Владимир Войнович: Бабушка говорила мне "Мишигенер пунем"
Бабушка говорила мне: «Мишигенер пунем»
28.07.2018
Мама Владимира Войновича мечтала, чтобы ее сын жил в Израиле
Юрий ВЕКСЛЕР
На 86-м году жизни скончался Владимир Войнович - знаменитый советский и
российский писатель, диссидент и философ, серб, русский и еврей в одном флаконе
Как сообщается в СМИ, жившего в последние годы в Москве писателя убил острый сердечный приступ. Машина "скорой помощи" прибыла слишком поздно…
Помянем Владимира Николаевича. И почитаем его ответы на вопросы германского журналиста, который встречался с Войновичем в 2014 году. Первоисточник - наши партнеры из берлинской газеты "Еврейская панорама".
«Я НЕ ПОНИМАЛ ИХ ЮМОРА»
У Пушкина Сальери перед тем, как отравить Моцарта, советует ему, полному недобрых предчувствий:
…Бомарше
Говаривал мне:
«Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти „Женитьбу Фигаро“».
Счастливы те, у кого есть своя «Женитьба Фигаро». Среди книг, которые могут помочь при меланхолии, я лично наряду с рассказами Довлатова и фейерверками Жванецкого высоко ценю сочинения Владимира Войновича. Его «Чонкин», удавшийся в редчайшем жанре романа-анекдота, и есть моя «Женитьба Фигаро».
Жизнь провела Владимира Николаевича через многие испытания: коммунистическая власть преследовала его и вынудила уехать из СССР, он прожил 10 лет в эмиграции, но никогда не терял своего главного дара - чувства юмора. Я вспоминаю его первый после эмиграции приезд в Москву и его выступление в ДК им. Горбунова. Говоря о своей жизни в Германии, Войнович процитировал Меньшикова, который на вопрос Петра I, чем его наградить, якобы сказал: «Ваше величество, сделайте меня немцем!»
Немцем Войнович не стал, но если не любовь, то уж уважение и симпатию к Германии испытывает. В Мюнхене, где писатель прожил 10 лет, он продолжает бывать и сейчас, навещая друзей и дочку. Здесь я и записал интервью с ним.
Вскоре после того как в 1961 г. в «Новом мире» была напечатана первая повесть Войновича «Мы здесь живем», он приобрел всесоюзную известность благодаря «Песне космонавтов», особенно после того, как она понравилась Хрущеву. Популярной стала также песня на стихи Войновича «Про футбольный мяч». С песен и начался наш разговор.
- Вы любите футбол?
- Абсолютно к нему равнодушен. Я работал на радио младшим редактором редакции сатиры и юмора, где должен был составлять программу передач «С добрым утром» и «Веселый спутник». Первые передачи я составил очень неудачно, потому что не понимал их юмора. Туда приходили авторы, которые приносили свои тексты. Какие-то тексты нашим редакторам казались смешными, а о других они говорили, что это дрянь. Я же не отличал одного от другого. Наконец я собрал передачу, понес главному редактору. Он посмотрел и говорит: «У тебя вообще чувство юмора есть?» Я говорю: «Не знаю». Он: «Выброси это». Я выбросил. А я ведь был принят с испытательным сроком… Но потом я написал песню, и когда они увидели, что я могу писать песни, то стали заставлять меня делать именно это. Я был доволен, потому что написать песню мне было гораздо легче. Я писал на разные темы для разных передач. Если речь шла о футболе, я писал о футболе, если бы шла речь о какой-нибудь кухне, я мог бы написать поварскую песню. Я штук 40 всего написал.
- Есть фотография, запечатлевшая вас в Москве с Генрихом Бёллем…
- Это было, по-моему, у Аксенова. У меня были и другие встречи с Бёллем. В Германии я встречался с ним один раз, но несколько раз встречался в Москве, потому что мы оба дружили с художником Борисом Биргером. Но я с ним не очень-то общался, потому что был довольно застенчивым. Я встречался с Бёллем в Москве, наверное, раза три-четыре, наиболее запомнившаяся встреча была в гостинице «Украина». Там было интервью с ним, на которое мы поехали с Биргером, Юлием Даниэлем и еще с кем-то. За Бёллем всегда следили, естественно. Один раз, когда он был у Биргера, мы пошли гулять, а за нами - машина. Биргер вспоминает, что я подошел и сказал им, что если они сейчас же не провалят, то будет плохо. И они уехали. Потом мы были на интервью, а когда оттуда уезжали, за нами ехала черная «Волга» с антеннами вбок. Ясно (смеется), что никаких заговоров мы выдавать не стали. За мной много следили. Тогда ко мне разные люди валом валили. Как-то ни с того ни с сего пришел Крамаров, с которым я не был знаком. Сказал, что тоже хочет уезжать и пришел за советами. Потом приходили от балерины Власовой. Какие-то самые неожиданные люди…
Последняя встреча с Бёллем была в Кёльне - совместная беседа на телевидении с каким-то бразильским писателем. Бёлль вдруг стал говорить, что СССР - не такое уж ужасное государство, потому что, например, в Турции политических заключенных гораздо больше. Я с ним спорил, говорил, что дело не в количестве, а в том, что в Советском Союзе относительно мало политических заключенных, потому что общество кастрированное. Если взять молодых некастрированных бычков, они будут разбегаться в разные стороны, а наше стадо идет строем и ничего не делает. В Турции политические заключенные как раз активные: там были бунты, свержение, политические заговоры, людей сажали, люди сидели, но потом их выпускали. Это было несравнимо с тем, как обращались с относительно немногими политическими заключенными в Советском Союзе.
- Мы с вами как-то вспоминали Глеба Павловского, который молодым человеком до вашей эмиграции приходил к вам, как вам казалось, от КГБ.
- Да, регулярно ходил.
- И потом, когда вы вернулись и столкнулись с ним нос к носу, он практически отказался узнавать вас.
- Я ему напомнил, а он сказал какую-то странную фразу: «Да, были мы молодыми». Он странный человек. Я не знаю, какую роль он играет, потому что одно время - кстати, в связи с украинскими событиями 2004 г. - он играл какую-то активную роль, благодаря чему Россия проиграла всю эту игру. Он же был советником Путина. Но с тех пор как его отстранили от Путина, он стал говорить интересные вещи. Бывает, что близость к начальству человеку очень вредит.
«КНИЖНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ Я НАЧАЛ СО „ШКОЛЫ“ ГАЙДАРА»
- Кое-где пишут, что вас выслали из Советского Союза. Это соответствует действительности?
- Я на это отвечаю так: если вам приставили к виску пистолет и говорят: «Отдайте кошелек», то вы его отдали добровольно или нет? Меня долго выгоняли, выжимали. У меня по этому поводу был спор с Подрабинеком на «Гранях.ру». Он сказал, что выслали только некоторых, а остальные, мол, уехали вполне добровольно. Я написал, что это ложь. Потому что, кроме буквально высланных, он не упоминает, скажем, Юрия Орлова, которого вывезли просто из тюрьмы. Мне много раз угрожали. Просто к 1980 г. я уже устал. А я как раз написал письмо против высылки Сахарова (подробнее о ней - на стр. 38-39), и ко мне явился человек, который сказал:
«Владимир Николаевич, моя фамилия Богданов, я из райкома КПСС. Я уполномочен вам сообщить, что терпение советской власти и народа кончилось. Если вы не измените данную ситуацию, ваша жизнь здесь станет невыносимой».
На что я ему сказал:
«Моя жизнь здесь уже невыносима, поэтому, если речь идет о том, чтобы я уехал, я уеду».
Как вы считаете, я уехал добровольно?
- Когда вы вернулись и как? Вас пригласили вернуться в Россию?
- Нет, меня не приглашали, мне просто вернули паспорт. Это длинная история. Я хотел, чтобы мне вернули гражданство. Ко мне даже подсылали каких-то людей, которые говорили:
«Попроси, тебе вернут».
Я говорил:
«Я не просил, чтобы меня лишали гражданства, и не буду просить, чтобы его вернули».
Один такой говорит:
«Тогда наивно думать, что тебе его вернут».
Я говорю:
«Тогда наивно думать, что я вернусь».
А потом вышел указ Горбачева с 23 фамилиями, включая Солженицына и Ростроповича, и нам возвратили гражданство. Я был в это время в Америке, мне тут же позвонили из российского посольства. Когда я вернулся в ФРГ, меня пригласил к себе здешний генконсул Обертышев. Он поставил на стол бутылку коньяка и положил паспорт. Между прочим, когда мне в марте 1989 г. выдавали германский паспорт, то тогдашний советский посол в ФРГ Юлий Квицинский звонил министру внутренних дел Баварии Штойберу и просил этого не делать, объясняя:
«Он для нас очень ценный кадр, мы не хотим его терять».
В это время я был все еще лишен советского гражданства.
- Когда-то Станислав Куняев инициировал дискуссию, о том, кто - русский, а кто - русскоязычный писатель. Все понимают, что есть крупный писатель Владимир Войнович, крупный писатель Фазиль Искандер, и тем не менее в России вопрос происхождения остается фактором, мешающим признать писателя национальным достоянием, русским писателем.
- Однажды в Америке я был в доме историка Роберта Таккера, и среди его гостей были советолог Джон Дауэлл и его жена русско-татарского происхождения. Она спрашивает меня: «А вы кто по национальности?» Я говорю: «Русский». - «Чисто русский?» Я говорю: «Мой папа был русским сербского происхождения, но все равно считал себя русским. Потому что мой дедушка был сербского происхождения, но и дедушка уже считал себя русским, и я не уверен, что он знал сербский язык». Она говорит: «А бабушка?» (А начал я с того, что мама у меня еврейка.) Я говорю: «Бабушка по отцу как раз русская». Она удивилась: «А как же вы при таком происхождении можете считать себя русским писателем?» Я говорю: «Я не считаю себя русским писателем - я есть русский писатель». Я действительно без всяких сомнений называю себя русским писателем и даже считаю себя русским, хотя я смешанного происхождения. Я ощущениям своим верю больше, чем Галахе, потому что я никогда по-еврейски не говорил, не вникал в это дело. Русская культура, литература - все это мною впитано. Поэтому, что касается меня, я думаю, этот вопрос ясен. Я считаю, хотя и с натяжкой, что есть, скажем, русские писатели, живущие в Израиле и пишущие на еврейскую тему. Пожалуй, их можно назвать русскоязычными. Об Искандере у меня был спор с Сарновым. Я пишу по-русски в основном о русских людях, а Искандер описывает Абхазию, абхазский быт, абхазские нравы. Но, конечно, с другой стороны, и он русский писатель. Что касается Горенштейна, я думаю, что он абсолютно русский писатель. Для него очень важна еврейская тема - это другое дело. У него русские характеры очень хорошо описаны. Кстати, у Искандера русских характеров почти нет. Но все это субъективно. Айтматов, я думаю, киргизский писатель, несмотря на переводы.
- Как возникла ваша книга про Фигнер? Это был заказ?
- Не совсем. Дело в том, что к концу 1960-х - началу 1970-х гг. в обществе и особенно в литературной среде начиналось некое брожение. И, очевидно, советские партийные органы решили отвлечь фрондирующих писателей от актуальных тем, «угнав» их в историю. Тогда организовали серию «Пламенные революционеры». Меня тоже пригласили в ней участвовать и дали большой список этих революционеров на выбор. Я выбрал Фигнер, потому что про большевиков по понятным причинам писать не хотел. А Фигнер показалась мне интересной фигурой. Кроме того, мне показалось, что события того времени, когда жила она, перекликались с событиями того времени, в котором писал я, и что опыт народовольцев в некотором смысле поучителен, если его подать определенным образом. Я и сейчас, кстати, считаю эту тему очень интересной. Одно время я даже хотел написать параллельные биографии двух людей: богатого помещика Дмитрия Лизогуба, поддерживавшего революционеров, и Андрея Сахарова. Мне было бы интересно написать о людях благополучных, которым лично ничего не надо было и которые пожертвовали собой.
- Бабель любил в компании бросить фразу: «Интеллигентному человеку в жизни надо прочесть 10-12 книг». - «Каких?» - спрашивали его. «Чтобы это определить для себя, надо прочитать пару-тройку тысяч томов». Можете ли вы назвать свои 10-12 книг?
- Я начал свое книжное образование со «Школы» Аркадия Гайдара. Я жил на хуторе, без всякой связи с внешним миром, и чтение было для меня окном в иную жизнь… Толстого я начал читать тоже в довольно раннем детстве - мне было девять лет, и я многого не понимал, конечно. Я очень любил книги о Дон Кихоте, Тиле Уленшпигеле, Швейке. Очень любил Гоголя, позже полюбил Чехова. Если говорить о «взрослых» писателях, то, думаю, наибольшее влияние на меня оказали Гоголь и Чехов.
28.07.2018
Мама Владимира Войновича мечтала, чтобы ее сын жил в Израиле
Юрий ВЕКСЛЕР
На 86-м году жизни скончался Владимир Войнович - знаменитый советский и
российский писатель, диссидент и философ, серб, русский и еврей в одном флаконе
Как сообщается в СМИ, жившего в последние годы в Москве писателя убил острый сердечный приступ. Машина "скорой помощи" прибыла слишком поздно…
Помянем Владимира Николаевича. И почитаем его ответы на вопросы германского журналиста, который встречался с Войновичем в 2014 году. Первоисточник - наши партнеры из берлинской газеты "Еврейская панорама".
«Я НЕ ПОНИМАЛ ИХ ЮМОРА»
У Пушкина Сальери перед тем, как отравить Моцарта, советует ему, полному недобрых предчувствий:
…Бомарше
Говаривал мне:
«Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти „Женитьбу Фигаро“».
Счастливы те, у кого есть своя «Женитьба Фигаро». Среди книг, которые могут помочь при меланхолии, я лично наряду с рассказами Довлатова и фейерверками Жванецкого высоко ценю сочинения Владимира Войновича. Его «Чонкин», удавшийся в редчайшем жанре романа-анекдота, и есть моя «Женитьба Фигаро».
Жизнь провела Владимира Николаевича через многие испытания: коммунистическая власть преследовала его и вынудила уехать из СССР, он прожил 10 лет в эмиграции, но никогда не терял своего главного дара - чувства юмора. Я вспоминаю его первый после эмиграции приезд в Москву и его выступление в ДК им. Горбунова. Говоря о своей жизни в Германии, Войнович процитировал Меньшикова, который на вопрос Петра I, чем его наградить, якобы сказал: «Ваше величество, сделайте меня немцем!»
Немцем Войнович не стал, но если не любовь, то уж уважение и симпатию к Германии испытывает. В Мюнхене, где писатель прожил 10 лет, он продолжает бывать и сейчас, навещая друзей и дочку. Здесь я и записал интервью с ним.
Вскоре после того как в 1961 г. в «Новом мире» была напечатана первая повесть Войновича «Мы здесь живем», он приобрел всесоюзную известность благодаря «Песне космонавтов», особенно после того, как она понравилась Хрущеву. Популярной стала также песня на стихи Войновича «Про футбольный мяч». С песен и начался наш разговор.
- Вы любите футбол?
- Абсолютно к нему равнодушен. Я работал на радио младшим редактором редакции сатиры и юмора, где должен был составлять программу передач «С добрым утром» и «Веселый спутник». Первые передачи я составил очень неудачно, потому что не понимал их юмора. Туда приходили авторы, которые приносили свои тексты. Какие-то тексты нашим редакторам казались смешными, а о других они говорили, что это дрянь. Я же не отличал одного от другого. Наконец я собрал передачу, понес главному редактору. Он посмотрел и говорит: «У тебя вообще чувство юмора есть?» Я говорю: «Не знаю». Он: «Выброси это». Я выбросил. А я ведь был принят с испытательным сроком… Но потом я написал песню, и когда они увидели, что я могу писать песни, то стали заставлять меня делать именно это. Я был доволен, потому что написать песню мне было гораздо легче. Я писал на разные темы для разных передач. Если речь шла о футболе, я писал о футболе, если бы шла речь о какой-нибудь кухне, я мог бы написать поварскую песню. Я штук 40 всего написал.
- Есть фотография, запечатлевшая вас в Москве с Генрихом Бёллем…
- Это было, по-моему, у Аксенова. У меня были и другие встречи с Бёллем. В Германии я встречался с ним один раз, но несколько раз встречался в Москве, потому что мы оба дружили с художником Борисом Биргером. Но я с ним не очень-то общался, потому что был довольно застенчивым. Я встречался с Бёллем в Москве, наверное, раза три-четыре, наиболее запомнившаяся встреча была в гостинице «Украина». Там было интервью с ним, на которое мы поехали с Биргером, Юлием Даниэлем и еще с кем-то. За Бёллем всегда следили, естественно. Один раз, когда он был у Биргера, мы пошли гулять, а за нами - машина. Биргер вспоминает, что я подошел и сказал им, что если они сейчас же не провалят, то будет плохо. И они уехали. Потом мы были на интервью, а когда оттуда уезжали, за нами ехала черная «Волга» с антеннами вбок. Ясно (смеется), что никаких заговоров мы выдавать не стали. За мной много следили. Тогда ко мне разные люди валом валили. Как-то ни с того ни с сего пришел Крамаров, с которым я не был знаком. Сказал, что тоже хочет уезжать и пришел за советами. Потом приходили от балерины Власовой. Какие-то самые неожиданные люди…
Последняя встреча с Бёллем была в Кёльне - совместная беседа на телевидении с каким-то бразильским писателем. Бёлль вдруг стал говорить, что СССР - не такое уж ужасное государство, потому что, например, в Турции политических заключенных гораздо больше. Я с ним спорил, говорил, что дело не в количестве, а в том, что в Советском Союзе относительно мало политических заключенных, потому что общество кастрированное. Если взять молодых некастрированных бычков, они будут разбегаться в разные стороны, а наше стадо идет строем и ничего не делает. В Турции политические заключенные как раз активные: там были бунты, свержение, политические заговоры, людей сажали, люди сидели, но потом их выпускали. Это было несравнимо с тем, как обращались с относительно немногими политическими заключенными в Советском Союзе.
- Мы с вами как-то вспоминали Глеба Павловского, который молодым человеком до вашей эмиграции приходил к вам, как вам казалось, от КГБ.
- Да, регулярно ходил.
- И потом, когда вы вернулись и столкнулись с ним нос к носу, он практически отказался узнавать вас.
- Я ему напомнил, а он сказал какую-то странную фразу: «Да, были мы молодыми». Он странный человек. Я не знаю, какую роль он играет, потому что одно время - кстати, в связи с украинскими событиями 2004 г. - он играл какую-то активную роль, благодаря чему Россия проиграла всю эту игру. Он же был советником Путина. Но с тех пор как его отстранили от Путина, он стал говорить интересные вещи. Бывает, что близость к начальству человеку очень вредит.
«КНИЖНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ Я НАЧАЛ СО „ШКОЛЫ“ ГАЙДАРА»
- Кое-где пишут, что вас выслали из Советского Союза. Это соответствует действительности?
- Я на это отвечаю так: если вам приставили к виску пистолет и говорят: «Отдайте кошелек», то вы его отдали добровольно или нет? Меня долго выгоняли, выжимали. У меня по этому поводу был спор с Подрабинеком на «Гранях.ру». Он сказал, что выслали только некоторых, а остальные, мол, уехали вполне добровольно. Я написал, что это ложь. Потому что, кроме буквально высланных, он не упоминает, скажем, Юрия Орлова, которого вывезли просто из тюрьмы. Мне много раз угрожали. Просто к 1980 г. я уже устал. А я как раз написал письмо против высылки Сахарова (подробнее о ней - на стр. 38-39), и ко мне явился человек, который сказал:
«Владимир Николаевич, моя фамилия Богданов, я из райкома КПСС. Я уполномочен вам сообщить, что терпение советской власти и народа кончилось. Если вы не измените данную ситуацию, ваша жизнь здесь станет невыносимой».
На что я ему сказал:
«Моя жизнь здесь уже невыносима, поэтому, если речь идет о том, чтобы я уехал, я уеду».
Как вы считаете, я уехал добровольно?
- Когда вы вернулись и как? Вас пригласили вернуться в Россию?
- Нет, меня не приглашали, мне просто вернули паспорт. Это длинная история. Я хотел, чтобы мне вернули гражданство. Ко мне даже подсылали каких-то людей, которые говорили:
«Попроси, тебе вернут».
Я говорил:
«Я не просил, чтобы меня лишали гражданства, и не буду просить, чтобы его вернули».
Один такой говорит:
«Тогда наивно думать, что тебе его вернут».
Я говорю:
«Тогда наивно думать, что я вернусь».
А потом вышел указ Горбачева с 23 фамилиями, включая Солженицына и Ростроповича, и нам возвратили гражданство. Я был в это время в Америке, мне тут же позвонили из российского посольства. Когда я вернулся в ФРГ, меня пригласил к себе здешний генконсул Обертышев. Он поставил на стол бутылку коньяка и положил паспорт. Между прочим, когда мне в марте 1989 г. выдавали германский паспорт, то тогдашний советский посол в ФРГ Юлий Квицинский звонил министру внутренних дел Баварии Штойберу и просил этого не делать, объясняя:
«Он для нас очень ценный кадр, мы не хотим его терять».
В это время я был все еще лишен советского гражданства.
- Когда-то Станислав Куняев инициировал дискуссию, о том, кто - русский, а кто - русскоязычный писатель. Все понимают, что есть крупный писатель Владимир Войнович, крупный писатель Фазиль Искандер, и тем не менее в России вопрос происхождения остается фактором, мешающим признать писателя национальным достоянием, русским писателем.
- Однажды в Америке я был в доме историка Роберта Таккера, и среди его гостей были советолог Джон Дауэлл и его жена русско-татарского происхождения. Она спрашивает меня: «А вы кто по национальности?» Я говорю: «Русский». - «Чисто русский?» Я говорю: «Мой папа был русским сербского происхождения, но все равно считал себя русским. Потому что мой дедушка был сербского происхождения, но и дедушка уже считал себя русским, и я не уверен, что он знал сербский язык». Она говорит: «А бабушка?» (А начал я с того, что мама у меня еврейка.) Я говорю: «Бабушка по отцу как раз русская». Она удивилась: «А как же вы при таком происхождении можете считать себя русским писателем?» Я говорю: «Я не считаю себя русским писателем - я есть русский писатель». Я действительно без всяких сомнений называю себя русским писателем и даже считаю себя русским, хотя я смешанного происхождения. Я ощущениям своим верю больше, чем Галахе, потому что я никогда по-еврейски не говорил, не вникал в это дело. Русская культура, литература - все это мною впитано. Поэтому, что касается меня, я думаю, этот вопрос ясен. Я считаю, хотя и с натяжкой, что есть, скажем, русские писатели, живущие в Израиле и пишущие на еврейскую тему. Пожалуй, их можно назвать русскоязычными. Об Искандере у меня был спор с Сарновым. Я пишу по-русски в основном о русских людях, а Искандер описывает Абхазию, абхазский быт, абхазские нравы. Но, конечно, с другой стороны, и он русский писатель. Что касается Горенштейна, я думаю, что он абсолютно русский писатель. Для него очень важна еврейская тема - это другое дело. У него русские характеры очень хорошо описаны. Кстати, у Искандера русских характеров почти нет. Но все это субъективно. Айтматов, я думаю, киргизский писатель, несмотря на переводы.
- Как возникла ваша книга про Фигнер? Это был заказ?
- Не совсем. Дело в том, что к концу 1960-х - началу 1970-х гг. в обществе и особенно в литературной среде начиналось некое брожение. И, очевидно, советские партийные органы решили отвлечь фрондирующих писателей от актуальных тем, «угнав» их в историю. Тогда организовали серию «Пламенные революционеры». Меня тоже пригласили в ней участвовать и дали большой список этих революционеров на выбор. Я выбрал Фигнер, потому что про большевиков по понятным причинам писать не хотел. А Фигнер показалась мне интересной фигурой. Кроме того, мне показалось, что события того времени, когда жила она, перекликались с событиями того времени, в котором писал я, и что опыт народовольцев в некотором смысле поучителен, если его подать определенным образом. Я и сейчас, кстати, считаю эту тему очень интересной. Одно время я даже хотел написать параллельные биографии двух людей: богатого помещика Дмитрия Лизогуба, поддерживавшего революционеров, и Андрея Сахарова. Мне было бы интересно написать о людях благополучных, которым лично ничего не надо было и которые пожертвовали собой.
- Бабель любил в компании бросить фразу: «Интеллигентному человеку в жизни надо прочесть 10-12 книг». - «Каких?» - спрашивали его. «Чтобы это определить для себя, надо прочитать пару-тройку тысяч томов». Можете ли вы назвать свои 10-12 книг?
- Я начал свое книжное образование со «Школы» Аркадия Гайдара. Я жил на хуторе, без всякой связи с внешним миром, и чтение было для меня окном в иную жизнь… Толстого я начал читать тоже в довольно раннем детстве - мне было девять лет, и я многого не понимал, конечно. Я очень любил книги о Дон Кихоте, Тиле Уленшпигеле, Швейке. Очень любил Гоголя, позже полюбил Чехова. Если говорить о «взрослых» писателях, то, думаю, наибольшее влияние на меня оказали Гоголь и Чехов.