И про милорда глупого
- Эт-то кто же такой? - снова спросил Жихарь.
- Да гляди лучше - это же Милорд! Неужто не узнаешь?
- Какой Милорд?
- Глупый, какие же еще Милорды бывают? Мы нарочно просили, чтобы поглупее выбрали…
- Выбрали что надо, - похвалил Мутило. - У иного пескаря морда умнее бывает…
- И какая от него польза? - не унимался Жихарь.
- А такая, что все надо делать по порядку: сперва Блюхера с базара понести, потом Милорда Глупого, а уж после того придет желанное времечко, не раньше…
- И что будет?
- Вот привязался! - осерчал мужик. - Сказано тебе - пророчество исполняем! Отцы наши так делали, и деды, и пращуры… Каждый год как проклятые таскаем это добро с базара… Да что с вами разговаривать, все равно не поймете!
(Михаил Успенский,"Кого за смертью посылать".)
Сим полукреслом мастер Гамбс постом я завершаю ассоциативную цепочку, возникшую при вьедливом прочтении известного текста (не упрощайте школьную программу, господа, она ещё в зрелости ой как вас развлечёт.)
Итак, про милорда глупого. На самом деле назывался он «Повесть о приключении английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики Луизы», являлся обработкой "Истории о милорде Гереоне" 17 века и выглядел примерно так
Что до автора, то звали его Матвей Комаров, жил он в Москве, был в юных летах подарен в качестве приданого Анне Логгиновне Щёрбачевой(когда та вышла первым браком за Никиту Васильевича Зотова - не только тёзки, но и внука петровского дядьки), возвысился до домоуправителя и доверенного лица, пережил Петра II, Анну Иоанновну, Елизавету Петровну, чуму, матушку Екатерину и собственную хозяйку,попал на каторгу на Тульский оружейный завод, бежал оттуда в Индию, долго путешествовал, кусан был ядовитыми змеями и крокодилами, нечувствительно превзошел йогу, вновь вернулся в Россию в разгар пугачевщины, убит же был предположительно французами в двенадцатом году, но это не точно. Писать, судя по всему, любил больше детективы.
.. однако ж я все сие предаю на рассуждение благоразумных читателей потому, что всякую вещь, кто как понимает, тот так об оной и заключение делает, а многие иногда и для того чужие дела критикуют, что авторовы мысли им непонятны. (с)
На Авито сохранилось его резюме:
„У бывшего покойной генеральши Анны Логиновны Эйхлеровой домоправителя Матвея Комарова продаются собственного его издания книжки: 1) собрание писем, писанных от китайского императора к российскому государю, в бум. пер. 20 к. 2) описание старинных царских свадеб с примечаниями, в котором году который царь воцарился, сколько лет царствовал, на скольких женат был супругах, много ли имел детей и какие при котором государе происходили знатнейшие дела, в переп. 25 к. и без переплета 20 к., да самого малого роста собачка, которая меньше 4 вершков; он же, Комаров, желает приняться в благородный господский дом во услужение или хотя и к знаменитому купцу для исправления письменных дел или другой какой должности. Найти его можно в 6 часов близ Никитских ворот в Кисловке, в доме дьякона Никитского монастыря, или спросить в благородном клубе у дворецкого Василия Алексеева”.
Правду сказать, мне он симпатичен, своей живучестью в основном хотя англицкие нравы ему совершенно не удались. Хотя бы ты и украсил ворота замка живыми львами, но ежели у тебя леди изъясняются в стиле "Ах мои матушки, какой это беспутный похабник", то это какбэ не совсем аутентично. Хотя и забавно. Впрочем, маркграфиня несколько злоупотребляет фразой "Я думаю, время уже кушать" - чем обнаруживает явное сходство с Винни-Пухом, а уж он-то точно англичанин.
Ещё образцы слога:
Сватовство.
Сомнительный комплимент, честно говоря:
Разлука разлуке рознь. Бывает по ехидной хитрости, а бывает от слабого невоздержания.
.
И есть определённая ирония в том, что Белинского связывает с милордом чуть большее, чем соседство в одной строфе: именно же Виссарион Григорьевич указанное произведение не только читывал, но и нашёл для него несколько тёплых слов:
«О милорд английской, о великий Георг! ощущаешь ли ты, с каким грустным, тоскливым и вместе отрадным чувством беру я в руки тебя, книга почтенная, хотя и безмысленная! В то время, когда я уже бойко читал по толкам, хотя еще и не умел писать, в то время, когда еще только начиналось мое литературное образование, когда я прочел и „Бову“, и „Еруслана“ гражданскою печатью, и „Повести и романы господина Волтера“, и „Зеркало добродетели“ с раскрашенными картинами[, - скажи, не тебя ли жадно искал я, не к тебе ли тоскливо порывалась душа моя, пламенная ко всему благому и прекрасному?.. Помню тот день незабвенный, когда, достав тебя, уединился я далеко, кажется, в огороде, между грядками бобов и гороха, под открытым небом, в лесу пышных подсолнечников - этого роскошного украшения огородной природы, и там, в этом невозмущаемом уединении, быстро переворачивал твои толстые и жесткие страницы, всею душою удивляясь дивным приключениям, такою широкою кистию, так могуче и красно изложенным… Задумался я, погрузившись сердцем в какое-то сладостное мечтание. Передо мною носился образ твоей прекрасной, о Георг, маркграфини, которая наполнила меня таким нежным, трепетным чувством удивления к своей дивной красоте и женственному достоинству, что, мне кажется, не посмел бы дотронуться и до рукава ее богатого платья!.. А ты, неистовый Георг, ты не только решился остаться ночевать с нею в одной комнате, но даже и напечатлеть на ее устах преступный поцелуй, за что она, пришед в великую свирепость, не то надавала тебе пощечин, не то велела отодрать тебя плетьми на конюшне - не помню, право, а справляться некогда. И как любили тебя женщины, как навязывались они сами на тебя, о стократно счастливый милорд английской! И Елизабета, твоя обрученная, и маркграфиня, твоя возлюбленная, и королевна арагеская, и королевна гишпанская - сколько их, и все королевны!.. А ты, несчастный визирь турецкий, злополучный Марцимирис, помнишь ли ты, как сострадал я тебе, когда лукавый черт отбивал у тебя твою прекрасную жену, королевну сардинскую, Терезию? О, если бы попался тогда мне в руки этот дьяволенок, я бы показал ему, что ад-то не в аду, а у меня в руках!.. О, как я рад был, когда наконец наградилась ваша примерная верность, образцовые любовники, каких нет более в наш ветреный и, как уверяет какой-то журналист, в наш положительный, индустриальный, антипоэтический век[3], в который поэтому уже невозможны ни „Милорды английские“, ни „Аббаддонны“… О милорд! что ты со мною сделал? Ты так живо напомнил мне золотые годы моего детства, что я вижу их перед собою; железная современность исчезает из моего сознания; я снова становлюсь ребенком и вот уже с биющимся сердцем бегу по пыльным улицам моего родного городка, вот вхожу на двор родимого дома с тесовою кровлею, окруженный бревенчатым забором… Вот от ворот до крыльца трехугольный палисадник, с акациями, черемуховым деревом и купою розанов. Вот и огород, которому со двора служат оградою погреб и другие службы, с небольшими промежутками частокола, а с остальных трех сторон - плетень. Вот и маленькая баня при входе в огород, даже и среди белого дня пугавшая мое детское воображение своею таинственною пустотою… а вот, возле нее, и стог сена, на котором я часто воображал себя то Александром Македонским, то Ерусланом Лазаревичем… вот он и весь огород, со своими грядами, со своими подсолнечниками, которые через его плетень дружелюбно наклонили свои густые ветви. А в доме - там нет ни комнаты, ни места на чердаке, где бы я не читал или не мечтал, или позднее не сочинял. Постойте, я поведу вас. Но, милорд, что ты со мною сделал?.. Какая кому нужда до моего детства?.. Я мечтаю, а надо мною смеются - и всему этому виноват ты.
.. Судьба книг так же странна и таинственна, как судьба людей. Не только много было умнее «Английского милорда», но были на Руси еще и глупее его книги: за что же они забыты, а он до сих пор печатается и читается? Кто решит этот вопрос! Ведь есть же люди, которым везет бог знает за что: потому что ни очень умны, ни очень глупы. Счастие слепо! Сколько поколений в России начало свое чтение, свое занятие литературою с «Английского милорда». Одни из сих людей пошли дальше и - неблагодарные - смеются над ним, а другие и теперь еще читают его себе да почитывают!» .
- Да гляди лучше - это же Милорд! Неужто не узнаешь?
- Какой Милорд?
- Глупый, какие же еще Милорды бывают? Мы нарочно просили, чтобы поглупее выбрали…
- Выбрали что надо, - похвалил Мутило. - У иного пескаря морда умнее бывает…
- И какая от него польза? - не унимался Жихарь.
- А такая, что все надо делать по порядку: сперва Блюхера с базара понести, потом Милорда Глупого, а уж после того придет желанное времечко, не раньше…
- И что будет?
- Вот привязался! - осерчал мужик. - Сказано тебе - пророчество исполняем! Отцы наши так делали, и деды, и пращуры… Каждый год как проклятые таскаем это добро с базара… Да что с вами разговаривать, все равно не поймете!
(Михаил Успенский,"Кого за смертью посылать".)
Сим полукреслом мастер Гамбс постом я завершаю ассоциативную цепочку, возникшую при вьедливом прочтении известного текста (не упрощайте школьную программу, господа, она ещё в зрелости ой как вас развлечёт.)
Итак, про милорда глупого. На самом деле назывался он «Повесть о приключении английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики Луизы», являлся обработкой "Истории о милорде Гереоне" 17 века и выглядел примерно так
Что до автора, то звали его Матвей Комаров, жил он в Москве, был в юных летах подарен в качестве приданого Анне Логгиновне Щёрбачевой(когда та вышла первым браком за Никиту Васильевича Зотова - не только тёзки, но и внука петровского дядьки), возвысился до домоуправителя и доверенного лица, пережил Петра II, Анну Иоанновну, Елизавету Петровну, чуму, матушку Екатерину и собственную хозяйку,попал на каторгу на Тульский оружейный завод, бежал оттуда в Индию, долго путешествовал, кусан был ядовитыми змеями и крокодилами, нечувствительно превзошел йогу, вновь вернулся в Россию в разгар пугачевщины, убит же был предположительно французами в двенадцатом году, но это не точно. Писать, судя по всему, любил больше детективы.
.. однако ж я все сие предаю на рассуждение благоразумных читателей потому, что всякую вещь, кто как понимает, тот так об оной и заключение делает, а многие иногда и для того чужие дела критикуют, что авторовы мысли им непонятны. (с)
На Авито сохранилось его резюме:
„У бывшего покойной генеральши Анны Логиновны Эйхлеровой домоправителя Матвея Комарова продаются собственного его издания книжки: 1) собрание писем, писанных от китайского императора к российскому государю, в бум. пер. 20 к. 2) описание старинных царских свадеб с примечаниями, в котором году который царь воцарился, сколько лет царствовал, на скольких женат был супругах, много ли имел детей и какие при котором государе происходили знатнейшие дела, в переп. 25 к. и без переплета 20 к., да самого малого роста собачка, которая меньше 4 вершков; он же, Комаров, желает приняться в благородный господский дом во услужение или хотя и к знаменитому купцу для исправления письменных дел или другой какой должности. Найти его можно в 6 часов близ Никитских ворот в Кисловке, в доме дьякона Никитского монастыря, или спросить в благородном клубе у дворецкого Василия Алексеева”.
Правду сказать, мне он симпатичен, своей живучестью в основном хотя англицкие нравы ему совершенно не удались. Хотя бы ты и украсил ворота замка живыми львами, но ежели у тебя леди изъясняются в стиле "Ах мои матушки, какой это беспутный похабник", то это какбэ не совсем аутентично. Хотя и забавно. Впрочем, маркграфиня несколько злоупотребляет фразой "Я думаю, время уже кушать" - чем обнаруживает явное сходство с Винни-Пухом, а уж он-то точно англичанин.
Ещё образцы слога:
Сватовство.
Сомнительный комплимент, честно говоря:
Разлука разлуке рознь. Бывает по ехидной хитрости, а бывает от слабого невоздержания.
.
И есть определённая ирония в том, что Белинского связывает с милордом чуть большее, чем соседство в одной строфе: именно же Виссарион Григорьевич указанное произведение не только читывал, но и нашёл для него несколько тёплых слов:
«О милорд английской, о великий Георг! ощущаешь ли ты, с каким грустным, тоскливым и вместе отрадным чувством беру я в руки тебя, книга почтенная, хотя и безмысленная! В то время, когда я уже бойко читал по толкам, хотя еще и не умел писать, в то время, когда еще только начиналось мое литературное образование, когда я прочел и „Бову“, и „Еруслана“ гражданскою печатью, и „Повести и романы господина Волтера“, и „Зеркало добродетели“ с раскрашенными картинами[, - скажи, не тебя ли жадно искал я, не к тебе ли тоскливо порывалась душа моя, пламенная ко всему благому и прекрасному?.. Помню тот день незабвенный, когда, достав тебя, уединился я далеко, кажется, в огороде, между грядками бобов и гороха, под открытым небом, в лесу пышных подсолнечников - этого роскошного украшения огородной природы, и там, в этом невозмущаемом уединении, быстро переворачивал твои толстые и жесткие страницы, всею душою удивляясь дивным приключениям, такою широкою кистию, так могуче и красно изложенным… Задумался я, погрузившись сердцем в какое-то сладостное мечтание. Передо мною носился образ твоей прекрасной, о Георг, маркграфини, которая наполнила меня таким нежным, трепетным чувством удивления к своей дивной красоте и женственному достоинству, что, мне кажется, не посмел бы дотронуться и до рукава ее богатого платья!.. А ты, неистовый Георг, ты не только решился остаться ночевать с нею в одной комнате, но даже и напечатлеть на ее устах преступный поцелуй, за что она, пришед в великую свирепость, не то надавала тебе пощечин, не то велела отодрать тебя плетьми на конюшне - не помню, право, а справляться некогда. И как любили тебя женщины, как навязывались они сами на тебя, о стократно счастливый милорд английской! И Елизабета, твоя обрученная, и маркграфиня, твоя возлюбленная, и королевна арагеская, и королевна гишпанская - сколько их, и все королевны!.. А ты, несчастный визирь турецкий, злополучный Марцимирис, помнишь ли ты, как сострадал я тебе, когда лукавый черт отбивал у тебя твою прекрасную жену, королевну сардинскую, Терезию? О, если бы попался тогда мне в руки этот дьяволенок, я бы показал ему, что ад-то не в аду, а у меня в руках!.. О, как я рад был, когда наконец наградилась ваша примерная верность, образцовые любовники, каких нет более в наш ветреный и, как уверяет какой-то журналист, в наш положительный, индустриальный, антипоэтический век[3], в который поэтому уже невозможны ни „Милорды английские“, ни „Аббаддонны“… О милорд! что ты со мною сделал? Ты так живо напомнил мне золотые годы моего детства, что я вижу их перед собою; железная современность исчезает из моего сознания; я снова становлюсь ребенком и вот уже с биющимся сердцем бегу по пыльным улицам моего родного городка, вот вхожу на двор родимого дома с тесовою кровлею, окруженный бревенчатым забором… Вот от ворот до крыльца трехугольный палисадник, с акациями, черемуховым деревом и купою розанов. Вот и огород, которому со двора служат оградою погреб и другие службы, с небольшими промежутками частокола, а с остальных трех сторон - плетень. Вот и маленькая баня при входе в огород, даже и среди белого дня пугавшая мое детское воображение своею таинственною пустотою… а вот, возле нее, и стог сена, на котором я часто воображал себя то Александром Македонским, то Ерусланом Лазаревичем… вот он и весь огород, со своими грядами, со своими подсолнечниками, которые через его плетень дружелюбно наклонили свои густые ветви. А в доме - там нет ни комнаты, ни места на чердаке, где бы я не читал или не мечтал, или позднее не сочинял. Постойте, я поведу вас. Но, милорд, что ты со мною сделал?.. Какая кому нужда до моего детства?.. Я мечтаю, а надо мною смеются - и всему этому виноват ты.
.. Судьба книг так же странна и таинственна, как судьба людей. Не только много было умнее «Английского милорда», но были на Руси еще и глупее его книги: за что же они забыты, а он до сих пор печатается и читается? Кто решит этот вопрос! Ведь есть же люди, которым везет бог знает за что: потому что ни очень умны, ни очень глупы. Счастие слепо! Сколько поколений в России начало свое чтение, свое занятие литературою с «Английского милорда». Одни из сих людей пошли дальше и - неблагодарные - смеются над ним, а другие и теперь еще читают его себе да почитывают!» .