одинока. Медленно умирающая и больше любви отдающая книгам, чем людям, она никогда не знала той страсти и жара, что заливал меня.
Она привыкла жить в холоде. Но я не могла. И отдалась я страсти всем телом и нутром своим. Я хотела согреться в тех холодных коридорах своего сердца, из которых сама изгнала Господа. И грела меня страсть моего Возлюбленного, моего Прекрасного, моего Храброго. Весь жар души, что я раньше направляла к Господу, я дарила теперь любимому, уповая, что наша любовь согреет мой лабиринт.
Ничего не было слаще близости с ним. Я принимала его поклонение с ликованием. И боготворила его сама. Похоть ли затмевала мой разум или эллинская Мания, мне неведомо. Но так сладки были те часы, когда сжимал он меня в объятиях и мерцало во тьме черное кольцо…
Потом он уходил. Ведь что у него был бог, которому он служил. И богом этим был Рим. А я оставалась снова одна в лабиринтах собственного разума. Ко мне приходила Аглая, я брала её холодную руку в свою и покорно шла дальше и дальше во тьме, с надеждой глядя на далекие звезды над головой и говоря о Боге Платона.
А ведь я знала, что может быть иначе. Из окон дома моего любимого я видела Храм. И он сиял во всем своем величии и славе. И слышны были молитвы оттуда, звук рога, мычание и блеяние жертв, проповеди священников. Там нисходил в сердце каждого Господь. И счастьем озарены были лица иудеев, выходящих из Храма. Но не было мне хода туда, ибо исторгнута я была из народа, и не видели меня родичи мои, и отворачивались знакомые. Хотя были и те, кто помнил и жалел меня, кто глядел на меня без зла.
Поселилась в сердце моем тревога. Я хотела заполучить Бога себе, но Бог не приходил в мой заботливой выстроенный разумом и логикой храм. И отправилась я его искать.
Я расспрашивала мудрого Филона из Александрии в надежде, что он подскажет мне, как обмануть Завет и сохранить веру в Бога. Но не помог мне мудрец, обратив настойчиво взгляд мой к Торе и к необходимости жить по ней, пусть и сохраняя взгляд открытым к иной мудрости.
Со многими я говорила. Многих слушала. Но никто не мог дать Бога мне.
«Слушай сердце своё, сделай выбор решительно!», - говорили мне.
«Исторгни ложь из души своей», - были их слова.
«В храме сердца нет места лжи», - таково было пророчество флеменики Юноны для меня.
И набралась я смелости и обратила свой взор внутрь. И увидела покинутое жилище, а не храм, воздвигнутый в сердце. И не могла я уже не думать об этом.
А душа моя снова и снова тянулась к Храму.
Я не сдавалась. Не готова была признать поражение. Я пыталась стать хорошей римлянкой. Я хотела быть достойной своего Возлюбленного. Богохульничала я и совершала идолопоклонство. Сама я приняла на себя благословение римских богов и являла собой юную парку Нону, воплощенную любовь и красоту, и принимала поклонение себе. Я любовалась прекрасными статуями богов и плескала вино к их ногам. Но ни разу сердце мое не забилось быстрее, не разлился по нему свет Господень.
Сердце мое тосковало по Господу. И только моя страсть, моя Мания могла заглушить боль. Но как её получить? Я стала так жадна до неё… А Марк хоть и одаривал меня щедро любовью своей, делал это нечасто, отданный мужским делам своим. И страшно я была ревнива. Как ревнив Господь, в вере которого я была взращена. Не могла, не хотела его делить ни с кем, хотела поглотить, присвоить. Когда нос мой учуял запах чужой на его коже, как я могла простить? И клялся он мне, что не разделит ложа ни с кем кроме меня. И я удовлетворялась на короткий срок. Но пасть моей Мании раскрывалась все шире. А тоска в сердце не заглушалась уже ничем.
Тогда был явлен мне знак. Я увидела Йоханаана бен Закхай, возмужавшего, крепкого и
прекрасного как Давид. В алом плаще шел он мимо стен Храма. И я вспомнила все. Как любила его на заре юности своей, как иссушила глаза и сердце свое, проливая по нему слезы день за днем. И застил мои глаза мрак, и упала я у его ног без памяти.
Придя в чувство, я увидела вокруг себя шелковые занавеси и мягкие. Обеспокоенное лицо моей наставницы. Серьёзное лицо врача. Но не было болезней в теле моем. А сердечную боль могли ли унять отвары и припарки?
Я была сбита с толку своими противоречивыми чувствами. И не успев ещё разобраться ни в чём, увидела, как в дом стучится Натаниэль, лекарь иудейский. Знала его Аглая как хорошего врача. И подозревала в нем канаим. Знала его и я как родственника Йоханаана. И он-то мог унять мою боль! Мог Натаниэль ответить о племяннике своем, о жизни его и судьбе. И о том, что нет у него жены в доме.
Нутро мое сжималось. И открыла я ему как болит мое сердце. Как тоскую я по Богу и по народу своему.
Протянул мне руку Натаниэль и возвестил, иди же за мной, я верну тебя в народ. Но качала я головой, ведь столь многое держало меня здесь.
"Тогда ты должна уехать. Если ты выбираешь Рим, отправляйся туда. Здесь ты погибнешь,"- говорил мне Натаниэль.
"Он прав, - вторила ему Аглая, - ведь не смогут родичи твои священники и дальше делать вид, что ничего не происходит".
"Но как я покину Иерушалаим? Как я вырву его из сердца?"- вопрошала я. Но жесток был Натаниель: "Ты уже покинула его, закрыв сердце и душу от Храма."
И ушёл он. И осталась я в тревоге. А мудрая моя наставница в вопросах философских смотрела на меня удивленно и презрительно. Я оказалась плохим учеником, ведь ум мой не мог очиститься от страстей. За это презирала Аглая мой народ, народ варварский и страстями живущий. Но это ее и удивляло, ведь сама она хоть и была старше меня, но о любви не знала.
Что же было предо мной? С одной стороны лежала тьма неверия, в которой я шла слепо, глядя лишь на звезды в небесах. И согревало меня в той тьме лишь дыхание Возлюбленного моего. Но так ли велика была его любовь? Давно была сшита красная палла, что носят жены и дочери воинов, но не могла одеть я ее. Знала я, что давно наставница моя Аглая изводит Марка вопросами, отчего он не берет меня в дом свой законной женой. Слышала я, как парка Децима, что заботится о семье и крове, воплощенная в одной из римских матрон дала ему указание попросить руки своей возлюбленной. Говорили мне, что даже дед мой Анна ходил к нему говорить о судьбе моей и расстались они в мире и взаимном уважении. Да, из самих его уст слышала я обещания. Что лишь пройдет малое время, что совершит он славный подвиг, и тогда, тогда…
Но мудры были слова претора Декалвара, супруга наставницы моей, ответившего ей просто и прямо на ее жалобы о том, что судьба моя не устроена: “А зачем ему?”
Ведь и правда, зачем военному трибуну Марку Мусципуллу жена иудейка. Зачем ему живая женщина и семья? Она жаждал служения и сделал из меня богиню. Он украшал и ласкал меня. И я уже вся принадлежала ему.
Я верила, что он женится на мне. Хотя бы для того, чтобы не нарушать волю парок, которых чтил из богов особо. Но счастливо ли такое супружество, вытянутое обетом?
Я знала, что буду любить его всем сердцем и останусь верна ему. Но как я смогу быть счастливой, если стану римлянкой? Откуда возьму огонь в сердце, если буду почитать холодных и прекрасных мраморных идолов? Что будут видеть мои глаза, если покину родной мой Иерушалаим?
У Марка останется многое - его Рим. А у меня - только Марк.
Как сохранить в сердце и любовь к человеку и любовь к Богу? Я не знала. Сердце мое рвалось и плакало.
И я отправилась искать совета у деда моего, бывшего Первосвященника Анны бен Сет. Он не закрыл от меня сердце, ведь единственной внучкой у него я была, и с детских лет он меня любил и баловал. Исправно приносил он храмовые жертвы за меня, дабы не отвернулся от меня Господь. И ждал, когда я приду, ибо верил в это. Я смотрела в его ясные глаза и говорила. О том, что тоскую по Богу и не могу к нему вернуться. О том, что люблю римлянина и не могу его покинуть. Дед мой накрыл мои руки своими и слушал. А потом сказал свое слово:
“Много я думал о твоей беде. Думал, как совместить тебе два твоих желания, как развязать этот узел. Но не нашел ответа. Нет его. Припасть к Богу ты можешь, только вернувшись в народ свой. Оставшись с римлянином, ты не сможешь более вернуться. И ты знаешь, что народу должно делать с веротступниками. Делай же выбор свой”. И ушел мой дед, и сердце мое плакало.
Суета увлекала меня. Ритуалы, пиры, записи, диспуты. Следовала ли я за Аглаей или ступала одна, я была занята и гнала от себя мысли о выборе. А тем временем то там, то здесь видела я алый плащ Йоханаана. И подходил он ближе и смотрел не меня. И я смотрела на него. Бархатным и теплым был взгляд его. И сочилось медом сердце мое в мечтах о несбыточном…
И возвращала я взгляд свой к Марку - возлюбленному моему, что клялся мне, что носил мое кольцо, что был мною обожаем. Солгу я, если скажу, что я его разлюбила. Сердце свое я поместила в его грудь. И когда погиб любимый от смертельной раны, оно умирало в нем. И слова Марка Аполлония, герметиста и колдуна из Тианы, что вернули отлетевший дух возлюбленного моего в его израненное тело, в тот миг вернули к жизни и меня. По сию пору я считаю, что он говорил правду и был проводником божьей воли, исцеляя и возвращая, ибо почитала Бога Единого, пусть и на свой эллинский манер.
Марк Мусципулла погиб и вернулся. А я в помыслах своих упрекала Господа в том, что не освободил он меня от тяжкого выбора и не забрал Марка с собой, не избавил меня от моей тяжкой любви. Пусть бы я утонула в горе своем, но не пришлось бы мне делать выбор… Сердце мое разрывалось пополам, но я должна была выбирать.
И скинула я свои богатые яркие одежды. Браслеты, ожерелья и кольца сняла. Вынула гребни и шпильки из волос своих и распустила их по плечам. Благовонные масла прочь отставила и надела свои одежды старые.
Так я была занята, когда вошла в комнаты мои Аглая. И все поняла она. И обняла меня, и поцеловала. Сказала слова прощания. И упрека. Больно мне было оставлять ее, ведь почитала я наставницу свою и уважала. Но знала я, что нет во мне нужды у нее, ведь не смогла я принять ее путь и одиночество философа. Я оказалась обычной женщиной и дикой иудейкой, чем заслуживала ее презрения. Я чувствовала ее сожаление и разочарование. Я чувствовала собственный стыд. Но выбор сделан был.
Оставила она меня и, хоть и был в сердце ее страх, что не увидит меня больше живой, позвала она возлюбленного моего. Яростен бывал Марк Мусципулла. Жесток и груб. Но с другими - не со мной. И все же страх не оставлял и меня. Разве я восставала против его власти надо мной? Но теперь пришло такое время. Я готова была принять смерть из его рук, потому как совершала предательство и ясно понимала это. Было мне страшно. Было мне больно. И не было со мной Господа. Лишь мое холодное одиночество и мой выбор.
Напрасен был страх. Не тронул меня возлюбленный мой. Лишь проклинал во гневе мой город, мой народ и моего Бога.
«Сожжешь ли ты Иерушалаим теперь?» - «Теперь никогда. Ведь это твой город и ты в нем».
Не стал он вовсе удерживать меня. И стало мне ясно, что выбор мой верен. И заболело сердце мое еще горше, когда поняла я, что не было любви ко мне в сердце возлюбленного моего. Он любил Викторию. И она была ему нужна. А я - нет.
Ночь уж упала тогда на город. Ночь перед Песахом. И покинула я дом, где жила, и отправилась к Храму, ведь некуда было мне более идти.
Молитвы и огни. В Храме шла служба, но не было мне хода туда, ибо была я нечиста. Я стояла у врат его, укутавшись в черное покрывало, и ждала. Выходили люди, спешили к своим домам, чтобы съесть ягненка с пряными травами в кругу семей своих. Но я была одна. И некуда было идти мне, отлученной от дома родным отцом. Я молилась.
Тогда появились те, кого я ожидала. Потушив огни, шли священники из святая святых. Отец мой Йонатан и дед мой Анна. Поклонилась я им и сказала, что покинула навеки дом римский. И если будет милостив Господь, найду кров в эту ночь среди народа своего. И умягчил Господь сердце отца моего. Впервые за долгое время увидела я улыбку на устах его. «Иди с нами в дом, - сказал он мне, - сегодня Песах и семья должна быть вместе». Ликовало сердце мое, когда я вступила вод сень родного дома. И радовались родичи мои, увидев меня под своей крышей. И улыбался отец мой, и грозный дядя мой Матитьяху, и жена его Марфа радовалась, и добрый моя дядя Хам смеялся, и щебетала его юная жена Шломит. А дед мой Анна обнял меня и сказал лишь: «Рад тебе. Я всегда верил, что ты вернешься. Жив Господь!»
Славная то была ночь. Приходили гости и праздновали Исход. Праздновала его и я, изошедшая из плена собственной гордыни и страсти. Плачущее сердце мое успокаивалось. А дальше уж близ меня оказался Йоханаан, и ускользнула я с ним в ночь из дома отца своего. Нежны были его глаза, сильны руки и горячи ласки. И нашла я в ту ночь в его объятиях утешение от своей тоски.
Начались новые дни. Я вернулась в народ свой. Отец принес за меня очистительные жертвы, я была допущена в храм и вновь ощутила свет Господа на себе. Сердце мое успокоилось, заполнившись теплом небесным.
Но разум, очистившись от горестей, воспрял вновь. И не была я в силах отринуть все то, чему учила меня Аглая. Множество сомнений поселилось в моей голове. И поняла я, что нужен мне новый наставник, что сумел бы развеять мои сомнения. Пошла я в обучение к молодой, но уже умудренной равве Двуре бат Гамлиель. Какое счастье было для меня учение! Я так тосковала по нему, лишившись наставлений Аглаи. Но здесь в народе своем снова нашла я источник мудрости, что позволил мне разрешать мои сомнения.
Но чем больше слушала я Двуру бат Гамлиель, чем больше спрашивала ее, тем больше понимала, что она оставлена любовью. Она стала для меня славным примером. Она была лишена надежды на замужество, ибо верила, что мать прижила ее в блуде. Горькая то была история, ведь обвиняли покойную мать Двуры в том, что сошлась она с моим дедом. И не желала я верить в это. И на Синедрионе опровергли слова хулы. Но Двура верила. И не хотела навлекать на потомков своих проклятие. Потому оставила надежду на замужество. И у меня ее не было. Я сама была блудницей и отступницей. А Йоханаан… здесь тоже можно повторить слова мудрого претора Декавлара: “А зачем ему это?”
Но жажду мудрости никто не мог у меня отобрать, и неустанно следовала и слушала. И видела я тех, кто называл себя Мессией, и слышала я их слова, но не было веры в них в моем сердце. И глядя на народ свой, понимала я, что сомнения живут в сердце каждого. И сомнения заставляют колебаться и опускать руку с камнем, поднятую на лжепророка…
Много говорила я о Боге и Храме. Но еще больше слушала и думала.
Быстро привыкла я к новой жизни своей и не сожалела по утраченному. А прошлое давало знать о себе редко, появляясь из тумана лишь, чтобы сказать последнее “прости”.
“Ты счастлива, Прекраснейшая?” - “Да, трибун, я пасу коз.”
Он вернул мне кольцо черного камня, а я ему его обеты. Не было скорби в сердце моем, когда я прощалась с Марком Мусципуллой, бывшим военным трибуном, принявшим веру в Гермеса Трисмегиста и ушедшим вслед за Марком Аполлонием по дорогам между жизнью и смертью. Мания развеялась. Все было сделано правильно.
Горше мне было, когда я услышала последний диспут бывшей наставницы моей Аглаи. Она говорила о Боге, но тьма заливала ее глаза. Припадок приближался. Ее отнесли в дом и я последовала за ней, пусть нечистый для меня, но столь знакомый и родной. Аглая боролась с Господом в сердце своем. Не хотела принимать ни его благодати, ни его гнева. Болезнь пожирала ее, но она отказывалась принимать исцеление от колдовских чудес, и хотела умереть гордо. Со всеми попрощалась она, и все восхитились ее волей и гордостью и пожелали стойкости. И я была среди них, ведь всегда мне ставила в пример Сократа, разумная моя наставница.
Лишь один человек воспротивился. Муж ее Луций Менций Деквлар, претор. Он не хотел идти против ее воли и лечить Аглаю насильно. Он слишком уважал и любил ее для этого. Потому вступил он на зыбкую почву. Он объявил диспут с супругой своей о том, что не нужно ей умирать. Долго-долго они говорили и спорили. К нему приходили с делами срочными, заходил сам префект Пилат, но всех отослал он от себя и продолжал убеждать свою жену жить. Там была явлена большая любовь человека к человеку, любовь мужа к жене, в которую Аглая не верила и которой не знала.
Поверила она в его слова. И приняла помощь. И была исцелена. Так последнее мое сомнение было решено. Последний долг отдан. И распрощалась я с Римом в сердце своем.
Разве не хороша была моя жизнь? Я вернулась к Господу и благодать Храма озаряла меня. Я вернулась к народу своему и те, что отворачивался раньше, улыбались мне. Я жила в доме отца своего и простил он меня, а я простила его, и не было больше раздора меж нами.
Но сомнения не оставляли меня. Я видела тех, кто шел на кресты. Я видела Марфу, жену дяди моего, что прокляла отца и пошла на крест, возгласив о своих преступлениях. И я слышала тех, кто нес проповедь учителя из Галилеи.
Не давала она мне покоя. Говорили они, что крещение, принесенное их учителем, позволяет выстроить храм в сердце своем. И в храме том поселяется Бог. И вечным своим присутствием озаряет изнутри человека.
Так сладко звучали эти слова! Но разве не прелестью они были? Строила я храм в сердце своем. И был он прекрасен, сияющ и непротиворечив в своих логике. Но Бог не пришел туда. И я замерзала в его пустых коридорах. Чем же отличен их храм от моего? Что за святой дух возводит его? Нет. Волновали меня их слова, но как собраться духом и снова сделать шаг, когда ты все однажды потерял?
Когда-то я убрала ложь из храма сердца, и поняла, что там не было ничего кроме нее. И я сбежала из этой холодной пустоты в Храм отцов моих к шхине. И приняли меня и укрыли ласковые руки. Как же снова рискнуть покинуть объятия отца? Нет. Это было выше сил моих. Но сердце смущалось и жаждало понимания. И оправдания собственной трусости. Потому я рассказала иудеям у ночного костра историю жизни своей, показавая, что сторительство храма в сердце своем может привести к беде и предательству. Качал головой мудрый рав Шаул на мои слова, радовался, что вернулась к я вере отцов своих да спрашивал, как же мне теперь жить, ведь не возьмут меня женою. И отвечала я, что отец мой милосерден, и я смогу жить в доме его и вести хозяйство.
“Неужто не найдется среди юношей иудейских такого, кто взял бы тебя замуж?” - снова спросил мудрый рав Шаул. И раздался голос из-за спины моей: “Я бы взял!” - и обернулась я. И увидела Йоханаана надо мной. Быстро мы сыграли свадьбу. И вела меня под руку наставница моя Двура. И развевался алый плащ за плечами возлюбленного моего…
Все случилось так, как и должно было, хоть и мнилось мне ранее, что другая наставница поведет меня к жениху, и за плечами другого мужчины будет развеваться алый плащ. Но та история кончена - черным каменным кольцом осталась она в жизни моей.
Новая история началась… Но все также пуст храм в сердце. ”
Йехудит подняла свой взгляд от огня в очаге. Теперь она смотрела в глаза путницы, что сидела рядом с ней:
“Я закончила свой рассказ, Мариам из Магдалы. Ты услышала то, что хотела?”