то эта точка я
Использование архитектурных форм в разговоре об утопически прекрасном будущем, как выясняется, определяется не только этимологией самого понятия «утопия», его связью с топосом, но и магистическим (В.Ю. Михайлин: влияние пространства на поведение человека) потенциалом архитектуры: кто организует пространство, тот организует поведенческие практики обитателей этого пространства.
Уверенность Кузьмина, что он располагает возможностью повлиять на поведение людей, и - что не менее важно - его отношение к этой возможности как к своему долгу можно назвать одним из признаков той эпохи радикального эксперимента[1]. К подобным проблемам обращался и Алексей Гастев, создатель своей теории социальной инженерии, оказавшей заметное влияние на формирование взглядов самого Кузьмина. Гастев не говорил напрямую о манипулятивных стратегиях - социальную инженерию он понимал как науку о рациональной организации труда, - но эффект, которого он добивался, был схож с целями социотехники: направить развитие общества в желаемое русло[2] (с) Кинга Нендза-Щикониовска «Частное - значит политическое. Утопия дома-коммуны Николая Кузьмина и современный ей дискурс коллективизации приватного»
[1] Ещё одно доказательство того, что христианство неслучайно отказывается разделять грех воображаемый и грех материальный: между помыслом и его реализацией куда меньшая дистанция, чем нам представляется. Иногда возможность сделать что-либо означает необходимость сделать это, и не последнюю роль тут, видимо, играет перформативная функция языка, сколь бы мы от нее ни открещивались. То, что поименовано, существует.
[2] Нендза-Щикониовска, разумеется, тут же начинает жонглировать понятиями вроде «дистопийное обличение» и «антиутопическое предостережение». Пусть её, мы-то понимаем, что любая теоретическая наука тоталитарна по своей природе и пользуется исключительно манипулятивными методиками. Опять же логично: коль скоро ты смеешь применять магию именования, будь достаточно храбрым, чтобы признать, что она даёт тебе власть над массами, как гранату с заранее вынутой чекой. Взрыв будет в любом случае, тебе дано решать - где.
Вот так и строится научный концлагерь, ага.
Уверенность Кузьмина, что он располагает возможностью повлиять на поведение людей, и - что не менее важно - его отношение к этой возможности как к своему долгу можно назвать одним из признаков той эпохи радикального эксперимента[1]. К подобным проблемам обращался и Алексей Гастев, создатель своей теории социальной инженерии, оказавшей заметное влияние на формирование взглядов самого Кузьмина. Гастев не говорил напрямую о манипулятивных стратегиях - социальную инженерию он понимал как науку о рациональной организации труда, - но эффект, которого он добивался, был схож с целями социотехники: направить развитие общества в желаемое русло[2] (с) Кинга Нендза-Щикониовска «Частное - значит политическое. Утопия дома-коммуны Николая Кузьмина и современный ей дискурс коллективизации приватного»
[1] Ещё одно доказательство того, что христианство неслучайно отказывается разделять грех воображаемый и грех материальный: между помыслом и его реализацией куда меньшая дистанция, чем нам представляется. Иногда возможность сделать что-либо означает необходимость сделать это, и не последнюю роль тут, видимо, играет перформативная функция языка, сколь бы мы от нее ни открещивались. То, что поименовано, существует.
[2] Нендза-Щикониовска, разумеется, тут же начинает жонглировать понятиями вроде «дистопийное обличение» и «антиутопическое предостережение». Пусть её, мы-то понимаем, что любая теоретическая наука тоталитарна по своей природе и пользуется исключительно манипулятивными методиками. Опять же логично: коль скоро ты смеешь применять магию именования, будь достаточно храбрым, чтобы признать, что она даёт тебе власть над массами, как гранату с заранее вынутой чекой. Взрыв будет в любом случае, тебе дано решать - где.
Вот так и строится научный концлагерь, ага.