Интервью с Сигурдом Шмидтом
Оригинал взят у geneura в Интервью с Сигурдом Шмидтом
Фото Александры Кириллиной
В "Российской газете" опубликовали замечательное интервью Дмитрия Шеварова с Сигурдом Оттовичем Шмидтом, которому в год российской истории исполнилось 90 лет.
В беседе с Дмитрием Шеваровым Сигурд Оттович рассказал о том, когда решил стать историком, о традициях русской историографии. "Вопрос о том, нравственна власть или безнравственна, - это для нас вопрос жизни и смерти. Русская литература стала великой именно потому, что в ней наибольшее внимание уделялось нравственным и моральным вопросам, а не занимательности", - считает историк.
Его первый печатный научный труд был опубликован в апреле 1941 года. В Историко-архивном институте Шмидт преподает вот уже 63 года! Здесь каждую осень студенческая жизнь для первокурсников начинается с лекции любимейшего и старейшего профессора. "Он лучший в наши дни знаток источников по истории России XVI века", - говорил Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Более всего к Сигурду Оттовичу подходит старинное слово просветитель. Созданный Шмидтом в 1949 году студенческий кружок источниковедения вошел в предания как научная школа, воспитавшая несколько поколений ученых.
15 апреля - на Пасху! - Сигурд Оттович Шмидт отметил свое 90-летие в том самом доме, где под звон арбатских храмов он родился в Страстную субботу 1922 года.
Я очень люблю этот невзрачный дом, задвинутый в Кривоарбатский переулок, как старый шкаф. Люблю подниматься по лестнице, трогая темное дерево перил. На лифт смотрю с опаской. Однажды я застрял в нем вместе с Сигурдом Оттовичем. Я тогда так переживал за профессора, который опаздывал на лекцию, что счел своим долгом колотить в двери лифта и кричать.
- Ну что вы бьетесь, - ласково сказал Шмидт и нажал кнопку.
- Кто застрял? - откликнулась диспетчер.
- Профессор Шмидт. У меня, знаете ли, через полчаса лекция начинается.
- Ждите. Может, механики еще не ушли домой.
Тишина. Сигурд Оттович спрашивает меня: "Какое сегодня число?"
- Двадцать шестое.
- Ничего плохого двадцать шестого случиться не может.
- Почему?
- Двадцать шестого я защитил докторскую. И вообще в этот день у меня было много хорошего.
- А если бы сегодня было тринадцатое?
- Тоже ничего страшного. Правда, тринадцатого, в феврале, затонул "Челюскин".
- Ну, вот видите...
- Так тринадцатого апреля челюскинцев спасли!
Потом пришли механики и спасли нас. И Сигурд Оттович успел на лекцию. За окнами аудитории по синим лужам плыла к Кремлю древняя улица Никольская. После лекции мы зашли в булочную, купили хлеба и дворами пошли к Арбату. Я вспомнил, что когда-то мальчишки в эту пору играли в челюскинцев.
- Вам в детстве, наверное, все приятели завидовали, - говорю Сигурду Оттовичу.
- Я этого не чувствовал. Отец имел мировую славу, но мы жили в дрожании за него. Казалось, если газеты не пишут о папе три-четыре дня, то что-то случилось. Ведь два папиных заместителя по экспедиции были арестованы как враги народа...
В пятнадцать лет он начал вести дневник, но скоро бросил. Герои дневника - друзья отца, знакомые матери, соседи, родители одноклассников - исчезали один за другим.
Отто Юльевич несколько раз брал сына с собой на кремлевские приемы. "Сталин проходил мимо нас на расстоянии вытянутой руки..." Много лет спустя Сигурд Шмидт станет одним из крупнейших специалистов по истокам деспотизма - эпохе Ивана Грозного.
"Арбатство, растворенное в крови..."
Когда вы решили стать историком?
Сигурд Оттович Шмидт: В восьмом классе у меня возникло желание стать... профессором. Не потому, что был так мечтателен и самонадеян, а просто я рос в профессорской среде и другой не представлял. Я выбрал профессию, близкую к маминой и далекую от того, чем занимался папа, чтобы никто не мог сказать, что я пользуюсь его заслугами.
А школьные уроки истории - они не отбивали любовь к этому предмету?
Сигурд Оттович Шмидт: У нас были хорошие учителя. Я ведь учился в прежних гимназиях: в бывшей женской Хвостовской и в бывшей Флеровской у Никитских ворот - тогда уже знаменитой 10-й (позже110-й) школе имени Ф. Нансена. Первый по существу научный доклад я сделал 26 декабря 1939 года, учась на первом курсе МГУ.
Тягу к истории, очевидно, воспитывал и сам район, где вы родились, - Арбат. Каким он тогда был? Я говорю не об исторической застройке - понятно, что ее почти не осталось, - а об атмосфере...
Сигурд Оттович Шмидт: В сегодняшнем Арбате мне более всего не хватает детских голосов. Я помню время, когда в нашем шестиэтажном доме жили десятка три ребят, а то и больше. Сейчас осталось пять детей на весь дом. Улицы и дворы без детей крайне тягостно видеть. Арбат ведь никогда не был красивой улицей, но отличался особым уютом. Во дворах летом висели гамаки. Среди сарайчиков, кустов сирени и черемухи мы играли в прятки - было где прятаться. Это долго сохранялось - до 1960-х годов, и когда я стал выезжать за рубеж, то не видел ничего подобного в других столицах мира. Даже в Париже.
А какое место на земле вам кажется самым прекрасным?
Сигурд Оттович Шмидт: С высоты своего возраста я вижу, что никакие зарубежные впечатления не могут затмить того, что дарит нам родина. В 1961 году я впервые приехал в Вологду, а оттуда в Ферапонтово, чтобы увидеть фрески Дионисия. Тогда никакого музея там не было. Храм был заперт. Пошел, нашел сторожиху. Она говорит: я вам отопру, но мне надо уйти в сельсовет, поэтому я запру вас на полтора часа. И это были одни из самых счастливых минут в моей жизни. Стояло начало сентября, за стенами храма моросил теплый мелкий дождь. И вот вдруг в окна справа брызнуло солнце, фрески вспыхнули искрящимися красками...
Благодаря вашим хлопотам на Старый Арбат недавно вернулись книжные развалы, и я вот только что откопал там книжку, которую давно искал. А что бы вам еще хотелось вернуть на Арбат?
Сигурд Оттович Шмидт: Моя мечта - восстановить храм Николы Явленного с дивной колокольней, которая была символом Арбата и запечатлена во многих художественных произведениях. Арбат даже называли улицей святого Николая. Это сразу восстановит облик Арбата и будет диктовать порядочный стиль поведения.
Незабвенный 1812 год
Многие, кто пережил 1812 год, вспоминали, что чувствовали движение истории не умозрительно, а просто физически. И, наверное, не случайно именно в эту пору Карамзин пишет "Историю государства Российского".
Сигурд Оттович Шмидт: Николай Михайлович написал большую часть своей "Истории..." до войны. Он обладал огромной исторической интуицией, редкой прозорливостью. Удивительно, как он, не прошедший специальной научной подготовки и не знавший исторических источников, обнаруженных позднее, высказывал точные предположения. Вот у Ключевского это уже было гораздо реже. Надо представить, в какой обстановке писал Карамзин свою "Историю...". Что знала Россия сама о себе, если первый министр народного просвещения граф Петр Васильевич Завадовский за несколько лет до 1812 года заявил, что вся история России до Петра может уместиться на одну страницу.
Весьма современный подход к истории.
Сигурд Оттович Шмидт: К чести тогдашнего общества надо сказать: люди жаждали знать свою историю. После Отечественной войны все уже с нетерпением ждали "Историю..." Карамзина.
Все знали, что он ее пишет?
Сигурд Оттович Шмидт: Конечно, образованное общество было наслышано об этом. Карамзин был самым знаменитым, но замолчавшим писателем той поры. Ожидания были огромные. Выход в феврале 1818 года первых восьми томов стал событием года, как сейчас бы, наверное, сказали. За двадцать пять дней был распродан весь тираж.
Глядя на тома "Истории..." Карамзина нам кажется, что он был долгожителем.
Сигурд Оттович Шмидт: А Николай Михайлович прожил всего шестьдесят лет!
И о войне 1812-го года Карамзин не успел написать?
Сигурд Оттович Шмидт: Ему предлагали написать историю Отечественной войны по горячим следам, но он понимал...
...что нужна дистанция во времени?
Сигурд Оттович Шмидт: И это тоже, но главное: Карамзин понимал, что о войне 1812 года найдется кому написать, а ему надо закончить свой труд. Он как раз приступал в это время к Ивану Грозному, а отношение его к Грозному - это самое главное для понимания мировоззрения Карамзина.
Его можно назвать либеральным консерватором или консервативным либералом. Он приехал во Францию времени Великой французской революции, полный ожиданий, а увидел близящийся террор. Николай Михайлович был убежденным сторонником монархии, но считал, что власть главы государства должна быть ограничена законом.
Плененные утопией
К ограничению монархии законом стремились многие декабристы...
Сигурд Оттович Шмидт: Да, и тут опять надо вспомнить 1812 год. Он совершил переворот в сознании верхушки общества. Офицеры, побывав за границей, увидели, как вполне прилично и относительно свободно устроена там жизнь низших сословий. Старшие декабристы сформировались именно тогда. У нас сейчас приняты дешевые обличения в адрес декабристов...
Их порой называют "большевиками девятнадцатого века".
Сигурд Оттович Шмидт: Это абсолютно неверно. Большевики скорее продолжатели народовольцев и потомки утопистов предшествовавших времен. А если что и сближает дореволюционных большевиков с декабристами, так это то обстоятельство, что среди них много выходцев из обеспеченных семей. Они вполне могли сделать карьеру и при царе. Это были люди, глубоко плененные утопизмом. И мечтали они не о своем благополучии, а о мировой революции.
Но если бы большевики только мечтали! Если бы не считали, что цель оправдывает средства.
Сигурд Оттович Шмидт: А так не все считали. Примитивного единомыслия среди старых большевиков не было. Я размышлял об этом в одной из недавних своих книг, которая называется "Соображения и воспоминания сына-историка" - в ней биография моего отца Отто Юльевича Шмидта и мои этюды о нем и его эпохе. Я в детстве и юности невольно был свидетелем разговоров большевиков с дореволюционным стажем. Так вот, к примеру, о Зиновьеве, который, если мягко сказать, распущенно и отвратительно вел себя в Петрограде, - о нем я не слышал от них ни одного доброго слова. А Землячка! Я видел ее несколько раз. Рядом с ней было неприятно находиться. Было ощущение исходящего от нее зла. Это фанатики. Или люди больные психически.
А Ленин разве не фанатик?
Сигурд Оттович Шмидт: Это все-таки другое. Ленин - куда более сложная фигура.
Мне тяжело видеть, когда историки подделываются под тусовочные взгляды. Тусовочные взгляды меняются. Я помню, что писали до 1991 года те, кто сегодня пишет о "засланных" большевиках. Я даже помню то, что некоторые писали до 1953 года.
Но людям свойственно меняться, дорастать до того, чего они раньше не понимали.
Сигурд Оттович Шмидт: Конъюнктурность и плоды мучительной внутренней работы очень трудно спутать.
А какие события, пережитые вами, поменяли ваш взгляд на историю?
Сигурд Оттович Шмидт: ХХ съезд. Он позволил мне раскрыться как ученому и быть свободным. Мне был 31 год, когда умер Сталин. Будучи сыном очень известного человека, я с четырнадцати лет жил в страхе за отца, с которым в любой момент могло случиться то же, что с моим дядей по матери, что произошло с мужем папиной сестры, и со многими нашими знакомыми. В нашем классе почти у всех ребят кто-то был арестован, сослан или расстрелян. Я очень дружил со своими одноклассниками, а потом и однокурсниками. По молодости мы были очень открыты и откровенны. Когда оставались втроем или вдвоем, то разговоры шли и на общественные темы. И мое счастье, что среди моих товарищей не было доносчиков.
Нет, не случайно я взялся за эпоху Ивана Грозного. Это, несомненно, были аллюзии на современность. Я ведь писал о тех людях, которые стали жертвами Грозного. Я хотел разобраться, как это могло случиться.
Нашествие забвения
Вяземский писал: "Карамзин - наш Кутузов двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения..." У вас нет чувства, что мы переживаем сегодня именно такое нашествие?
Сигурд Оттович Шмидт: Большая беда в том, что в школе последовательно уменьшается число воспитывающих предметов. Причина мне понятна: люди стали очень практичны, им кажется, что ни литература, ни история не имеют практического применения. Мол, какая разница: Иван Грозный убил сына или сын убил Ивана Грозного, это же было в незапамятные времена. Кроме того, злую шутку играет с нами Интернет. Благодаря ему пласт современности так непомерно разросся и раздулся, что память о прошлом вытесняется куда-то на задворки сознания.
Получается, что наша жизнь развивается лишь по горизонтали, а вертикаль - движение вглубь и порыв к небу - вовсе исчезает.
Сигурд Оттович Шмидт: Да, люди замкнуты на гонке за насущным, и просто не успевают рассказать внукам о своих предках, да и о себе самих. А ведь только история рода может раздвинуть тесные рамки нашей жизни.
А какое событие в нашей истории мы до сих пор недооцениваем?
Сигурд Оттович Шмидт: Если говорить о ХХ веке, то это Великая Отечественная война.
?!
Сигурд Оттович Шмидт: Да, это надо признать: мы недооцениваем и недопонимаем подвиг людей сорок первого года. То был порыв, который вам трудно представить. Ничего подобного я больше никогда не видел и не увижу. Причем этот массовый подвиг самопожертвования происходил после страшного, ничем не оправданного периода террора. Помните, у Булата Окуджавы - "наши мальчики головы подняли..."? Люди в начале войны именно подняли головы. Я помню, что в нашей интеллигентской школе почти все ребята имели родственников- "врагов народа", но как они стремились попасть на фронт!
А если перенестись на сто лет вперед, то какие события, пережитые нами в недавние годы, войдут в будущие учебники?
Сигурд Оттович Шмидт: А вы как думаете?
Если это будет некий "краткий курс", то мы уместимся в одной строчке: "Эти люди жили в эпоху расцвета и разрушения Советского Союза". Только этим, мне кажется, мы и будем интересны потомкам. Но это не так и мало...
Сигурд Оттович Шмидт: Пушкин писал, что "образующееся просвещение" Европы "было спасено растерзанной и издыхающей Россией". События ХХ века стали продолжением этого по сути жертвенного пути России. Мы проверили утопию на себе, понеся огромные жертвы. И этим, конечно, вошли в глобальную историю.
Нравственная история в безнравственном мире
Та вдохновенная русская историография, у истоков которой стоял Карамзин, - она продолжается? Или этой традиции уже нет?
Сигурд Оттович Шмидт: Тут надо вспомнить, в чем же состоит эта традиция. По крайней мере с тринадцатого века наша история стала расходиться с европейской.
Это было связано с разделением христианства на западное и восточное.
Сигурд Оттович Шмидт: По существу - да. И тут важно, что Карамзин, понимая, что задача исторической науки - формировать общественное сознание, старался подчеркнуть европеизм российской истории.
Он не был сторонником того, что потом назовут евразийством?
Сигурд Оттович Шмидт: Нет, конечно. Мы оказались преемниками долее всего сохранившейся имперской системы Византии, существовавшей до середины пятнадцатого века. В Риме это все прекратилось раньше. Конечно, немецкие государи называли себя императорами, но это разговоры. Империя Карла Первого или немецкая австрийская Габсбургская монархия - это были сравнительно небольшие государства. У нас же размеры страны сами по себе - имперские, вдобавок примешалась восточная система управления. Пришедшая из Византии сакральность первого лица очень помогла удержанию таких пространств под единым руководством, но мы стали чудовищно зависимы от характера и способностей одного человека. Иван Грозный, не умея и не желая сдерживать своих страстей, загубил все, что построил. Даровитейший и дальновидный Петр Великий совершенно деспотическим и безнравственным способом насаждал европейские реформы. Сталин, приход которого оказался тем внезапнее, что все ждали демократии...
Но, быть может, именно поэтому вопрос о том, нравственна власть или безнравственна, - это для нас вопрос жизни и смерти. Русская литература стала великой именно потому, что в ней наибольшее внимание уделялось нравственным и моральным вопросам, а не занимательности. Так и "История государства Российского" - это, прежде всего, история нравственная. Карамзин давал нравственные оценки историческим деятелям и потому-то был так важен для своих современников.
Но сейчас я, как читатель исторической литературы, вижу, что карамзинская линия уступила место безоценочному изложению хода событий. О своей стране историки пишут примерно так же, как они писали бы о любой другой. В таком же духе составляются учебники - "ничего личного". Нам внушается, что нравственный подход - идеологичен, не современен. Вас это не тревожит?
Сигурд Оттович Шмидт: Тревожит. По моему убеждению, нравственный подход лежит в основе рождения истории как таковой. Я руковожу уже много лет конкурсом исторических научных работ школьников старших классов, который организует "Мемориал", и вижу, что ребята мыслят смелее, свободнее взрослых.
Получается, что это подростки сегодня пишут нравственную историю.
Сигурд Оттович Шмидт: Да, они пытаются это делать. Но что огорчает: немногие из авторов этих талантливых работ поступают на исторические факультеты. Родители советуют им выбрать что-то более прибыльное. Они знают, что труд ученых, особенно в гуманитарной сфере, у нас не ценится.
Я вижу, в каком неуважительном, по существу унизительном положении находятся научные работники, особенно гуманитарии. Насколько их оклад меньше заработка гастарбайтеров или охранников. И, тем не менее, вижу хороших людей, которые готовы отдавать силы именно такой работе. Для них ощущение работы по призванию является высоким внутренним долгом. Каждодневные встречи с такими молодыми людьми меня очень радуют. Ведь я потерял уже всех своих близких сверстников, и мне стали по-настоящему близки те, кто намного моложе меня. Я благодарен им за то, что вызываю у них не только почтение, но и искренний интерес.
"Когда человека ждут..."
Значит, вы все-таки оптимист: интерес к истории в России не погаснет?
Сигурд Оттович Шмидт: Я оптимист, потому что знать свою историю - это человеческая потребность. Человек не может не интересоваться своими корнями. Ему нужна связь с родными, с предками, ощущение связи с родной местностью, ему необходимо определить свое место в ряду событий и явлений...
Я вот уже лет двадцать живу в двух мирах - с теми, кто ушли, но остаются во мне, и с теми, кто меня окружает. Это обнаруживается совершенно ощутимо. После того как скончалась моя няня, с которой я жил шестьдесят семь лет, мне стали сниться сны. В них - мертвые и живые вместе. Пока няня была жива, пока живы были родители - они у меня были сами по себе. А теперь все вместе.
Все живы...
Сигурд Оттович Шмидт: Да-да, все живые. И я чувствую, как бы они укорили меня, если я что-то делаю не так, как это полагалось бы при них.
И это совсем не тягостное чувство?
Сигурд Оттович Шмидт: Скорее гармоническое.
Я заметил, что почти во всех недавних интервью вас стали спрашивать о рецептах долголетия.
Сигурд Оттович Шмидт: Что ж, эти вопросы - дань моим летам... Вероятно, это объясняется несколькими обстоятельствами. И унаследованным от родителей. И тем, что я трудолюбив. Не то, что умею трудиться - я люблю трудиться. И, когда не работаю за письменным столом или не читаю специальную литературу, а занимаюсь чем-то другим, то все равно думаю о своей работе. Я всю жизнь занимался тем, что мне интересно. Сохраняю и по сей день потребность и способность учиться у других. Любознательность не уменьшилась, сохраняются элементы прежнего задора. Видимо, существенно то, что никому не завидовал, не видел трагедии в карьерных неудачах. Ведь не все было гладко - к примеру, в "большую" Академию меня не выбрали.
Что же вас утешало и спасало?
Сигурд Оттович Шмидт: Я по натуре человек общественный, всегда был занят преподаванием. Самым интересным для меня было общение в студенческом научном кружке, где я очень многое получал от молодых талантливых людей. И я чувствовал там востребованность, а это очень важно: когда человека ждут. Пятьдесят лет, до середины двухтысячного года, мы собирались вместе, и это было счастьем.
Способность работать, конечно, утрачивается. Раньше мог легко заниматься многими темами. Теперь должен сосредоточиться. Утрачен темп работы. Но спасибо и за то, что успеваю. Я даже планы строю.
А выходные у вас бывают?
Сигурд Оттович Шмидт: Никогда не было. И хобби у меня нет. У меня бездарные руки. Я как-то негармонически развит. Вот могу печатать на пишущей машинке и все.
Дмитрий Шеваров
Досье "РГ": Сигурд Оттович Шмидт.
Родился 15 апреля 1922 г. Окончил исторический факультет МГУ в 1944 г. С 1949 г. преподает в Московском историко-архивном институте (ныне Российский государственный гуманитарный университет).
Патриарх отечественной исторической науки. Советник РАН. Академик РАО. Почетный председатель Археографической комиссии РАН. Главный редактор "Московской энциклопедии". Заслуженный профессор РГГУ, заведующий кафедрой москвоведения Историко-архивного института. Сын легендарного полярного исследователя, Героя Советского Союза, академика О.Ю. Шмидта.
Смотреть весь альбом портретов Сигурда Оттовича Шмидта (21)
Сигурд Оттович Шмидт рассказывает о своем дяде, философе Якове Эммануиловиче Голосовкере. Беседует Юрий Курнешов:
[Error: Irreparable invalid markup ('
Сигурд Оттович Шмидт рассказывает о книге "Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтовa" (издательство "Искусство", 1941 г.), Этот великолепный альбом (редактор - Николай Леонтьевич Бродский), подготовленный сотрудниками Института мировой литературы им. Горького под руководством Маргариты Эммануиловны Голосовкер, был практически полностью утрачен во время войны и никогда не переиздавался. Беседует Юрий Курнешов:
Сигурд Оттович Шмидт вспоминает о своем детстве и любимых детских книгах. Беседуют Юрий Курнешов и Александра Кириллина:
Съемка - Александра Кириллина
12.12.2011
Фото Александры Кириллиной
В "Российской газете" опубликовали замечательное интервью Дмитрия Шеварова с Сигурдом Оттовичем Шмидтом, которому в год российской истории исполнилось 90 лет.
В беседе с Дмитрием Шеваровым Сигурд Оттович рассказал о том, когда решил стать историком, о традициях русской историографии. "Вопрос о том, нравственна власть или безнравственна, - это для нас вопрос жизни и смерти. Русская литература стала великой именно потому, что в ней наибольшее внимание уделялось нравственным и моральным вопросам, а не занимательности", - считает историк.
Его первый печатный научный труд был опубликован в апреле 1941 года. В Историко-архивном институте Шмидт преподает вот уже 63 года! Здесь каждую осень студенческая жизнь для первокурсников начинается с лекции любимейшего и старейшего профессора. "Он лучший в наши дни знаток источников по истории России XVI века", - говорил Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Более всего к Сигурду Оттовичу подходит старинное слово просветитель. Созданный Шмидтом в 1949 году студенческий кружок источниковедения вошел в предания как научная школа, воспитавшая несколько поколений ученых.
15 апреля - на Пасху! - Сигурд Оттович Шмидт отметил свое 90-летие в том самом доме, где под звон арбатских храмов он родился в Страстную субботу 1922 года.
Я очень люблю этот невзрачный дом, задвинутый в Кривоарбатский переулок, как старый шкаф. Люблю подниматься по лестнице, трогая темное дерево перил. На лифт смотрю с опаской. Однажды я застрял в нем вместе с Сигурдом Оттовичем. Я тогда так переживал за профессора, который опаздывал на лекцию, что счел своим долгом колотить в двери лифта и кричать.
- Ну что вы бьетесь, - ласково сказал Шмидт и нажал кнопку.
- Кто застрял? - откликнулась диспетчер.
- Профессор Шмидт. У меня, знаете ли, через полчаса лекция начинается.
- Ждите. Может, механики еще не ушли домой.
Тишина. Сигурд Оттович спрашивает меня: "Какое сегодня число?"
- Двадцать шестое.
- Ничего плохого двадцать шестого случиться не может.
- Почему?
- Двадцать шестого я защитил докторскую. И вообще в этот день у меня было много хорошего.
- А если бы сегодня было тринадцатое?
- Тоже ничего страшного. Правда, тринадцатого, в феврале, затонул "Челюскин".
- Ну, вот видите...
- Так тринадцатого апреля челюскинцев спасли!
Потом пришли механики и спасли нас. И Сигурд Оттович успел на лекцию. За окнами аудитории по синим лужам плыла к Кремлю древняя улица Никольская. После лекции мы зашли в булочную, купили хлеба и дворами пошли к Арбату. Я вспомнил, что когда-то мальчишки в эту пору играли в челюскинцев.
- Вам в детстве, наверное, все приятели завидовали, - говорю Сигурду Оттовичу.
- Я этого не чувствовал. Отец имел мировую славу, но мы жили в дрожании за него. Казалось, если газеты не пишут о папе три-четыре дня, то что-то случилось. Ведь два папиных заместителя по экспедиции были арестованы как враги народа...
В пятнадцать лет он начал вести дневник, но скоро бросил. Герои дневника - друзья отца, знакомые матери, соседи, родители одноклассников - исчезали один за другим.
Отто Юльевич несколько раз брал сына с собой на кремлевские приемы. "Сталин проходил мимо нас на расстоянии вытянутой руки..." Много лет спустя Сигурд Шмидт станет одним из крупнейших специалистов по истокам деспотизма - эпохе Ивана Грозного.
"Арбатство, растворенное в крови..."
Когда вы решили стать историком?
Сигурд Оттович Шмидт: В восьмом классе у меня возникло желание стать... профессором. Не потому, что был так мечтателен и самонадеян, а просто я рос в профессорской среде и другой не представлял. Я выбрал профессию, близкую к маминой и далекую от того, чем занимался папа, чтобы никто не мог сказать, что я пользуюсь его заслугами.
А школьные уроки истории - они не отбивали любовь к этому предмету?
Сигурд Оттович Шмидт: У нас были хорошие учителя. Я ведь учился в прежних гимназиях: в бывшей женской Хвостовской и в бывшей Флеровской у Никитских ворот - тогда уже знаменитой 10-й (позже110-й) школе имени Ф. Нансена. Первый по существу научный доклад я сделал 26 декабря 1939 года, учась на первом курсе МГУ.
Тягу к истории, очевидно, воспитывал и сам район, где вы родились, - Арбат. Каким он тогда был? Я говорю не об исторической застройке - понятно, что ее почти не осталось, - а об атмосфере...
Сигурд Оттович Шмидт: В сегодняшнем Арбате мне более всего не хватает детских голосов. Я помню время, когда в нашем шестиэтажном доме жили десятка три ребят, а то и больше. Сейчас осталось пять детей на весь дом. Улицы и дворы без детей крайне тягостно видеть. Арбат ведь никогда не был красивой улицей, но отличался особым уютом. Во дворах летом висели гамаки. Среди сарайчиков, кустов сирени и черемухи мы играли в прятки - было где прятаться. Это долго сохранялось - до 1960-х годов, и когда я стал выезжать за рубеж, то не видел ничего подобного в других столицах мира. Даже в Париже.
А какое место на земле вам кажется самым прекрасным?
Сигурд Оттович Шмидт: С высоты своего возраста я вижу, что никакие зарубежные впечатления не могут затмить того, что дарит нам родина. В 1961 году я впервые приехал в Вологду, а оттуда в Ферапонтово, чтобы увидеть фрески Дионисия. Тогда никакого музея там не было. Храм был заперт. Пошел, нашел сторожиху. Она говорит: я вам отопру, но мне надо уйти в сельсовет, поэтому я запру вас на полтора часа. И это были одни из самых счастливых минут в моей жизни. Стояло начало сентября, за стенами храма моросил теплый мелкий дождь. И вот вдруг в окна справа брызнуло солнце, фрески вспыхнули искрящимися красками...
Благодаря вашим хлопотам на Старый Арбат недавно вернулись книжные развалы, и я вот только что откопал там книжку, которую давно искал. А что бы вам еще хотелось вернуть на Арбат?
Сигурд Оттович Шмидт: Моя мечта - восстановить храм Николы Явленного с дивной колокольней, которая была символом Арбата и запечатлена во многих художественных произведениях. Арбат даже называли улицей святого Николая. Это сразу восстановит облик Арбата и будет диктовать порядочный стиль поведения.
Незабвенный 1812 год
Многие, кто пережил 1812 год, вспоминали, что чувствовали движение истории не умозрительно, а просто физически. И, наверное, не случайно именно в эту пору Карамзин пишет "Историю государства Российского".
Сигурд Оттович Шмидт: Николай Михайлович написал большую часть своей "Истории..." до войны. Он обладал огромной исторической интуицией, редкой прозорливостью. Удивительно, как он, не прошедший специальной научной подготовки и не знавший исторических источников, обнаруженных позднее, высказывал точные предположения. Вот у Ключевского это уже было гораздо реже. Надо представить, в какой обстановке писал Карамзин свою "Историю...". Что знала Россия сама о себе, если первый министр народного просвещения граф Петр Васильевич Завадовский за несколько лет до 1812 года заявил, что вся история России до Петра может уместиться на одну страницу.
Весьма современный подход к истории.
Сигурд Оттович Шмидт: К чести тогдашнего общества надо сказать: люди жаждали знать свою историю. После Отечественной войны все уже с нетерпением ждали "Историю..." Карамзина.
Все знали, что он ее пишет?
Сигурд Оттович Шмидт: Конечно, образованное общество было наслышано об этом. Карамзин был самым знаменитым, но замолчавшим писателем той поры. Ожидания были огромные. Выход в феврале 1818 года первых восьми томов стал событием года, как сейчас бы, наверное, сказали. За двадцать пять дней был распродан весь тираж.
Глядя на тома "Истории..." Карамзина нам кажется, что он был долгожителем.
Сигурд Оттович Шмидт: А Николай Михайлович прожил всего шестьдесят лет!
И о войне 1812-го года Карамзин не успел написать?
Сигурд Оттович Шмидт: Ему предлагали написать историю Отечественной войны по горячим следам, но он понимал...
...что нужна дистанция во времени?
Сигурд Оттович Шмидт: И это тоже, но главное: Карамзин понимал, что о войне 1812 года найдется кому написать, а ему надо закончить свой труд. Он как раз приступал в это время к Ивану Грозному, а отношение его к Грозному - это самое главное для понимания мировоззрения Карамзина.
Его можно назвать либеральным консерватором или консервативным либералом. Он приехал во Францию времени Великой французской революции, полный ожиданий, а увидел близящийся террор. Николай Михайлович был убежденным сторонником монархии, но считал, что власть главы государства должна быть ограничена законом.
Плененные утопией
К ограничению монархии законом стремились многие декабристы...
Сигурд Оттович Шмидт: Да, и тут опять надо вспомнить 1812 год. Он совершил переворот в сознании верхушки общества. Офицеры, побывав за границей, увидели, как вполне прилично и относительно свободно устроена там жизнь низших сословий. Старшие декабристы сформировались именно тогда. У нас сейчас приняты дешевые обличения в адрес декабристов...
Их порой называют "большевиками девятнадцатого века".
Сигурд Оттович Шмидт: Это абсолютно неверно. Большевики скорее продолжатели народовольцев и потомки утопистов предшествовавших времен. А если что и сближает дореволюционных большевиков с декабристами, так это то обстоятельство, что среди них много выходцев из обеспеченных семей. Они вполне могли сделать карьеру и при царе. Это были люди, глубоко плененные утопизмом. И мечтали они не о своем благополучии, а о мировой революции.
Но если бы большевики только мечтали! Если бы не считали, что цель оправдывает средства.
Сигурд Оттович Шмидт: А так не все считали. Примитивного единомыслия среди старых большевиков не было. Я размышлял об этом в одной из недавних своих книг, которая называется "Соображения и воспоминания сына-историка" - в ней биография моего отца Отто Юльевича Шмидта и мои этюды о нем и его эпохе. Я в детстве и юности невольно был свидетелем разговоров большевиков с дореволюционным стажем. Так вот, к примеру, о Зиновьеве, который, если мягко сказать, распущенно и отвратительно вел себя в Петрограде, - о нем я не слышал от них ни одного доброго слова. А Землячка! Я видел ее несколько раз. Рядом с ней было неприятно находиться. Было ощущение исходящего от нее зла. Это фанатики. Или люди больные психически.
А Ленин разве не фанатик?
Сигурд Оттович Шмидт: Это все-таки другое. Ленин - куда более сложная фигура.
Мне тяжело видеть, когда историки подделываются под тусовочные взгляды. Тусовочные взгляды меняются. Я помню, что писали до 1991 года те, кто сегодня пишет о "засланных" большевиках. Я даже помню то, что некоторые писали до 1953 года.
Но людям свойственно меняться, дорастать до того, чего они раньше не понимали.
Сигурд Оттович Шмидт: Конъюнктурность и плоды мучительной внутренней работы очень трудно спутать.
А какие события, пережитые вами, поменяли ваш взгляд на историю?
Сигурд Оттович Шмидт: ХХ съезд. Он позволил мне раскрыться как ученому и быть свободным. Мне был 31 год, когда умер Сталин. Будучи сыном очень известного человека, я с четырнадцати лет жил в страхе за отца, с которым в любой момент могло случиться то же, что с моим дядей по матери, что произошло с мужем папиной сестры, и со многими нашими знакомыми. В нашем классе почти у всех ребят кто-то был арестован, сослан или расстрелян. Я очень дружил со своими одноклассниками, а потом и однокурсниками. По молодости мы были очень открыты и откровенны. Когда оставались втроем или вдвоем, то разговоры шли и на общественные темы. И мое счастье, что среди моих товарищей не было доносчиков.
Нет, не случайно я взялся за эпоху Ивана Грозного. Это, несомненно, были аллюзии на современность. Я ведь писал о тех людях, которые стали жертвами Грозного. Я хотел разобраться, как это могло случиться.
Нашествие забвения
Вяземский писал: "Карамзин - наш Кутузов двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения..." У вас нет чувства, что мы переживаем сегодня именно такое нашествие?
Сигурд Оттович Шмидт: Большая беда в том, что в школе последовательно уменьшается число воспитывающих предметов. Причина мне понятна: люди стали очень практичны, им кажется, что ни литература, ни история не имеют практического применения. Мол, какая разница: Иван Грозный убил сына или сын убил Ивана Грозного, это же было в незапамятные времена. Кроме того, злую шутку играет с нами Интернет. Благодаря ему пласт современности так непомерно разросся и раздулся, что память о прошлом вытесняется куда-то на задворки сознания.
Получается, что наша жизнь развивается лишь по горизонтали, а вертикаль - движение вглубь и порыв к небу - вовсе исчезает.
Сигурд Оттович Шмидт: Да, люди замкнуты на гонке за насущным, и просто не успевают рассказать внукам о своих предках, да и о себе самих. А ведь только история рода может раздвинуть тесные рамки нашей жизни.
А какое событие в нашей истории мы до сих пор недооцениваем?
Сигурд Оттович Шмидт: Если говорить о ХХ веке, то это Великая Отечественная война.
?!
Сигурд Оттович Шмидт: Да, это надо признать: мы недооцениваем и недопонимаем подвиг людей сорок первого года. То был порыв, который вам трудно представить. Ничего подобного я больше никогда не видел и не увижу. Причем этот массовый подвиг самопожертвования происходил после страшного, ничем не оправданного периода террора. Помните, у Булата Окуджавы - "наши мальчики головы подняли..."? Люди в начале войны именно подняли головы. Я помню, что в нашей интеллигентской школе почти все ребята имели родственников- "врагов народа", но как они стремились попасть на фронт!
А если перенестись на сто лет вперед, то какие события, пережитые нами в недавние годы, войдут в будущие учебники?
Сигурд Оттович Шмидт: А вы как думаете?
Если это будет некий "краткий курс", то мы уместимся в одной строчке: "Эти люди жили в эпоху расцвета и разрушения Советского Союза". Только этим, мне кажется, мы и будем интересны потомкам. Но это не так и мало...
Сигурд Оттович Шмидт: Пушкин писал, что "образующееся просвещение" Европы "было спасено растерзанной и издыхающей Россией". События ХХ века стали продолжением этого по сути жертвенного пути России. Мы проверили утопию на себе, понеся огромные жертвы. И этим, конечно, вошли в глобальную историю.
Нравственная история в безнравственном мире
Та вдохновенная русская историография, у истоков которой стоял Карамзин, - она продолжается? Или этой традиции уже нет?
Сигурд Оттович Шмидт: Тут надо вспомнить, в чем же состоит эта традиция. По крайней мере с тринадцатого века наша история стала расходиться с европейской.
Это было связано с разделением христианства на западное и восточное.
Сигурд Оттович Шмидт: По существу - да. И тут важно, что Карамзин, понимая, что задача исторической науки - формировать общественное сознание, старался подчеркнуть европеизм российской истории.
Он не был сторонником того, что потом назовут евразийством?
Сигурд Оттович Шмидт: Нет, конечно. Мы оказались преемниками долее всего сохранившейся имперской системы Византии, существовавшей до середины пятнадцатого века. В Риме это все прекратилось раньше. Конечно, немецкие государи называли себя императорами, но это разговоры. Империя Карла Первого или немецкая австрийская Габсбургская монархия - это были сравнительно небольшие государства. У нас же размеры страны сами по себе - имперские, вдобавок примешалась восточная система управления. Пришедшая из Византии сакральность первого лица очень помогла удержанию таких пространств под единым руководством, но мы стали чудовищно зависимы от характера и способностей одного человека. Иван Грозный, не умея и не желая сдерживать своих страстей, загубил все, что построил. Даровитейший и дальновидный Петр Великий совершенно деспотическим и безнравственным способом насаждал европейские реформы. Сталин, приход которого оказался тем внезапнее, что все ждали демократии...
Но, быть может, именно поэтому вопрос о том, нравственна власть или безнравственна, - это для нас вопрос жизни и смерти. Русская литература стала великой именно потому, что в ней наибольшее внимание уделялось нравственным и моральным вопросам, а не занимательности. Так и "История государства Российского" - это, прежде всего, история нравственная. Карамзин давал нравственные оценки историческим деятелям и потому-то был так важен для своих современников.
Но сейчас я, как читатель исторической литературы, вижу, что карамзинская линия уступила место безоценочному изложению хода событий. О своей стране историки пишут примерно так же, как они писали бы о любой другой. В таком же духе составляются учебники - "ничего личного". Нам внушается, что нравственный подход - идеологичен, не современен. Вас это не тревожит?
Сигурд Оттович Шмидт: Тревожит. По моему убеждению, нравственный подход лежит в основе рождения истории как таковой. Я руковожу уже много лет конкурсом исторических научных работ школьников старших классов, который организует "Мемориал", и вижу, что ребята мыслят смелее, свободнее взрослых.
Получается, что это подростки сегодня пишут нравственную историю.
Сигурд Оттович Шмидт: Да, они пытаются это делать. Но что огорчает: немногие из авторов этих талантливых работ поступают на исторические факультеты. Родители советуют им выбрать что-то более прибыльное. Они знают, что труд ученых, особенно в гуманитарной сфере, у нас не ценится.
Я вижу, в каком неуважительном, по существу унизительном положении находятся научные работники, особенно гуманитарии. Насколько их оклад меньше заработка гастарбайтеров или охранников. И, тем не менее, вижу хороших людей, которые готовы отдавать силы именно такой работе. Для них ощущение работы по призванию является высоким внутренним долгом. Каждодневные встречи с такими молодыми людьми меня очень радуют. Ведь я потерял уже всех своих близких сверстников, и мне стали по-настоящему близки те, кто намного моложе меня. Я благодарен им за то, что вызываю у них не только почтение, но и искренний интерес.
"Когда человека ждут..."
Значит, вы все-таки оптимист: интерес к истории в России не погаснет?
Сигурд Оттович Шмидт: Я оптимист, потому что знать свою историю - это человеческая потребность. Человек не может не интересоваться своими корнями. Ему нужна связь с родными, с предками, ощущение связи с родной местностью, ему необходимо определить свое место в ряду событий и явлений...
Я вот уже лет двадцать живу в двух мирах - с теми, кто ушли, но остаются во мне, и с теми, кто меня окружает. Это обнаруживается совершенно ощутимо. После того как скончалась моя няня, с которой я жил шестьдесят семь лет, мне стали сниться сны. В них - мертвые и живые вместе. Пока няня была жива, пока живы были родители - они у меня были сами по себе. А теперь все вместе.
Все живы...
Сигурд Оттович Шмидт: Да-да, все живые. И я чувствую, как бы они укорили меня, если я что-то делаю не так, как это полагалось бы при них.
И это совсем не тягостное чувство?
Сигурд Оттович Шмидт: Скорее гармоническое.
Я заметил, что почти во всех недавних интервью вас стали спрашивать о рецептах долголетия.
Сигурд Оттович Шмидт: Что ж, эти вопросы - дань моим летам... Вероятно, это объясняется несколькими обстоятельствами. И унаследованным от родителей. И тем, что я трудолюбив. Не то, что умею трудиться - я люблю трудиться. И, когда не работаю за письменным столом или не читаю специальную литературу, а занимаюсь чем-то другим, то все равно думаю о своей работе. Я всю жизнь занимался тем, что мне интересно. Сохраняю и по сей день потребность и способность учиться у других. Любознательность не уменьшилась, сохраняются элементы прежнего задора. Видимо, существенно то, что никому не завидовал, не видел трагедии в карьерных неудачах. Ведь не все было гладко - к примеру, в "большую" Академию меня не выбрали.
Что же вас утешало и спасало?
Сигурд Оттович Шмидт: Я по натуре человек общественный, всегда был занят преподаванием. Самым интересным для меня было общение в студенческом научном кружке, где я очень многое получал от молодых талантливых людей. И я чувствовал там востребованность, а это очень важно: когда человека ждут. Пятьдесят лет, до середины двухтысячного года, мы собирались вместе, и это было счастьем.
Способность работать, конечно, утрачивается. Раньше мог легко заниматься многими темами. Теперь должен сосредоточиться. Утрачен темп работы. Но спасибо и за то, что успеваю. Я даже планы строю.
А выходные у вас бывают?
Сигурд Оттович Шмидт: Никогда не было. И хобби у меня нет. У меня бездарные руки. Я как-то негармонически развит. Вот могу печатать на пишущей машинке и все.
Дмитрий Шеваров
Досье "РГ": Сигурд Оттович Шмидт.
Родился 15 апреля 1922 г. Окончил исторический факультет МГУ в 1944 г. С 1949 г. преподает в Московском историко-архивном институте (ныне Российский государственный гуманитарный университет).
Патриарх отечественной исторической науки. Советник РАН. Академик РАО. Почетный председатель Археографической комиссии РАН. Главный редактор "Московской энциклопедии". Заслуженный профессор РГГУ, заведующий кафедрой москвоведения Историко-архивного института. Сын легендарного полярного исследователя, Героя Советского Союза, академика О.Ю. Шмидта.
Смотреть весь альбом портретов Сигурда Оттовича Шмидта (21)
Сигурд Оттович Шмидт рассказывает о своем дяде, философе Якове Эммануиловиче Голосовкере. Беседует Юрий Курнешов:
[Error: Irreparable invalid markup ('
Сигурд Оттович Шмидт рассказывает о книге "Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтовa" (издательство "Искусство", 1941 г.), Этот великолепный альбом (редактор - Николай Леонтьевич Бродский), подготовленный сотрудниками Института мировой литературы им. Горького под руководством Маргариты Эммануиловны Голосовкер, был практически полностью утрачен во время войны и никогда не переиздавался. Беседует Юрий Курнешов:
Сигурд Оттович Шмидт вспоминает о своем детстве и любимых детских книгах. Беседуют Юрий Курнешов и Александра Кириллина:
Съемка - Александра Кириллина
12.12.2011