(no subject)
Шестнадцатого вечером моя сестра умерла от коронавируса.
Я писала о ней как о Диане, но это был ее давний никнейм. На самом деле ее звали Алина. Точнее, Ангелина, но она терпеть не могла свое полное имя. Что всегда немного расстраивало меня, потому что назвала ее я.
Ей было двадцать четыре. Исполнилось тринадцатого мая, когда она уже лежала в больнице. У меня в шкафу лежат подарки, которые я собиралась ей дарить. Понятия не имею, что с ними делать.
У меня в жизни было всего два по-настоящему близких человека, и из них двоих она была мне дороже. И она была единственным родственником, которого я по-настоящему любила, так что семьи - кровной семьи - у меня больше нет и, скорее всего, никогда уже не будет.
Она была моей лучшей подругой. И первым другом в моей жизни, по-настоящему разделявшим мои увлечения. До этой дружбы я даже не осознавала, что всю жизнь была одинока. Она понимала меня, как никто другой. Она была идеальным собеседником. Она была единственным человеком в моей жизни, рядом с которым я чувствовала себя полностью расслабленной.
Она была одной из самых умных людей, которых я знала. Она разбиралась, кажется, во всем, в чем хотела разобраться. Если я всегда была чистейшим гуманитарием, то она справлялась со всеми предметами. Она полностью самостоятельно выучила японский до уровня достаточного, чтобы поступить на магистратуру в столичный вуз.
Меня всегда восхищали ее отношения с информацией. Она всегда что-нибудь читала, смотрела или учила, у нее каким-то образом всегда были силы и мотивация, даже когда она болела, даже когда одновременно училась и работала, даже когда была не в лучшем психологическом состоянии. Это задавало мне планку (которую я, к сожалению, не в состоянии держать). Она могла прочитать Библию, "Человек Моисей и монотеизм" и тетралогию "Иосиф и его братья" просто потому, что ей понравился мультик на библейские мотивы. Она могла прочитать две книги про анархизм просто потому, что ее заинтересовало, что же значит слово "анархизм". Когда ей было девять или десять, она прочитала Коран просто потому, что хотела писать рассказ в арабском антураже. Кстати, в этом же возрасте ее кумиром был Ломоносов.
Но она не была стереотипным умником. Она обожала аниме, она была фанатом Бэтмена и "Стартрека", она смотрела Ностальгирующего Критика, Cinema Sins (двух последних я лично не особенно одобряла) и летсплеи, да и сама иногда играла; одной из последних вещей, на которые она меня подсадила, был SAO Abridged. Она верила в соционику, хотя была бакалавром психологии. К сожалению, мы разделяли не все интересы друг друга (и, о чем я теперь особенно жалею, в первую очередь именно я не разделяла немало ее интересов), но она была для меня единственным человеком, рядом с которым можно было быть гиком. Мы разговаривали отсылками, а это единственный тип общения, который я ценю по-настоящему. Иногда я заранее знала, что она ответит на мою реплику - но так, что меня это не раздражало. Даже в последние дни из больницы она писала мне смс с отсылками к "Как стать волшебником" (вот ни хрена никто больше не знает, что такое "Как стать волшебником", просто потому, что это очень, очень малоизвестная вещь из нашего общего прошлого) и рассуждала на тему "Последнего испытания".
И шутила, конечно. У нее было чувство юмора. Иногда с уклоном в мрачное, стереотипно-бальзачье, хотя она была Робом. Еще она умела очень выразительно злодейски хохотать в подходящие моменты.
Она считала (и я была согласна), что более глобальные события важнее, даже если они происходят в вымышленных мирах, а менее глобальные - в реальном. Поэтому мы, к сожалению, мало говорили о ее жизни и я ничего не знаю о ее друзьях вне нашей компании (однако они существуют - а у меня лично моих друзей нет).
Мне жутко представить, что она никогда не узнает финалы многих любимых произведений - учитывая, что любопытство было одной из ее определяющих черт.
Она была талантливая. Она могла писать как минимум не хуже меня (и способности к рисованию у нее были, пусть она нигде и не училась). К сожалению, она мало что успела написать и совершенно точно не раскрыла свой потенциал до конца. И мы так ничего и не написали в соавторстве. С ней можно было обсуждать творчество как с коллегой, она и тут всегда меня понимала, при этом никогда не было ощущения, что она завидует мне и перетягивает внимание со своих проблем на мои. Правда, справедливости ради, ценных советов она мне почти никогда не давала. Переводы с ней тоже можно было обсуждать, и вот там мы уже обе советовали друг другу. Я так гордилась, когда поняла, что у нее тоже есть способности к языкам.
Она была сильная. Ею невозможно было манипулировать - только убедить логически или просто попросить по-хорошему. Иногда, когда была младше, перегибала палку и просто отказывалась делать то, что ее пытались заставить, даже объективно полезное (мыть руки, например) - у нас дома про это шутили: "По приказу не сяду". И все равно ее невозможно было не уважать. Когда в детстве мы дрались и я побеждала, она смеялась мне в лицо, зная, что от этого будет хуже. В четыре года! И она все детство притворялась, что не боится собак, потому что я боялась собак, а она хотела в чем-нибудь меня превзойти. Все детство скрывала фобию. Она решилась сменить специальность, зная, что вероятной реакцией семьи будет "мы же говорили", и поехала в другой город жить в общаге, хотя была социофобом. Она очень сильно повзрослела и развилась, пока жила там.
Вообще она психологически сильно изменилась в последнее время. Мы много говорили о чувствах. Она начала обнимать меня и вообще ценить физический контакт. Она больше не стеснялась вместе плакать над фильмами. Это было прекрасно. Но, к сожалению, так и не успела научиться принимать мою заботу как должное. Когда она сообщила мне о своей болезни, она как будто бы извинялась за беспокойство; когда я перезвонила на следующий день, чтобы спросить, как дела, она казалось радостно удивленной; когда дело дошло до вызова "скорой" и я попросила позвонить мне, когда ее положат в больницу, она недоуменно спросила: "Зачем? Тебе же все равно нельзя будет меня навещать". Это делало мне больно.
Она была очень честным человеком.
Она умела делать комплименты, которым я верила. В том числе и потому, что была честной. Ничьи больше комплименты не значили для меня так много.
И ничьих больше подарков я не ждала с нетерпением. И я обожала дарить ей подарки - я вообще люблю дарить подарки, а ее я к тому же очень хорошо знала, у нее было много увлечений и она с радостью пробовала новое. Я всегда жалела, что в году так мало поводов что-нибудь ей подарить. У меня сохранен длинный список идей подарков на будущее, который теперь уже не понадобится. Ей можно было подарить как что-нибудь крутое, так и что-нибудь на первый взгляд стереотипное, например, формы для выпечки. Ну, просто она умела и любила печь. И, кстати, обещала научить меня (готовила я лучше, но вот печь я не умею), но нам все время что-то мешало, и руки так и не дошли. Насколько я знаю, одной из этих форм она даже не успела воспользоваться.
Она была сильной не только морально, но и физически. Возможно, даже сильнее некоторых наших знакомых мужчин. Единственный человек, из чьего захвата я не могла высвободиться. Когда была помладше, любила хлопнуть по плечу так, что люди аж присаживались (по-моему, она делала это специально). Пока врачи не запретили ей физнагрузки, она была одной из лучших фехтовальщиков нашего клуба. Ее меч подарила ей я, и никто больше толком не умел орудовать этой кувалдой. Она умела садиться в позу лотоса, невзирая на лишний вес. Она чихать хотела на боль и дискомфорт - не только в бою, но и по жизни, и вообще имела уклон в некоторый аскетизм. Она всегда посмеивалась над тем, что я плохо переношу холод.
Она была красивее меня, я всегда это знала, у меня разве что стопа изящнее. Когда мы были детьми, у нас были одинаковые голоса - пока она не подросла и не заговорила басом (и еще она, в отличие от меня, избавилась от картавости). Единственное, в чем я превосходила ее совершенно точно - это музыкальный слух. Она не слишком хорошо управляла мимикой - от природы у нее было скорее малоподвижное лицо, и в попытке компенсировать это она часто изображала гипертрофированные выражения.
Она любила позанудствовать. В нашей компании над этим подшучивали, но вообще меня это не раздражало. Я любила ее лекции.
Она не была особенно терпимой к людям, многие ее раздражали. Она, конечно, не говорила этого им в лицо. Она очень не любила конфликты и весьма хорошо управляла эмоциями. Но за глаза нередко разражалась гневной тирадой. Я думала, что с возрастом она начнет понимать людей лучше, но теперь уже нет.
Еще она так и не научилась заботиться о себе. И тратить деньги, хоть и зарабатывала больше меня. Не решалась даже купить гребаный набор закладок. Но я все равно подарила их ей на восьмое марта. Не знаю, успела ли она хоть раз воспользоваться ими - может быть, она читала электронную книгу.
Она любила все классифицировать и раскладывать по полочкам. Составила полный список всех книг в доме с расположением и с указанием содержимого сборников. Но в быту при этом никогда не была аккуратна. В принципе быт интересовал ее так же мало, как и физический комфорт. Она была пунктуальной. Она всегда раздражалась, что мы опаздываем на тренировки, а я всегда раздражалась, что она приходит в гости раньше времени и я не успеваю высушить волосы, закончить уборку или еще что-то. Она постоянно носила часы, даже спала и мыла руки в них. Мы решили ее в них хоронить.
У нее была хорошая память. Она всегда говорила, что у меня лучше, но на самом деле мы просто запоминали разное. Вообще я чаще обращалась к ней, когда не могла что-то припомнить, и она чаще указывала мне, что я о чем-то забыла. Не считая информации из детства. Она помнила детство очень, очень смутно, и потому мне нельзя было с ней поностальгировать. Я все время рассказывала ей истории из детства и жизни нашей семьи.
Она разделяла мои взгляды на гендер, ориентацию, деторождение и прочие волнующие меня вещи. И еще она была единственной из всех, кого я знаю, кто так же, как и я, терпеть не мог всяческую любовь и секс в художественных произведениях.
Она умела уважать людей независимо от возраста.
Она умела видеть красоту в окружающем мире.
Она не любила плакать.
Она не была слабонервной. Можно было показывать ей грустные и страшные фильмы, не боясь, что ей поплохеет. Можно было шутить самые черные шутки. Можно было обсуждать болезни и прочую физиологию - она с полным энтузиазмом отреагировала на мое предложение рассказать подробно, как меня оперировали и на что это было похоже. Это такое облегчение, если живешь с Гамлетом и постоянно следишь за каждым своим словом, чтобы не погрузить его в глубокую меланхолию на ближайшие полдня!
Она воспринимала мир как писатель. Собирала опыт, чтобы потом его использовать в тексте. В этом мы тоже были похожи, и этого другие люди тоже совершенно не понимают.
Она любила настолки. Собиралась самостоятельно сделать (или, кажется, даже уже делала) какой-то специфический набор игровых карт, потому что у той игры не было официального русского перевода. Она шила мягкие игрушки (и вообще была единственным человеком в моем окружении, разделявшим мою любовь к игрушкам). На НГ она сшила мне Сэма из "Trick 'r Treat" (потому что мы вдвоем смотрели этот фильм на Хэллоуин, и у нас был замечательный Хэллоуин), а еще до того - Лиса из экранизации "Маленького принца" и три версии Тоторо. Подумывала, не начать ли валять следом за мной, но не собралась. Я показывала ей, как это делается (она сказала: "Такое чувство, что ты шьешь, а нитку забыла"), но не успела свалять ничего для нее. Когда-то она плела из бисера, у меня хранится ожерелье, которое она мне сделала. Еще она делала какие-то бумажные фонарики, коллажи и прочее. Вообще она еще в детстве умела работать не только головой, но и руками, в отличие от меня. Она коллекционировала декоративные подушки. Однажды смонтировала клип. Однажды начитывала аудиокнигу. Увлекалась фотографией. Умела играть в шахматы, хотя, как я понимаю, не слишком хорошо. Любила кроссворды, причем умела разгадывать такие, которые кажутся мне запредельно сложными. Разводила комнатные растения, особую слабость питала к кактусам. Обожала кошек, но по какой-то причине так и не собралась завести, хотя одно время подумывала - самое дурацкое, что я помню, как спрашивала ее об этом, и даже не один раз, но не помню ответ. Она рассказывала мне про психологию, и про Японию, и про комиксы DC, и про прочие темы, многие из которых, может быть, бесполезны, но все равно страшно от мысли, что больше некого спросить в случае чего.
Мы вместе смотрели фильмы - иногда дурацкие, потому что только с ней мне не стыдно было их разделить, а иногда даже не фильмы, а вообще какие-нибудь обзоры и прочую ютубовскую фигню. Мы вместе над всем этим шутили, иногда даже и пошлые шутки - почему-то в присутствии других людей большинство этих шуток просто не приходит мне в голову. Мы не всегда совпадали во мнениях - но очень часто, в том числе и о вещах, которые почему-то не нравятся большинству людей (например, мы обе любили "Запрещенный прием", да и "Темный феникс" нам нравился). Мы подсадили друг друга на хрен знает какое количество произведений, причем я далеко не всегда могу вспомнить, кто же кого подсадил. Мы пели вместе, собирали пазлы вместе (а еще я подсадила ее на 3Д-пазлы), играли в песни (в которые больше никто не умеет играть) и в слова (в которые никто не умеет играть на нашем уровне). С ней было интересно ходить за покупками - нам казались интересными и забавными одни и те же вещи, и мы ходили по магазинам, как по музеям, рассматривая все. Я обращалась к ней с вещами, с которыми не могла разобраться - ничего масштабного, просто "не пойму, как разгадывать этот тип кроссвордов", "не могу собрать этот пазл", "не пойму, как собрать это оригами" - и она всегда разбиралась. Многие воспоминания о старых добрых временах имели какое-то значение только для нас двоих. Ну кому и что, например, особо расскажешь про то, как мы сидели на Зеленом форуме? Кстати, у нас там долгое время был один аккаунт на двоих, хотя ей было 11-12, а я была взрослая, но и она к этому времени тоже писала совершенно как взрослая.
Она отлично знала английский. Я уже много лет потребляю английский контент процентов семьдесят своего времени, а делиться им больше не с кем. Она была в аналогичном положении. Мы в последние месяцы общались, и устно, и письменно, на смеси языков, переходя на английские выражения всякий раз, как она казались нам более емкими.
Она любила ходить пешком. Могла даже просто по комнате кругами несколько километров намотать. Она любила ездить на поездах, как и я. Я всегда мечтала, что мы еще поедем вместе куда-нибудь. Она любила отдыхать на природе, как и я. Она не боялась насекомых и любила меня этим поддразнивать.
Когда ей запретили тренировки, она все равно продолжала на них ходить, просто чтобы пообщаться с нами. Летом мы приходили на валы, а она уже сидела там, на склоне, прячась в высокой траве, и читала книгу. Я не могу. Сейчас как раз такая погода. Я просто хочу прийти на валы и внезапно увидеть ее там в траве - как она сидит в позе лотоса, с книжкой, и машет мне рукой. Потом сбрасывает с вала свой каремат, сбегает вниз и начинает ворчать, что я опять опоздала на десять минут.
Она боялась, по-моему, только собак, клоунов и социальных взаимодействий (да и то активно боролась как минимум с двумя из этих фобий). Иногда меня это бесстрашие восхищало, иногда нервировало. Каждый раз, когда она уходила от меня вечером, я знала, что если не будет автобуса, она запросто может пойти пешком по темноте через полгорода, сколько бы я ни говорила, что готова оплатить ей такси или оставить ее ночевать у себя.
За все годы она переночевала у меня только три раза, на Новый год. И мы так ни разу и не организовали Ночь сказок, как когда-то хотели. И она так ни разу и не съездила ни на одну полигонку, а я если когда-нибудь все-таки и съезжу, то ведь без нее теперь, а мы столько лет об этом мечтали.
У нее даже предпочтения в одежде совпадали с моими. И любовь ко всему клетчатому, как я совсем недавно узнала. Еще мы с возрастом как бы поменялись прическами - раньше я коротко стриглась, а у нее были очень длинные волосы, а в последнее время наоборот. А я так и не научилась толком делать прически и всегда рассчитывала, что в случае чего попрошу ее о помощи.
Она любила яблоки - по-моему, это была ее любимая еда (и всегда шутила на тему яблок и "Тетради смерти"). Любила хороший кофе и чай, мы даже ходили несколько раз в чайную на какие-то мастер-классы. Любила мясо в любом виде (и совершенно равнодушно относилась к овощам). У меня дома есть две ее чашки. И сахар в сахарнице есть только потому, что она пила с ним какао.
Она принципиально отказывалась от алкоголя - по-моему, за всю сознательную жизнь один раз выпила полстопки вина. Принципиально отказывалась ругаться матом и привычно ворчала, когда окружающие матерились в ее присутствии. Я так и не научилась не материться при ней. Она говорила, что мат передает слишком интенсивные эмоции и это доставляет ей дискомфорт. Да она даже смайлик, пожимающий плечами, в Скайпе использовала мужской, а не женский, потому что женский одет в красное и "выглядит слишком агрессивно".
Она говорила, только когда было, что сказать. Она не транслировала в окружающую среду отрицательные эмоции. Она не любила напрягать людей. Я боюсь, что, может быть, она слишком сильно старалась не напрягать людей, включая меня, и поэтому, может быть, я не до конца знаю, какой именно она была.
У меня всегда было такое ощущение, что я ее воспитала. Может, я несправедлива к маме, но мне всегда казалось, что она у Алины большую часть детства разве что домашку проверяла, а все настоящие разговоры (как и демонстрация на личном примере) были на моей совести. Да и времени мы вдвоем с Алиной больше проводили. Поэтому я всегда воспринимала ее как свою ученицу, и это было прекрасно, ведь насколько бы она ни превосходила меня, это было косвенно моей же заслугой и поводом для гордости. Поэтому я всегда считала, что она лучше меня, но никогда не завидовала ей. При этом я знаю, что она, в свою очередь, всегда считала, что я лучше ее. Мы взаимно восхищались друг другом. И это, на самом деле, единственный тип отношений с людьми, который мне по-настоящему нужен, потому что сама я умею любить только через восхищение.
Когда мы были младше, я задавала ей планку. Она читала и смотрела вещи, которые нравились мне, даже если они были для нее слишком взрослыми. Если она не могла осилить книгу, которой я очень хотела поделиться, я читала ей вслух и останавливалась на самом интересном месте (вообще дома мы часто читали друг другу и маме вслух). Я учила уроки, в том числе уже в универе, объясняя ей то, что мне самой казалось непонятным, тренировалась на ней защищать все научные работы. Я научила ее плавать. Я была ее первым учителем по фехтованию (но она быстро меня обошла) и по стрельбе из лука (в этом мы, кажется, были одинаково плохи). Она всегда обращалась ко мне за критикой своих рисунков и текстов.
Я привыкла делиться с ней почти всем, что мне нравилось. Мы постоянно переписывались практически обо всем на свете. У меня есть список фильмов, которые я собиралась ей показать, на ее компьютере где-то должен лежать список книг, которые я рекомендовала. Я перестала использовать тег "сестра" в блоге, потому что пришлось бы использовать его постоянно. Я показывала ей каждую новую покупку, хвасталась каждым достижением, старалась отвести в каждое место, где увидела что-нибудь примечательное, дать ей попробовать любую новую еду, которая мне понравилась. Не только от самого разделения, но даже от одного его предвкушения ("представляю, какое лицо сделает Алина, когда это увидит!") любая приятная вещь становилась вдвое приятней. Это как шутка кажется смешнее, когда другие люди тоже смеются - или даже когда просто представляешь, как будешь рассказывать ее вслух другим людям.
Теперь я не знаю, что делать. Предвкушения больше нет, и от этого кажется, что все потеряло по крайней мере половину смысла. К чему любить что-либо, если я не смогу порадовать этим ее? К чему добиваться чего-либо, если она не будет за это мной гордиться?
И я не могу ни о чем думать. Все ассоциируется с ней. Любые приятные воспоминания либо непосредственно связаны с ней, либо включают вещи, которыми я хотела и не успела с ней поделиться. Это как будто пришел дементор, а вызвать патронуса нельзя. Все мои планы на будущее, все мечты, даже просто беседы с воображаемыми собеседниками всегда так или иначе включали ее. Я не могу даже смотреть на вещи в своем доме - вот это она мне подарила, а вот это мы купили вместе, а вот этим мы занимались вместе, а вот этим я ей хвасталась, а вот это, новое, я собиралась ей показать, но так и не успела... Она настолько везде, что мне придется на похороны надеть блузку, на которой есть крошечное пятнышко от соуса, оставшееся после того, как мы с ней прошлым летом прятались от дождя в одном кафе.
Еще она была моим читателем. Единственным, кто читал все мои хоть сколько-нибудь доведенные до ума тексты. И она знала про почти все мои задумки. Я писала не из расчета на нее, я знала, что ей не всегда нравится в произведениях то же, что и мне, и моим воображаемым идеальным читателем была скорее более молодая версия меня же. Но я все равно не представляю, как я теперь что-нибудь напишу, а она это не прочитает. Как я закончу то, что уже начато, и не узнаю ее реакцию на моменты, где я ожидала реакции. Не представляю. И она уже не увидит мой первый рассказ на бумаге. И я не успела ей сказать, что не победила в одном литконкурсе, о котором она знала, все время были какие-то более актуальные проблемы.
Она была частью нашей дружеской компании - и частью нашей с Андреем семьи. Ему сейчас плохо почти так же, как и мне. Когда она попала в больницу, он готов был отдать полторы тысячи долларов ей на одно нужное лекарство, безвозмездно, из денег, отложенных на выплату долга за квартиру (это не понадобилось, на следующий день в больницу завезли бесплатное). Жаль, что она не узнала об этом. Все любили ее. По крайней мере, все, на чье мнение вообще стоит обращать внимание. Я не знаю, как мы сможем собираться компанией без нее. На что это будет похоже? Она говорила не много, но... это будет совсем не то. Я вообще даже не до конца уверена, что хочу продолжать быть в этой компании без нее.
Я даже не могу вспомнить, успела ли я вообще сказать ей, что мы с Андреем хотим пожениться. Просто это был план на отдаленное будущее, поэтому мы никого специально не оповещали. Я вроде бы смутно припоминаю, что упомянула об этом и она возмутилась, что я так долго об этом молчала... Но у меня слишком живое воображение и я слишком много говорю с людьми в своей голове, я могла все это придумать.
Я все время скучала по ней.
Дома у нас была одна комната. До того, как я познакомилась с Андреем, отношения с мужчинами мало меня интересовали, и потому я всегда думала, что мы будем жить с ней вместе. Ведь все, наверное, хотя бы в детстве мечтают жить в одном доме с друзьями, а тут эту мечту реально было воплотить, ведь мне повезло и мой друг - родственник! Когда я все-таки съехалась с Андреем, меня всегда продолжало беспокоить, что это не то, о чем я мечтала. Я хотела бы, чтобы она была рядом постоянно, чтобы можно было просто иногда обмениваться репликами, занимаясь каждая своими делами, чтобы я просто запела, а она начала подпевать, чтобы я оставила на видном месте книгу, а она тоже прочитала ее, чтобы можно было, как раньше, лежа в темноте в постелях, шепотом обсуждать творческие планы. Поначалу после переезда мы могли по два часа созваниваться в Скайпе.
Когда она уехала в Киев, я не знала, как это вообще выдержу. А у нее там еще и был ограниченный доступ к Интернету, то есть даже переписываться можно было только в режиме телеграммы. По иронии судьбы, я даже радовалась, что объявили карантин и она приехала домой раньше времени.
Я знала, что она мне рада. Я никогда не бываю в этом уверена, даже Андрея, по-моему, необходимость общаться со мной нередко раздражает (просто потому, что мне надо больше общения, чем ему), что уж говорить про всех остальных людей. С ней я чувствовала себя уместной.
Она всю жизнь нас пугала. В детстве несколько раз терялась. Болела всегда тяжелее, чем я. В разное время врачи подозревали у нее сепсис, эпилепсию, диабет, сотрясение мозга и менингит (ни один из этих диагнозов не подтвердился). До подростковых лет падала в обморок от перегрева (в том числе один раз прямо на школьной линейке), и мы потратили долгие годы, прежде чем выяснили причину. Когда ей было лет шесть, я спасла ее от утопления. Однажды на тренировке ей буквально срезали родинку, и с тех пор я все время боялась, что у нее будет рак.
В девятнадцать у нее нашли рассеянный склероз. Когда он впервые проявился, проблемы сразу начались серьезные, в частности, потеря контроля над обеими руками. До вчерашнего вечера это было самое страшное, что когда-либо случалось в моей жизни. Она восстановилась после этого первого приступа и по большей части жила нормальной жизнью. Но я всегда знала, что так будет не всегда, и в глубине души понимала, что надеяться можно на две вещи: либо наука сделает скачок в ближайшее время и научится излечивать эту дрянь, либо Алине повезет умереть по какой-либо другой причине до того, как ее парализует. Еще я понимала, что мне ни в коем случае нельзя умереть раньше нее, потому что я не могу ее вот так бросить. Конечно, я никак не рассчитывала, что нам подарят всего четыре с половиной года. И, конечно, коронавирус - это совсем не тот исход, которого я ей пожелала бы.
Возможно, это должно было произойти так быстро. У нее начался рецидив склероза буквально сразу же после очередного курса лечения, она даже не успела пропить все препараты для домашнего приема - так что, может быть, он и дальше прогрессировал бы так же агрессивно. Причем все было реально плохо, она ослепла на один глаз. В итоге она прошла еще один курс лечения, а сразу же после выписки - ковид и пневмония. Весьма вероятно, что процедуры, которые она проходила, ослабили ее иммунитет и поэтому все так закончилось. Но никто же не знал, что она заразится, и надо же было что-то делать, нельзя же было просто позволить ей слепнуть дальше. В общем, никто не виноват. Но получается, что из-за двух последовательных болезней она провела последний месяц своей жизни больная (плюс ко всему из-за того, что она смотрела одним глазом, у нее еще начались сильные боли в шее), ослабленная и наверняка испуганная. И я даже не знаю, насколько испуганная, потому что она никогда не жаловалась на такие вещи. И я не могла видеться с ней все это время. Последний раз я видела ее две секунды, через лестничный пролет, когда привезла ей лекарства и пульсоксиметр.
Из-за того, что я все эти годы знала, что она больна, из-за того, что непонятно было, сколько ей осталось нормальной жизни, и из-за этой постоянной мысли на краю сознания ("Пусть лучше она умрет раньше, чем это начнется") я всегда чувствовала, что наше общение конечно и потому особенно драгоценно. Может быть, это даже одна из причин, почему я любила ее сильнее всех (хотя она расстроилась бы, если бы узнала, что это так). Я действительно ценила каждую минуту с ней. Я щадила ее и старалась не ныть о своих депрессивных псевдопроблемах, но всегда рассказывала о хорошем. Мы очень давно не ссорились, мы прояснили все старые спорные вопросы, между нами не осталось практически ничего недосказанного. Разве что мы никогда открытым текстом не говорили, что любим друг друга, потому что это прозвучало бы как-то странно. Я написала ей это в последний вечер, хотя и знала, что, скорее всего, бесполезно. Не думаю, что она видела это сообщение. Не знаю даже, писала ли я живой. Мне не сказали точное время, когда все случилось. Почему-то я хочу, чтобы оказалось, что это случилось уже после того, как я написала, хотя сама не понимаю, что это изменило бы.
И все-таки так странно, что я столько лет ожидала этого, потом все время, что она болела, морально готовилась к этому, потом ей стало хуже, и в последний день мы говорили о ней так, как будто бы уже заранее прощались... а теперь я все равно никак не могу до конца осознать, что произошло. Если бы я на сто процентов верила в случившееся, не смогла бы все это написать. Вечно задумаюсь, а потом выныриваю, и в первую секунду мысль: "Стоп, я же все это придумала?" - потому что я ведь действительно часто проживаю в голове страшные сценарии. Пишу этот пост и все время правлю отдельные формулировки, потому что мне все еще кажется, что при следующей встрече она начнет задавать о них вопросы, как это обычно бывало.
Одной из последних вещей, от которых мы вместе фанатели, были "Призраки усадьбы Блай", и это теперь выглядит как предзнаменование (хуже всего, что и "horrible choking death" - тоже). "The work of loving someone is worth the pain of losing them"... Наверное. Я хочу уйти в forever house. Я хочу искать отражение в воде. Я хочу броситься в озеро и кричать: "It's you, it's me, it's us". But she wouldn't. She would never.
Но одновременно с этим я ведь не верю в загробную жизнь. В Бога, но не в рай. Может быть, в реинкарнацию, но не в рай. Хотя я не уверена до конца. Может быть, с точки зрения Бога в посмертии и есть какой-то смысл... Она была атеисткой, но она была очень хорошим человеком.
Я писала о ней как о Диане, но это был ее давний никнейм. На самом деле ее звали Алина. Точнее, Ангелина, но она терпеть не могла свое полное имя. Что всегда немного расстраивало меня, потому что назвала ее я.
Ей было двадцать четыре. Исполнилось тринадцатого мая, когда она уже лежала в больнице. У меня в шкафу лежат подарки, которые я собиралась ей дарить. Понятия не имею, что с ними делать.
У меня в жизни было всего два по-настоящему близких человека, и из них двоих она была мне дороже. И она была единственным родственником, которого я по-настоящему любила, так что семьи - кровной семьи - у меня больше нет и, скорее всего, никогда уже не будет.
Она была моей лучшей подругой. И первым другом в моей жизни, по-настоящему разделявшим мои увлечения. До этой дружбы я даже не осознавала, что всю жизнь была одинока. Она понимала меня, как никто другой. Она была идеальным собеседником. Она была единственным человеком в моей жизни, рядом с которым я чувствовала себя полностью расслабленной.
Она была одной из самых умных людей, которых я знала. Она разбиралась, кажется, во всем, в чем хотела разобраться. Если я всегда была чистейшим гуманитарием, то она справлялась со всеми предметами. Она полностью самостоятельно выучила японский до уровня достаточного, чтобы поступить на магистратуру в столичный вуз.
Меня всегда восхищали ее отношения с информацией. Она всегда что-нибудь читала, смотрела или учила, у нее каким-то образом всегда были силы и мотивация, даже когда она болела, даже когда одновременно училась и работала, даже когда была не в лучшем психологическом состоянии. Это задавало мне планку (которую я, к сожалению, не в состоянии держать). Она могла прочитать Библию, "Человек Моисей и монотеизм" и тетралогию "Иосиф и его братья" просто потому, что ей понравился мультик на библейские мотивы. Она могла прочитать две книги про анархизм просто потому, что ее заинтересовало, что же значит слово "анархизм". Когда ей было девять или десять, она прочитала Коран просто потому, что хотела писать рассказ в арабском антураже. Кстати, в этом же возрасте ее кумиром был Ломоносов.
Но она не была стереотипным умником. Она обожала аниме, она была фанатом Бэтмена и "Стартрека", она смотрела Ностальгирующего Критика, Cinema Sins (двух последних я лично не особенно одобряла) и летсплеи, да и сама иногда играла; одной из последних вещей, на которые она меня подсадила, был SAO Abridged. Она верила в соционику, хотя была бакалавром психологии. К сожалению, мы разделяли не все интересы друг друга (и, о чем я теперь особенно жалею, в первую очередь именно я не разделяла немало ее интересов), но она была для меня единственным человеком, рядом с которым можно было быть гиком. Мы разговаривали отсылками, а это единственный тип общения, который я ценю по-настоящему. Иногда я заранее знала, что она ответит на мою реплику - но так, что меня это не раздражало. Даже в последние дни из больницы она писала мне смс с отсылками к "Как стать волшебником" (вот ни хрена никто больше не знает, что такое "Как стать волшебником", просто потому, что это очень, очень малоизвестная вещь из нашего общего прошлого) и рассуждала на тему "Последнего испытания".
И шутила, конечно. У нее было чувство юмора. Иногда с уклоном в мрачное, стереотипно-бальзачье, хотя она была Робом. Еще она умела очень выразительно злодейски хохотать в подходящие моменты.
Она считала (и я была согласна), что более глобальные события важнее, даже если они происходят в вымышленных мирах, а менее глобальные - в реальном. Поэтому мы, к сожалению, мало говорили о ее жизни и я ничего не знаю о ее друзьях вне нашей компании (однако они существуют - а у меня лично моих друзей нет).
Мне жутко представить, что она никогда не узнает финалы многих любимых произведений - учитывая, что любопытство было одной из ее определяющих черт.
Она была талантливая. Она могла писать как минимум не хуже меня (и способности к рисованию у нее были, пусть она нигде и не училась). К сожалению, она мало что успела написать и совершенно точно не раскрыла свой потенциал до конца. И мы так ничего и не написали в соавторстве. С ней можно было обсуждать творчество как с коллегой, она и тут всегда меня понимала, при этом никогда не было ощущения, что она завидует мне и перетягивает внимание со своих проблем на мои. Правда, справедливости ради, ценных советов она мне почти никогда не давала. Переводы с ней тоже можно было обсуждать, и вот там мы уже обе советовали друг другу. Я так гордилась, когда поняла, что у нее тоже есть способности к языкам.
Она была сильная. Ею невозможно было манипулировать - только убедить логически или просто попросить по-хорошему. Иногда, когда была младше, перегибала палку и просто отказывалась делать то, что ее пытались заставить, даже объективно полезное (мыть руки, например) - у нас дома про это шутили: "По приказу не сяду". И все равно ее невозможно было не уважать. Когда в детстве мы дрались и я побеждала, она смеялась мне в лицо, зная, что от этого будет хуже. В четыре года! И она все детство притворялась, что не боится собак, потому что я боялась собак, а она хотела в чем-нибудь меня превзойти. Все детство скрывала фобию. Она решилась сменить специальность, зная, что вероятной реакцией семьи будет "мы же говорили", и поехала в другой город жить в общаге, хотя была социофобом. Она очень сильно повзрослела и развилась, пока жила там.
Вообще она психологически сильно изменилась в последнее время. Мы много говорили о чувствах. Она начала обнимать меня и вообще ценить физический контакт. Она больше не стеснялась вместе плакать над фильмами. Это было прекрасно. Но, к сожалению, так и не успела научиться принимать мою заботу как должное. Когда она сообщила мне о своей болезни, она как будто бы извинялась за беспокойство; когда я перезвонила на следующий день, чтобы спросить, как дела, она казалось радостно удивленной; когда дело дошло до вызова "скорой" и я попросила позвонить мне, когда ее положат в больницу, она недоуменно спросила: "Зачем? Тебе же все равно нельзя будет меня навещать". Это делало мне больно.
Она была очень честным человеком.
Она умела делать комплименты, которым я верила. В том числе и потому, что была честной. Ничьи больше комплименты не значили для меня так много.
И ничьих больше подарков я не ждала с нетерпением. И я обожала дарить ей подарки - я вообще люблю дарить подарки, а ее я к тому же очень хорошо знала, у нее было много увлечений и она с радостью пробовала новое. Я всегда жалела, что в году так мало поводов что-нибудь ей подарить. У меня сохранен длинный список идей подарков на будущее, который теперь уже не понадобится. Ей можно было подарить как что-нибудь крутое, так и что-нибудь на первый взгляд стереотипное, например, формы для выпечки. Ну, просто она умела и любила печь. И, кстати, обещала научить меня (готовила я лучше, но вот печь я не умею), но нам все время что-то мешало, и руки так и не дошли. Насколько я знаю, одной из этих форм она даже не успела воспользоваться.
Она была сильной не только морально, но и физически. Возможно, даже сильнее некоторых наших знакомых мужчин. Единственный человек, из чьего захвата я не могла высвободиться. Когда была помладше, любила хлопнуть по плечу так, что люди аж присаживались (по-моему, она делала это специально). Пока врачи не запретили ей физнагрузки, она была одной из лучших фехтовальщиков нашего клуба. Ее меч подарила ей я, и никто больше толком не умел орудовать этой кувалдой. Она умела садиться в позу лотоса, невзирая на лишний вес. Она чихать хотела на боль и дискомфорт - не только в бою, но и по жизни, и вообще имела уклон в некоторый аскетизм. Она всегда посмеивалась над тем, что я плохо переношу холод.
Она была красивее меня, я всегда это знала, у меня разве что стопа изящнее. Когда мы были детьми, у нас были одинаковые голоса - пока она не подросла и не заговорила басом (и еще она, в отличие от меня, избавилась от картавости). Единственное, в чем я превосходила ее совершенно точно - это музыкальный слух. Она не слишком хорошо управляла мимикой - от природы у нее было скорее малоподвижное лицо, и в попытке компенсировать это она часто изображала гипертрофированные выражения.
Она любила позанудствовать. В нашей компании над этим подшучивали, но вообще меня это не раздражало. Я любила ее лекции.
Она не была особенно терпимой к людям, многие ее раздражали. Она, конечно, не говорила этого им в лицо. Она очень не любила конфликты и весьма хорошо управляла эмоциями. Но за глаза нередко разражалась гневной тирадой. Я думала, что с возрастом она начнет понимать людей лучше, но теперь уже нет.
Еще она так и не научилась заботиться о себе. И тратить деньги, хоть и зарабатывала больше меня. Не решалась даже купить гребаный набор закладок. Но я все равно подарила их ей на восьмое марта. Не знаю, успела ли она хоть раз воспользоваться ими - может быть, она читала электронную книгу.
Она любила все классифицировать и раскладывать по полочкам. Составила полный список всех книг в доме с расположением и с указанием содержимого сборников. Но в быту при этом никогда не была аккуратна. В принципе быт интересовал ее так же мало, как и физический комфорт. Она была пунктуальной. Она всегда раздражалась, что мы опаздываем на тренировки, а я всегда раздражалась, что она приходит в гости раньше времени и я не успеваю высушить волосы, закончить уборку или еще что-то. Она постоянно носила часы, даже спала и мыла руки в них. Мы решили ее в них хоронить.
У нее была хорошая память. Она всегда говорила, что у меня лучше, но на самом деле мы просто запоминали разное. Вообще я чаще обращалась к ней, когда не могла что-то припомнить, и она чаще указывала мне, что я о чем-то забыла. Не считая информации из детства. Она помнила детство очень, очень смутно, и потому мне нельзя было с ней поностальгировать. Я все время рассказывала ей истории из детства и жизни нашей семьи.
Она разделяла мои взгляды на гендер, ориентацию, деторождение и прочие волнующие меня вещи. И еще она была единственной из всех, кого я знаю, кто так же, как и я, терпеть не мог всяческую любовь и секс в художественных произведениях.
Она умела уважать людей независимо от возраста.
Она умела видеть красоту в окружающем мире.
Она не любила плакать.
Она не была слабонервной. Можно было показывать ей грустные и страшные фильмы, не боясь, что ей поплохеет. Можно было шутить самые черные шутки. Можно было обсуждать болезни и прочую физиологию - она с полным энтузиазмом отреагировала на мое предложение рассказать подробно, как меня оперировали и на что это было похоже. Это такое облегчение, если живешь с Гамлетом и постоянно следишь за каждым своим словом, чтобы не погрузить его в глубокую меланхолию на ближайшие полдня!
Она воспринимала мир как писатель. Собирала опыт, чтобы потом его использовать в тексте. В этом мы тоже были похожи, и этого другие люди тоже совершенно не понимают.
Она любила настолки. Собиралась самостоятельно сделать (или, кажется, даже уже делала) какой-то специфический набор игровых карт, потому что у той игры не было официального русского перевода. Она шила мягкие игрушки (и вообще была единственным человеком в моем окружении, разделявшим мою любовь к игрушкам). На НГ она сшила мне Сэма из "Trick 'r Treat" (потому что мы вдвоем смотрели этот фильм на Хэллоуин, и у нас был замечательный Хэллоуин), а еще до того - Лиса из экранизации "Маленького принца" и три версии Тоторо. Подумывала, не начать ли валять следом за мной, но не собралась. Я показывала ей, как это делается (она сказала: "Такое чувство, что ты шьешь, а нитку забыла"), но не успела свалять ничего для нее. Когда-то она плела из бисера, у меня хранится ожерелье, которое она мне сделала. Еще она делала какие-то бумажные фонарики, коллажи и прочее. Вообще она еще в детстве умела работать не только головой, но и руками, в отличие от меня. Она коллекционировала декоративные подушки. Однажды смонтировала клип. Однажды начитывала аудиокнигу. Увлекалась фотографией. Умела играть в шахматы, хотя, как я понимаю, не слишком хорошо. Любила кроссворды, причем умела разгадывать такие, которые кажутся мне запредельно сложными. Разводила комнатные растения, особую слабость питала к кактусам. Обожала кошек, но по какой-то причине так и не собралась завести, хотя одно время подумывала - самое дурацкое, что я помню, как спрашивала ее об этом, и даже не один раз, но не помню ответ. Она рассказывала мне про психологию, и про Японию, и про комиксы DC, и про прочие темы, многие из которых, может быть, бесполезны, но все равно страшно от мысли, что больше некого спросить в случае чего.
Мы вместе смотрели фильмы - иногда дурацкие, потому что только с ней мне не стыдно было их разделить, а иногда даже не фильмы, а вообще какие-нибудь обзоры и прочую ютубовскую фигню. Мы вместе над всем этим шутили, иногда даже и пошлые шутки - почему-то в присутствии других людей большинство этих шуток просто не приходит мне в голову. Мы не всегда совпадали во мнениях - но очень часто, в том числе и о вещах, которые почему-то не нравятся большинству людей (например, мы обе любили "Запрещенный прием", да и "Темный феникс" нам нравился). Мы подсадили друг друга на хрен знает какое количество произведений, причем я далеко не всегда могу вспомнить, кто же кого подсадил. Мы пели вместе, собирали пазлы вместе (а еще я подсадила ее на 3Д-пазлы), играли в песни (в которые больше никто не умеет играть) и в слова (в которые никто не умеет играть на нашем уровне). С ней было интересно ходить за покупками - нам казались интересными и забавными одни и те же вещи, и мы ходили по магазинам, как по музеям, рассматривая все. Я обращалась к ней с вещами, с которыми не могла разобраться - ничего масштабного, просто "не пойму, как разгадывать этот тип кроссвордов", "не могу собрать этот пазл", "не пойму, как собрать это оригами" - и она всегда разбиралась. Многие воспоминания о старых добрых временах имели какое-то значение только для нас двоих. Ну кому и что, например, особо расскажешь про то, как мы сидели на Зеленом форуме? Кстати, у нас там долгое время был один аккаунт на двоих, хотя ей было 11-12, а я была взрослая, но и она к этому времени тоже писала совершенно как взрослая.
Она отлично знала английский. Я уже много лет потребляю английский контент процентов семьдесят своего времени, а делиться им больше не с кем. Она была в аналогичном положении. Мы в последние месяцы общались, и устно, и письменно, на смеси языков, переходя на английские выражения всякий раз, как она казались нам более емкими.
Она любила ходить пешком. Могла даже просто по комнате кругами несколько километров намотать. Она любила ездить на поездах, как и я. Я всегда мечтала, что мы еще поедем вместе куда-нибудь. Она любила отдыхать на природе, как и я. Она не боялась насекомых и любила меня этим поддразнивать.
Когда ей запретили тренировки, она все равно продолжала на них ходить, просто чтобы пообщаться с нами. Летом мы приходили на валы, а она уже сидела там, на склоне, прячась в высокой траве, и читала книгу. Я не могу. Сейчас как раз такая погода. Я просто хочу прийти на валы и внезапно увидеть ее там в траве - как она сидит в позе лотоса, с книжкой, и машет мне рукой. Потом сбрасывает с вала свой каремат, сбегает вниз и начинает ворчать, что я опять опоздала на десять минут.
Она боялась, по-моему, только собак, клоунов и социальных взаимодействий (да и то активно боролась как минимум с двумя из этих фобий). Иногда меня это бесстрашие восхищало, иногда нервировало. Каждый раз, когда она уходила от меня вечером, я знала, что если не будет автобуса, она запросто может пойти пешком по темноте через полгорода, сколько бы я ни говорила, что готова оплатить ей такси или оставить ее ночевать у себя.
За все годы она переночевала у меня только три раза, на Новый год. И мы так ни разу и не организовали Ночь сказок, как когда-то хотели. И она так ни разу и не съездила ни на одну полигонку, а я если когда-нибудь все-таки и съезжу, то ведь без нее теперь, а мы столько лет об этом мечтали.
У нее даже предпочтения в одежде совпадали с моими. И любовь ко всему клетчатому, как я совсем недавно узнала. Еще мы с возрастом как бы поменялись прическами - раньше я коротко стриглась, а у нее были очень длинные волосы, а в последнее время наоборот. А я так и не научилась толком делать прически и всегда рассчитывала, что в случае чего попрошу ее о помощи.
Она любила яблоки - по-моему, это была ее любимая еда (и всегда шутила на тему яблок и "Тетради смерти"). Любила хороший кофе и чай, мы даже ходили несколько раз в чайную на какие-то мастер-классы. Любила мясо в любом виде (и совершенно равнодушно относилась к овощам). У меня дома есть две ее чашки. И сахар в сахарнице есть только потому, что она пила с ним какао.
Она принципиально отказывалась от алкоголя - по-моему, за всю сознательную жизнь один раз выпила полстопки вина. Принципиально отказывалась ругаться матом и привычно ворчала, когда окружающие матерились в ее присутствии. Я так и не научилась не материться при ней. Она говорила, что мат передает слишком интенсивные эмоции и это доставляет ей дискомфорт. Да она даже смайлик, пожимающий плечами, в Скайпе использовала мужской, а не женский, потому что женский одет в красное и "выглядит слишком агрессивно".
Она говорила, только когда было, что сказать. Она не транслировала в окружающую среду отрицательные эмоции. Она не любила напрягать людей. Я боюсь, что, может быть, она слишком сильно старалась не напрягать людей, включая меня, и поэтому, может быть, я не до конца знаю, какой именно она была.
У меня всегда было такое ощущение, что я ее воспитала. Может, я несправедлива к маме, но мне всегда казалось, что она у Алины большую часть детства разве что домашку проверяла, а все настоящие разговоры (как и демонстрация на личном примере) были на моей совести. Да и времени мы вдвоем с Алиной больше проводили. Поэтому я всегда воспринимала ее как свою ученицу, и это было прекрасно, ведь насколько бы она ни превосходила меня, это было косвенно моей же заслугой и поводом для гордости. Поэтому я всегда считала, что она лучше меня, но никогда не завидовала ей. При этом я знаю, что она, в свою очередь, всегда считала, что я лучше ее. Мы взаимно восхищались друг другом. И это, на самом деле, единственный тип отношений с людьми, который мне по-настоящему нужен, потому что сама я умею любить только через восхищение.
Когда мы были младше, я задавала ей планку. Она читала и смотрела вещи, которые нравились мне, даже если они были для нее слишком взрослыми. Если она не могла осилить книгу, которой я очень хотела поделиться, я читала ей вслух и останавливалась на самом интересном месте (вообще дома мы часто читали друг другу и маме вслух). Я учила уроки, в том числе уже в универе, объясняя ей то, что мне самой казалось непонятным, тренировалась на ней защищать все научные работы. Я научила ее плавать. Я была ее первым учителем по фехтованию (но она быстро меня обошла) и по стрельбе из лука (в этом мы, кажется, были одинаково плохи). Она всегда обращалась ко мне за критикой своих рисунков и текстов.
Я привыкла делиться с ней почти всем, что мне нравилось. Мы постоянно переписывались практически обо всем на свете. У меня есть список фильмов, которые я собиралась ей показать, на ее компьютере где-то должен лежать список книг, которые я рекомендовала. Я перестала использовать тег "сестра" в блоге, потому что пришлось бы использовать его постоянно. Я показывала ей каждую новую покупку, хвасталась каждым достижением, старалась отвести в каждое место, где увидела что-нибудь примечательное, дать ей попробовать любую новую еду, которая мне понравилась. Не только от самого разделения, но даже от одного его предвкушения ("представляю, какое лицо сделает Алина, когда это увидит!") любая приятная вещь становилась вдвое приятней. Это как шутка кажется смешнее, когда другие люди тоже смеются - или даже когда просто представляешь, как будешь рассказывать ее вслух другим людям.
Теперь я не знаю, что делать. Предвкушения больше нет, и от этого кажется, что все потеряло по крайней мере половину смысла. К чему любить что-либо, если я не смогу порадовать этим ее? К чему добиваться чего-либо, если она не будет за это мной гордиться?
И я не могу ни о чем думать. Все ассоциируется с ней. Любые приятные воспоминания либо непосредственно связаны с ней, либо включают вещи, которыми я хотела и не успела с ней поделиться. Это как будто пришел дементор, а вызвать патронуса нельзя. Все мои планы на будущее, все мечты, даже просто беседы с воображаемыми собеседниками всегда так или иначе включали ее. Я не могу даже смотреть на вещи в своем доме - вот это она мне подарила, а вот это мы купили вместе, а вот этим мы занимались вместе, а вот этим я ей хвасталась, а вот это, новое, я собиралась ей показать, но так и не успела... Она настолько везде, что мне придется на похороны надеть блузку, на которой есть крошечное пятнышко от соуса, оставшееся после того, как мы с ней прошлым летом прятались от дождя в одном кафе.
Еще она была моим читателем. Единственным, кто читал все мои хоть сколько-нибудь доведенные до ума тексты. И она знала про почти все мои задумки. Я писала не из расчета на нее, я знала, что ей не всегда нравится в произведениях то же, что и мне, и моим воображаемым идеальным читателем была скорее более молодая версия меня же. Но я все равно не представляю, как я теперь что-нибудь напишу, а она это не прочитает. Как я закончу то, что уже начато, и не узнаю ее реакцию на моменты, где я ожидала реакции. Не представляю. И она уже не увидит мой первый рассказ на бумаге. И я не успела ей сказать, что не победила в одном литконкурсе, о котором она знала, все время были какие-то более актуальные проблемы.
Она была частью нашей дружеской компании - и частью нашей с Андреем семьи. Ему сейчас плохо почти так же, как и мне. Когда она попала в больницу, он готов был отдать полторы тысячи долларов ей на одно нужное лекарство, безвозмездно, из денег, отложенных на выплату долга за квартиру (это не понадобилось, на следующий день в больницу завезли бесплатное). Жаль, что она не узнала об этом. Все любили ее. По крайней мере, все, на чье мнение вообще стоит обращать внимание. Я не знаю, как мы сможем собираться компанией без нее. На что это будет похоже? Она говорила не много, но... это будет совсем не то. Я вообще даже не до конца уверена, что хочу продолжать быть в этой компании без нее.
Я даже не могу вспомнить, успела ли я вообще сказать ей, что мы с Андреем хотим пожениться. Просто это был план на отдаленное будущее, поэтому мы никого специально не оповещали. Я вроде бы смутно припоминаю, что упомянула об этом и она возмутилась, что я так долго об этом молчала... Но у меня слишком живое воображение и я слишком много говорю с людьми в своей голове, я могла все это придумать.
Я все время скучала по ней.
Дома у нас была одна комната. До того, как я познакомилась с Андреем, отношения с мужчинами мало меня интересовали, и потому я всегда думала, что мы будем жить с ней вместе. Ведь все, наверное, хотя бы в детстве мечтают жить в одном доме с друзьями, а тут эту мечту реально было воплотить, ведь мне повезло и мой друг - родственник! Когда я все-таки съехалась с Андреем, меня всегда продолжало беспокоить, что это не то, о чем я мечтала. Я хотела бы, чтобы она была рядом постоянно, чтобы можно было просто иногда обмениваться репликами, занимаясь каждая своими делами, чтобы я просто запела, а она начала подпевать, чтобы я оставила на видном месте книгу, а она тоже прочитала ее, чтобы можно было, как раньше, лежа в темноте в постелях, шепотом обсуждать творческие планы. Поначалу после переезда мы могли по два часа созваниваться в Скайпе.
Когда она уехала в Киев, я не знала, как это вообще выдержу. А у нее там еще и был ограниченный доступ к Интернету, то есть даже переписываться можно было только в режиме телеграммы. По иронии судьбы, я даже радовалась, что объявили карантин и она приехала домой раньше времени.
Я знала, что она мне рада. Я никогда не бываю в этом уверена, даже Андрея, по-моему, необходимость общаться со мной нередко раздражает (просто потому, что мне надо больше общения, чем ему), что уж говорить про всех остальных людей. С ней я чувствовала себя уместной.
Она всю жизнь нас пугала. В детстве несколько раз терялась. Болела всегда тяжелее, чем я. В разное время врачи подозревали у нее сепсис, эпилепсию, диабет, сотрясение мозга и менингит (ни один из этих диагнозов не подтвердился). До подростковых лет падала в обморок от перегрева (в том числе один раз прямо на школьной линейке), и мы потратили долгие годы, прежде чем выяснили причину. Когда ей было лет шесть, я спасла ее от утопления. Однажды на тренировке ей буквально срезали родинку, и с тех пор я все время боялась, что у нее будет рак.
В девятнадцать у нее нашли рассеянный склероз. Когда он впервые проявился, проблемы сразу начались серьезные, в частности, потеря контроля над обеими руками. До вчерашнего вечера это было самое страшное, что когда-либо случалось в моей жизни. Она восстановилась после этого первого приступа и по большей части жила нормальной жизнью. Но я всегда знала, что так будет не всегда, и в глубине души понимала, что надеяться можно на две вещи: либо наука сделает скачок в ближайшее время и научится излечивать эту дрянь, либо Алине повезет умереть по какой-либо другой причине до того, как ее парализует. Еще я понимала, что мне ни в коем случае нельзя умереть раньше нее, потому что я не могу ее вот так бросить. Конечно, я никак не рассчитывала, что нам подарят всего четыре с половиной года. И, конечно, коронавирус - это совсем не тот исход, которого я ей пожелала бы.
Возможно, это должно было произойти так быстро. У нее начался рецидив склероза буквально сразу же после очередного курса лечения, она даже не успела пропить все препараты для домашнего приема - так что, может быть, он и дальше прогрессировал бы так же агрессивно. Причем все было реально плохо, она ослепла на один глаз. В итоге она прошла еще один курс лечения, а сразу же после выписки - ковид и пневмония. Весьма вероятно, что процедуры, которые она проходила, ослабили ее иммунитет и поэтому все так закончилось. Но никто же не знал, что она заразится, и надо же было что-то делать, нельзя же было просто позволить ей слепнуть дальше. В общем, никто не виноват. Но получается, что из-за двух последовательных болезней она провела последний месяц своей жизни больная (плюс ко всему из-за того, что она смотрела одним глазом, у нее еще начались сильные боли в шее), ослабленная и наверняка испуганная. И я даже не знаю, насколько испуганная, потому что она никогда не жаловалась на такие вещи. И я не могла видеться с ней все это время. Последний раз я видела ее две секунды, через лестничный пролет, когда привезла ей лекарства и пульсоксиметр.
Из-за того, что я все эти годы знала, что она больна, из-за того, что непонятно было, сколько ей осталось нормальной жизни, и из-за этой постоянной мысли на краю сознания ("Пусть лучше она умрет раньше, чем это начнется") я всегда чувствовала, что наше общение конечно и потому особенно драгоценно. Может быть, это даже одна из причин, почему я любила ее сильнее всех (хотя она расстроилась бы, если бы узнала, что это так). Я действительно ценила каждую минуту с ней. Я щадила ее и старалась не ныть о своих депрессивных псевдопроблемах, но всегда рассказывала о хорошем. Мы очень давно не ссорились, мы прояснили все старые спорные вопросы, между нами не осталось практически ничего недосказанного. Разве что мы никогда открытым текстом не говорили, что любим друг друга, потому что это прозвучало бы как-то странно. Я написала ей это в последний вечер, хотя и знала, что, скорее всего, бесполезно. Не думаю, что она видела это сообщение. Не знаю даже, писала ли я живой. Мне не сказали точное время, когда все случилось. Почему-то я хочу, чтобы оказалось, что это случилось уже после того, как я написала, хотя сама не понимаю, что это изменило бы.
И все-таки так странно, что я столько лет ожидала этого, потом все время, что она болела, морально готовилась к этому, потом ей стало хуже, и в последний день мы говорили о ней так, как будто бы уже заранее прощались... а теперь я все равно никак не могу до конца осознать, что произошло. Если бы я на сто процентов верила в случившееся, не смогла бы все это написать. Вечно задумаюсь, а потом выныриваю, и в первую секунду мысль: "Стоп, я же все это придумала?" - потому что я ведь действительно часто проживаю в голове страшные сценарии. Пишу этот пост и все время правлю отдельные формулировки, потому что мне все еще кажется, что при следующей встрече она начнет задавать о них вопросы, как это обычно бывало.
Одной из последних вещей, от которых мы вместе фанатели, были "Призраки усадьбы Блай", и это теперь выглядит как предзнаменование (хуже всего, что и "horrible choking death" - тоже). "The work of loving someone is worth the pain of losing them"... Наверное. Я хочу уйти в forever house. Я хочу искать отражение в воде. Я хочу броситься в озеро и кричать: "It's you, it's me, it's us". But she wouldn't. She would never.
Но одновременно с этим я ведь не верю в загробную жизнь. В Бога, но не в рай. Может быть, в реинкарнацию, но не в рай. Хотя я не уверена до конца. Может быть, с точки зрения Бога в посмертии и есть какой-то смысл... Она была атеисткой, но она была очень хорошим человеком.