Небольшая порция накопившегося
***
Ангел-тетеревятник поднимается на крыло.
Желтоглазое хищное облако, даром что происходит
от τετράζ - то есть "тетрарх" вполне б по мерке легло:
один из тех четверых.
Но пестро-белый на взлете.
У него колокол города гудит, отдает в сустав -
разом и в локтевой, в плечевой и в запястный,
как в те времена, когда прожекторный каллиграф
выводил на темном стекле небес иероглиф "счастье",
ловил ослепительной кистью жужжащую дробь беды.
И ангел одних держал под крылья, других - под локоть.
Он помнит, как свет со сталью снимали стружку слюды
с гранита, как росчерк лег - с Невы до Владивостока.
Ангел-тетеревятник задумывается порой:
ведь выйдут однажды сроки - соломенные, штормовые,
и что-то там про полынь... Но - колокол под ребро.
А с этим тремором в пальцах - какие ж тут духовые!
***
Говорят, таких не бывает - огромных, словно
остров, и чешуйчатых, хвост - лопатой, спина - скалой.
Говорят, последним был остров Буян, и то условно,
и не "он", а "она", и суда ей глотать - на кой?
Ничего, отвечает, не знаю, - поднимаясь
из зеленых вод навстречу луне, и войне, и волне.
Не киприда, верно, но это такая малость,
в час, когда по ее обводам загорается цепь огней.
А по жилам высоковольтки из дома Гора
чистой плазмой - слова Королевы пчёл. Из прорех,
из смещенья координат - сталью, медью, фарфором -
прорастают опоры ее, словно новая сетка вех.
Ничего не знаю, - улыбается Королева
(дрожь пространства сопутствует ей, как комете - хвост), -
я беру своё от сева до сбора и вновь до сева.
И под смехом гудят опоры, как гудит под составом мост.
Это то, что с собой ношу как последний довод,
что помимо воли ложится в сетку координат.
Темным мёдом течет и сияет на солнце провод -
медный провод, коронный разряд, золотое слово,
королевская милость, бессмертье, кармин и яд.
И когда черепаха встает из зеленой тени -
смотрит в небо, находит взглядом Луну, говорит - "Сестра", -
когда льдом, серебром и солью звенят ступени,
застывая волнами в вертикали, в прозрачной пене,
и по стойке смирно, во фрунт, вытягиваются ветра...
что мне делать со слабым, и жадным, и смертным сердцем?
Но волна кивает, и жила медная вибрирует под ребром.
Если обе они согласны - то куда мне деться?
Вот, стою меж кострами, прорастаю - дымом, золотом, серебром.
***
Курочка-птичка, снеси нам яичко -
не золотое, не медное,
не расписное-заветное.
Обычное снеси, простое,
крапчатое-рыжее-рябое.
А с того яичка хулы не будет,
и не будет брани, пусть даже люди,
найдут из чего - и скандал, и шляпку.
Но не в этом же случае. Да, дед? Да, бабка?
Пусть оно радует и отблесками играет
на чешуйчатой скорлупе. От обрыва и края
положи подальше, для инициаций - рано,
для полета - тем более...
Запах медный и пряный
на усах оседает, мышь касается блика
языком, игнорируя гнев и крики.
И покатится на встречу с солнечным богом
крапчатое, рыжее. Тот глянет строго,
приберет в колесницу, согреет в ладони...
- Ходить в высочайшем слое и эшелоне,
пока не осыпется рыжими лепестками -
вот тогда проверим, что за племя и пламя.
И не хнычь, Пеструха, - фараонова мышь права,
даром что беспощадна.
На дворе дрова и трава,
отгорает закат,
и во всем есть и смысл, и польза...
Стимфалийская огорченно клекочет бронза.
Ангел-тетеревятник поднимается на крыло.
Желтоглазое хищное облако, даром что происходит
от τετράζ - то есть "тетрарх" вполне б по мерке легло:
один из тех четверых.
Но пестро-белый на взлете.
У него колокол города гудит, отдает в сустав -
разом и в локтевой, в плечевой и в запястный,
как в те времена, когда прожекторный каллиграф
выводил на темном стекле небес иероглиф "счастье",
ловил ослепительной кистью жужжащую дробь беды.
И ангел одних держал под крылья, других - под локоть.
Он помнит, как свет со сталью снимали стружку слюды
с гранита, как росчерк лег - с Невы до Владивостока.
Ангел-тетеревятник задумывается порой:
ведь выйдут однажды сроки - соломенные, штормовые,
и что-то там про полынь... Но - колокол под ребро.
А с этим тремором в пальцах - какие ж тут духовые!
***
Говорят, таких не бывает - огромных, словно
остров, и чешуйчатых, хвост - лопатой, спина - скалой.
Говорят, последним был остров Буян, и то условно,
и не "он", а "она", и суда ей глотать - на кой?
Ничего, отвечает, не знаю, - поднимаясь
из зеленых вод навстречу луне, и войне, и волне.
Не киприда, верно, но это такая малость,
в час, когда по ее обводам загорается цепь огней.
А по жилам высоковольтки из дома Гора
чистой плазмой - слова Королевы пчёл. Из прорех,
из смещенья координат - сталью, медью, фарфором -
прорастают опоры ее, словно новая сетка вех.
Ничего не знаю, - улыбается Королева
(дрожь пространства сопутствует ей, как комете - хвост), -
я беру своё от сева до сбора и вновь до сева.
И под смехом гудят опоры, как гудит под составом мост.
Это то, что с собой ношу как последний довод,
что помимо воли ложится в сетку координат.
Темным мёдом течет и сияет на солнце провод -
медный провод, коронный разряд, золотое слово,
королевская милость, бессмертье, кармин и яд.
И когда черепаха встает из зеленой тени -
смотрит в небо, находит взглядом Луну, говорит - "Сестра", -
когда льдом, серебром и солью звенят ступени,
застывая волнами в вертикали, в прозрачной пене,
и по стойке смирно, во фрунт, вытягиваются ветра...
что мне делать со слабым, и жадным, и смертным сердцем?
Но волна кивает, и жила медная вибрирует под ребром.
Если обе они согласны - то куда мне деться?
Вот, стою меж кострами, прорастаю - дымом, золотом, серебром.
***
Курочка-птичка, снеси нам яичко -
не золотое, не медное,
не расписное-заветное.
Обычное снеси, простое,
крапчатое-рыжее-рябое.
А с того яичка хулы не будет,
и не будет брани, пусть даже люди,
найдут из чего - и скандал, и шляпку.
Но не в этом же случае. Да, дед? Да, бабка?
Пусть оно радует и отблесками играет
на чешуйчатой скорлупе. От обрыва и края
положи подальше, для инициаций - рано,
для полета - тем более...
Запах медный и пряный
на усах оседает, мышь касается блика
языком, игнорируя гнев и крики.
И покатится на встречу с солнечным богом
крапчатое, рыжее. Тот глянет строго,
приберет в колесницу, согреет в ладони...
- Ходить в высочайшем слое и эшелоне,
пока не осыпется рыжими лепестками -
вот тогда проверим, что за племя и пламя.
И не хнычь, Пеструха, - фараонова мышь права,
даром что беспощадна.
На дворе дрова и трава,
отгорает закат,
и во всем есть и смысл, и польза...
Стимфалийская огорченно клекочет бронза.