Влажный ледяной столб
Степанова, "Памяти памяти", россыпью:
Вроде как требовалось говорить о них, за них - и страшно было начать, оказаться вместо любопытного слушателя и адресата - крайней точки рода, куда, как сходящиеся линии проводов, обращена многоочитая и многоярусная семейная история, - тем самым чужим и другим. Рассказчиком то есть, инстанцией отбора и отсева, тем, кто знает, какая часть общего объёма нерассказанного должна переместиться в световое пятно, а какой так и предстоит остаться во тьме, внешней или внутренней.
***
Думая об истории, Рансьер неожиданно противопоставляет документ - монументу; здесь надо договориться о терминах. Документом он называет любой отчёт о совершившемся, имеющий в виду быть исчерпывающим, рассказать историю - "сделать память официальной". Его противоположность, монумент, "в первоначальном смысле термина - то, что сохраняет память самим своим существованием, то, что говорит напрямую, самим фактом того, что разговаривать ему не положено... свидетельствует о человеческих делах лучше, чем любая хроника их усилий; обиходные вещи, клочок ткани, посуда, надгробие, рисунок на сундуке, контракт, заключённый между двумя людьми, о которых мы ничего не знаем...
***
Первое, что обычно видишь на старых снимках, - глаза: потерянный, потому что утративший опору (того, кто мог тебя узнать) прямой взгляд.
Здесь взгляд направлен куда-то влево, и он не ищет, а держит человека или вещь, оставшуюся за краем изображения, - так что против воли пытаешься поместить себя в точку, куда так смотрят и откуда давно уже ничего не видно. Поле зрения, где внимание вольно расхаживало туда-сюда, вдруг оказывается тесным треугольником, и всё, что в нём происходит, регулируется только цепкой тяжестью чужого взгляда.
***
Прошлое дичает, зарастает беспамятством, как лесом.
***
Структуры, проступающие из тёмной воды истории, противятся любой линеарности: их естественная среда - соприсутствие, одновременное звучание когдатошних голосов, противящихся очевидности времени и распада.
***
...кажется, что дырчатое и пористое устройство мироздание таково, что не-рифм (штучных вещей, не имеющих аналогов и прецедентов) гораздо меньше, чем рифм: everything suits everything, в коридор отражений попадаешь не глядя, как ступают ногой в кротовую нору.
***
Настоящее так уверено в том, что владеет прошлым - как когда-то обеими Индиями, зная о нём столько же, сколько о них когда-то, - что вряд ли замечает, какие призраки бродят туда-сюда, игнорируя государственные границы.
***
...сохранить... за точным знанием - его права, первое из которых - иммунитет к готовым концепциям и рамкам, принесённым извне. Но именно от них сегодня некуда деться; тревожный поиск связности - в самом воздухе, которым дышит общество во времена распада, отсутствия общих линий и однозначных ответов.
Когда элементы собственной повседневности начинают ходить туда-сюда, вышибая прочь любую попытку системного толкования, начинаешь искать под рукой перила и радоваться каждому намёку на структуру. Больше того, начинаешь видеть структуру во всякой последовательности, привечая случайности и доверяя совпадениям как приметам внутреннего родства.
***
...вплоть до банок земляничного варенья с их консервированным летним светом.
***
...тесто подразумеваемого обретает твёрдую форму только в момент рассказа, теряя при этом в объёме.
***
Проблема памяти - непознаваемости, дождливой тьмы, освещаемой попеременными сполохами догадок...
***
Прошлое надо оттолкнуть от себя, чтобы набрать необходимую скорость. Без этого будущее не начнётся.
***
В прошлое входишь, не проникая и не проникаясь, как во влажный ледяной столб, откуда-то возникший в июльских сумерках.
***
...оказывается чем-то вроде священного текста. К нему можно апеллировать, можно его цитировать или интерпретировать - но простой опыт последовательного прочтения даётся не каждому.
***
...отношения, пошитые на вырост, делают её существование осмысленным.
Вроде как требовалось говорить о них, за них - и страшно было начать, оказаться вместо любопытного слушателя и адресата - крайней точки рода, куда, как сходящиеся линии проводов, обращена многоочитая и многоярусная семейная история, - тем самым чужим и другим. Рассказчиком то есть, инстанцией отбора и отсева, тем, кто знает, какая часть общего объёма нерассказанного должна переместиться в световое пятно, а какой так и предстоит остаться во тьме, внешней или внутренней.
***
Думая об истории, Рансьер неожиданно противопоставляет документ - монументу; здесь надо договориться о терминах. Документом он называет любой отчёт о совершившемся, имеющий в виду быть исчерпывающим, рассказать историю - "сделать память официальной". Его противоположность, монумент, "в первоначальном смысле термина - то, что сохраняет память самим своим существованием, то, что говорит напрямую, самим фактом того, что разговаривать ему не положено... свидетельствует о человеческих делах лучше, чем любая хроника их усилий; обиходные вещи, клочок ткани, посуда, надгробие, рисунок на сундуке, контракт, заключённый между двумя людьми, о которых мы ничего не знаем...
***
Первое, что обычно видишь на старых снимках, - глаза: потерянный, потому что утративший опору (того, кто мог тебя узнать) прямой взгляд.
Здесь взгляд направлен куда-то влево, и он не ищет, а держит человека или вещь, оставшуюся за краем изображения, - так что против воли пытаешься поместить себя в точку, куда так смотрят и откуда давно уже ничего не видно. Поле зрения, где внимание вольно расхаживало туда-сюда, вдруг оказывается тесным треугольником, и всё, что в нём происходит, регулируется только цепкой тяжестью чужого взгляда.
***
Прошлое дичает, зарастает беспамятством, как лесом.
***
Структуры, проступающие из тёмной воды истории, противятся любой линеарности: их естественная среда - соприсутствие, одновременное звучание когдатошних голосов, противящихся очевидности времени и распада.
***
...кажется, что дырчатое и пористое устройство мироздание таково, что не-рифм (штучных вещей, не имеющих аналогов и прецедентов) гораздо меньше, чем рифм: everything suits everything, в коридор отражений попадаешь не глядя, как ступают ногой в кротовую нору.
***
Настоящее так уверено в том, что владеет прошлым - как когда-то обеими Индиями, зная о нём столько же, сколько о них когда-то, - что вряд ли замечает, какие призраки бродят туда-сюда, игнорируя государственные границы.
***
...сохранить... за точным знанием - его права, первое из которых - иммунитет к готовым концепциям и рамкам, принесённым извне. Но именно от них сегодня некуда деться; тревожный поиск связности - в самом воздухе, которым дышит общество во времена распада, отсутствия общих линий и однозначных ответов.
Когда элементы собственной повседневности начинают ходить туда-сюда, вышибая прочь любую попытку системного толкования, начинаешь искать под рукой перила и радоваться каждому намёку на структуру. Больше того, начинаешь видеть структуру во всякой последовательности, привечая случайности и доверяя совпадениям как приметам внутреннего родства.
***
...вплоть до банок земляничного варенья с их консервированным летним светом.
***
...тесто подразумеваемого обретает твёрдую форму только в момент рассказа, теряя при этом в объёме.
***
Проблема памяти - непознаваемости, дождливой тьмы, освещаемой попеременными сполохами догадок...
***
Прошлое надо оттолкнуть от себя, чтобы набрать необходимую скорость. Без этого будущее не начнётся.
***
В прошлое входишь, не проникая и не проникаясь, как во влажный ледяной столб, откуда-то возникший в июльских сумерках.
***
...оказывается чем-то вроде священного текста. К нему можно апеллировать, можно его цитировать или интерпретировать - но простой опыт последовательного прочтения даётся не каждому.
***
...отношения, пошитые на вырост, делают её существование осмысленным.