Почитайте. Дядька дело говорит
Оригинал взят у ivanov_petrov
Почитайте. Дядька дело говорит
Эрвин Чаргафф
ИЗ ВИКИПЕДИИ: Эрвин Чаргафф (англ. Erwin Chargaff; 11 августа 1905, Черновицы, Австро-Венгрия - 20 июня 2002, Нью-Йорк, США) - американский биохимик австрийского происхождения.
Член Национальной АН США (с 1965 года), член Парижской АН (с 1963 года), Нидерландской королевской АН (с 1964 года), Немецкой академии естественных наук «Леопольдина».
Эрвин Чаргафф родился 11 августа 1905 года в городе Черновицы в обеспеченной еврейской семье. Отца звали Герман Харгаф (1870-1934), мать - Роза Зильберштейн (1878-1943). Герман Харгаф унаследовал небольшую банковскую контору в Черновицах от своего отца, Исаака Харгафа (1842-1903), который был сефардского происхождения. Во время Первой мировой войны банк Германа Харгаффа разорился и семья перебралась в Вену.
В 1924 году Чаргафф поступил на химическое отделение в Венский университет, который окончил в 1928 году и был принят в постдокторантуру в лаборатории обменной химии в Йельском университете в США (1928-1930), продолжил обучение в Берлинском университете (1930-1933), где был оставлен преподавать приватдоцентом. В 1933 году покинул Германию в связи с приходом к власти нацистов, в 1933-1934 годах работал в Пастеровском институте в Париже.
В 1935 году окончательно поселился в США, где работал в Колумбийском университете в Нью-Йорке (с 1952 года - профессором, с 1970 - заведующим кафедрой биохимии, с 1974 - профессором биохимии в лаборатории клетки). В 1940 году получил американское гражданство. Родители Чаргаффа остались в Вене; во время Второй мировой войны его мать была депортирована в концентрационный лагерь, где погибла.
Главным направлением научной деятельности было изучение химического состава и структуры нуклеиновых кислот. Эрвин Чаргафф определил количественное отношение азотистых оснований, входящих в их состав. В 1950 - 1953 годах им было показано, что общее количество адениновых остатков в каждой молекуле ДНК равно количеству тиминовых остатков, а количество гуаниновых остатков - количеству цитозиновых. Правила Чаргаффа использовали Френсис Крик и Джеймс Уотсон при определении структуры ДНК в виде двойной спирали. Также Чаргафф доказал, что ДНК обладает видовой специфичностью, и отверг гипотезы о существовании многих разновидностей ДНК. Эрвин Чаргафф был первым, кто начал исследовать денатурацию ДНК. Кроме того, он занимался исследованием свертывания крови, изучал липиды и липопротеины и метаболизм аминокислот.
http://nature-wonder.livejournal.com/163387.html - цитаты из Чаргаффа
"Никто из тех, кто вошел в науку за последние десятилетия, не может себе представить, какими скромными масштабами отличалось тогда сообщество ученых. Отбору способствовало нечто вроде добровольного обета бедности, который должен был принести каждый вступающий в это сообщество. Если не считать прикладных лабораторий, игравших большую роль лишь в некоторых отраслях науки (например, в химии), то только в университетах существовали исследовательские должности, да и тех было очень мало, а оплачивались они плохо. Один из моих прежних руководителей уверял меня, что для него достаточным вознаграждением служила сама возможность вести исследования по своему усмотрению. (Впрочем, он имел еще и вполне приличный посторонний источник дохода.)
Наука - или, во всяком случае, та ее часть, которую я знаю,- была скромной; она была дешевой; она была открытой. Тогда еще можно было ставить эксперименты в прежнем смысле этого слова. Сейчас все трудятся над «проектами», результат которых должен быть известен заранее, иначе не удастся отчитаться в непомерных ассигнованиях, которых требуют эти проекты. А статьи пишутся тем не менее по-старому, как будто открытия, о которых в них говорится, были результатом поисков.
В промежуток между двумя мировыми войнами было сделано очень много важных научных открытий. Их поток продолжался и даже усиливался в Соединенных Штатах примерно до 1950-1955 гг., а потом заметно ослабел - почти в обратной пропорции к числу новых работников, приходящих в науку. Я знаю не так уж много столь разительных примеров диалектического перехода количества в качество.
...по грубым подсчетам, нынешняя моя научная статья обходится раз в 20-25 дороже, чем такая же статья, подготовленная 35 лет назад (если вообще возможны такие сравнения). Мне могут возразить, что подобные подсчеты бессмысленны: чтобы обрести еще одну оперу Моцарта, мы бы ничего не пожалели. Однако это возражение легко отвести, поскольку никто из нас опер Моцарта не пишет.
Малочисленность научных работников в те времена имела и другие последствия. Было сравнительно легко открывать новые области деятельности и возделывать их: никто не опасался, что его немедленно ограбят, как это почти неминуемо происходит сейчас. Симпозиумов тогда созывалось сравнительно немного, а их участники не представляли собой полчища голодной саранчи, жаждущей новых областей, куда можно еще вторгнуться. Библиографические списки составлялись сравнительно честно, в то время как сейчас целые блоки ссылок перетаскиваются путем своеобразной трансдукции из одной статьи в другую, так что если на какую-то работу перестают ссылаться, то уж навсегда. Такой разрыв преемственности традиций - вероятно, одно из самых разрушительных последствий массовости научного сообщества, в котором мы живем сейчас.
...Беглый набросок золотого века науки, которого никогда не было, я закончу еще двумя штрихами. Поскольку ученых было немного, молодому научному работнику было легко заработать себе репутацию. Две - три приличные статьи - и он уже был свой.
Наши тогдашние научные знания были ограниченны - мы еще не были оглушены многократными мощными взрывами фактов (из которых немало до крайности тривиальных); благодаря этому можно было понять основы одного или даже нескольких разделов науки. Это буколическое время, кажется, кончилось; все мы уже не плывем, а отдаемся течению. Или, если выражаться не столь метафорично, наука, как и любой другой вид деятельности, не может процветать, если занимающиеся ею имеют возможность знать все меньшую и меньшую часть того, что им следовало бы знать.
...Мне было бы очень жаль, если бы создалось впечатление, будто я пытаюсь нарисовать идиллическую картину доброго старого времени. Я вырос в жестокие времена, и чем дальше, тем становилось хуже. Я уже писал как-то, что меня удивляет, как это в такое скверное время появилось так много хорошей науки; пожалуй, это единственная область деятельности человеческого разума, которая до последнего времени была на подъеме. Тем не менее не следует удивляться, что в насквозь прогнившем обществе даже от святых слегка попахивает гнильцой.
..Я прекрасно помню ощущение, которое испытал, увидев в «Nature» те две первые статьи о ДНК. Их тон был явно необычным - в нем было что-то высокомерное, что-то от оракула или даже от десяти заповедей. Все трудности, например, даже сейчас не очень понятный механизм расплетания гигантских двуспиральных структур в условиях живой клетки, просто отбрасывались с той самоуверенностью, которая позднее так ярко проявилась в нашей научной литературе. Это был тот самый дух, который вскоре принес нам «центральную догму», против чего я выступил, по-моему, первым, потому что никогда не любил наставников-гуру, пусть даже и с докторским дипломом. Я увидел в этом первые ростки чего-то нового - какой-то нормативной биологии, которая повелевает природе вести себя в соответствии с нашими моделями.
...Научная индукция, по сути дела, представляет собой параллелограмм сил - рациональной и иррациональной. Вот почему Наука во многих отношениях не столько наука, сколько искусство. Поэтому невозможно переоценить роль, которую играют в научном исследовании воображение, непредвиденные выводы, основанные на неожиданных аналогиях. Если все можно предсказать заранее, то на нашу долю остается только безрадостная проверка. Чем больше мы полагаемся на аксиоматические построения, на предписанные модели, тем больше ограничивается свобода научного интеллекта и тем меньше нового может быть обнаружено. Боюсь, что именно в таких условиях работает сейчас в значительной своей части молекулярная биология.
...я предлагаю считать покровителем ученых Сизифа? Вообще говоря, нет. Самым трагичным в судьбе этого мифологического героя было то, что он всегда вкатывал в гору и упускал один и тот же камень; по-моему, это как раз то, чем занимаются сейчас многие молекулярные биологи. Статьи, публикуемые в этой области, технически весьма грамотны. Поскольку независимо от того, какой биологический объект изучают, идут в ход одни и те же методики, результаты обычно подтверждают друг друга, и это толкуется как доказательство единства природы. Когда же появляется какое-нибудь новое оборудование или новая методика, возникает новая группа результатов, и это почитают научным прогрессом. Пелена монотонности опустилась на область науки, которая когда-то была самой живой и привлекательной из всех. Раньше каждая из биологических дисциплин имела свое характерное лицо, свою сферу интересов и этим привлекала свой определенный тип ученых. Теперь, когда я иду по лаборатории, занимаются ли в ней вирусами или физиологией развития, я вижу, как все сидят перед одними и теми же ультрацентрифугами или сцинтилляционньши счетчиками, производя на свет все те же совпадающие кривые.
...Отмеченное интеллектуальной слабостью, наше время отличается между тем необыкновенной категоричностью суждений. Многие великие построения современности - экзистенциализм, структурализм, трансформационная грамматика, центральная догма и другие принципы молекулярной биологии, превращенные в лозунги,- все они с самого начала выглядели какими-то искусственными и преувеличенными. В них был привкус чего-то не совсем честно заработанного. Как образы, которые нам показывает в своих зеркалах фокусник: зеркала затуманиваются, и видения исчезают. Многое из провозглашенного, возможно, и соответствует истине; но все это выглядит пышной упаковкой, которая занимает куда больше места, чем само содержимое. Создается даже впечатление, будто само существование содержимого зависит именно от упаковки.
Почитайте. Дядька дело говорит
Эрвин Чаргафф
ИЗ ВИКИПЕДИИ: Эрвин Чаргафф (англ. Erwin Chargaff; 11 августа 1905, Черновицы, Австро-Венгрия - 20 июня 2002, Нью-Йорк, США) - американский биохимик австрийского происхождения.
Член Национальной АН США (с 1965 года), член Парижской АН (с 1963 года), Нидерландской королевской АН (с 1964 года), Немецкой академии естественных наук «Леопольдина».
Эрвин Чаргафф родился 11 августа 1905 года в городе Черновицы в обеспеченной еврейской семье. Отца звали Герман Харгаф (1870-1934), мать - Роза Зильберштейн (1878-1943). Герман Харгаф унаследовал небольшую банковскую контору в Черновицах от своего отца, Исаака Харгафа (1842-1903), который был сефардского происхождения. Во время Первой мировой войны банк Германа Харгаффа разорился и семья перебралась в Вену.
В 1924 году Чаргафф поступил на химическое отделение в Венский университет, который окончил в 1928 году и был принят в постдокторантуру в лаборатории обменной химии в Йельском университете в США (1928-1930), продолжил обучение в Берлинском университете (1930-1933), где был оставлен преподавать приватдоцентом. В 1933 году покинул Германию в связи с приходом к власти нацистов, в 1933-1934 годах работал в Пастеровском институте в Париже.
В 1935 году окончательно поселился в США, где работал в Колумбийском университете в Нью-Йорке (с 1952 года - профессором, с 1970 - заведующим кафедрой биохимии, с 1974 - профессором биохимии в лаборатории клетки). В 1940 году получил американское гражданство. Родители Чаргаффа остались в Вене; во время Второй мировой войны его мать была депортирована в концентрационный лагерь, где погибла.
Главным направлением научной деятельности было изучение химического состава и структуры нуклеиновых кислот. Эрвин Чаргафф определил количественное отношение азотистых оснований, входящих в их состав. В 1950 - 1953 годах им было показано, что общее количество адениновых остатков в каждой молекуле ДНК равно количеству тиминовых остатков, а количество гуаниновых остатков - количеству цитозиновых. Правила Чаргаффа использовали Френсис Крик и Джеймс Уотсон при определении структуры ДНК в виде двойной спирали. Также Чаргафф доказал, что ДНК обладает видовой специфичностью, и отверг гипотезы о существовании многих разновидностей ДНК. Эрвин Чаргафф был первым, кто начал исследовать денатурацию ДНК. Кроме того, он занимался исследованием свертывания крови, изучал липиды и липопротеины и метаболизм аминокислот.
http://nature-wonder.livejournal.com/163387.html - цитаты из Чаргаффа
"Никто из тех, кто вошел в науку за последние десятилетия, не может себе представить, какими скромными масштабами отличалось тогда сообщество ученых. Отбору способствовало нечто вроде добровольного обета бедности, который должен был принести каждый вступающий в это сообщество. Если не считать прикладных лабораторий, игравших большую роль лишь в некоторых отраслях науки (например, в химии), то только в университетах существовали исследовательские должности, да и тех было очень мало, а оплачивались они плохо. Один из моих прежних руководителей уверял меня, что для него достаточным вознаграждением служила сама возможность вести исследования по своему усмотрению. (Впрочем, он имел еще и вполне приличный посторонний источник дохода.)
Наука - или, во всяком случае, та ее часть, которую я знаю,- была скромной; она была дешевой; она была открытой. Тогда еще можно было ставить эксперименты в прежнем смысле этого слова. Сейчас все трудятся над «проектами», результат которых должен быть известен заранее, иначе не удастся отчитаться в непомерных ассигнованиях, которых требуют эти проекты. А статьи пишутся тем не менее по-старому, как будто открытия, о которых в них говорится, были результатом поисков.
В промежуток между двумя мировыми войнами было сделано очень много важных научных открытий. Их поток продолжался и даже усиливался в Соединенных Штатах примерно до 1950-1955 гг., а потом заметно ослабел - почти в обратной пропорции к числу новых работников, приходящих в науку. Я знаю не так уж много столь разительных примеров диалектического перехода количества в качество.
...по грубым подсчетам, нынешняя моя научная статья обходится раз в 20-25 дороже, чем такая же статья, подготовленная 35 лет назад (если вообще возможны такие сравнения). Мне могут возразить, что подобные подсчеты бессмысленны: чтобы обрести еще одну оперу Моцарта, мы бы ничего не пожалели. Однако это возражение легко отвести, поскольку никто из нас опер Моцарта не пишет.
Малочисленность научных работников в те времена имела и другие последствия. Было сравнительно легко открывать новые области деятельности и возделывать их: никто не опасался, что его немедленно ограбят, как это почти неминуемо происходит сейчас. Симпозиумов тогда созывалось сравнительно немного, а их участники не представляли собой полчища голодной саранчи, жаждущей новых областей, куда можно еще вторгнуться. Библиографические списки составлялись сравнительно честно, в то время как сейчас целые блоки ссылок перетаскиваются путем своеобразной трансдукции из одной статьи в другую, так что если на какую-то работу перестают ссылаться, то уж навсегда. Такой разрыв преемственности традиций - вероятно, одно из самых разрушительных последствий массовости научного сообщества, в котором мы живем сейчас.
...Беглый набросок золотого века науки, которого никогда не было, я закончу еще двумя штрихами. Поскольку ученых было немного, молодому научному работнику было легко заработать себе репутацию. Две - три приличные статьи - и он уже был свой.
Наши тогдашние научные знания были ограниченны - мы еще не были оглушены многократными мощными взрывами фактов (из которых немало до крайности тривиальных); благодаря этому можно было понять основы одного или даже нескольких разделов науки. Это буколическое время, кажется, кончилось; все мы уже не плывем, а отдаемся течению. Или, если выражаться не столь метафорично, наука, как и любой другой вид деятельности, не может процветать, если занимающиеся ею имеют возможность знать все меньшую и меньшую часть того, что им следовало бы знать.
...Мне было бы очень жаль, если бы создалось впечатление, будто я пытаюсь нарисовать идиллическую картину доброго старого времени. Я вырос в жестокие времена, и чем дальше, тем становилось хуже. Я уже писал как-то, что меня удивляет, как это в такое скверное время появилось так много хорошей науки; пожалуй, это единственная область деятельности человеческого разума, которая до последнего времени была на подъеме. Тем не менее не следует удивляться, что в насквозь прогнившем обществе даже от святых слегка попахивает гнильцой.
..Я прекрасно помню ощущение, которое испытал, увидев в «Nature» те две первые статьи о ДНК. Их тон был явно необычным - в нем было что-то высокомерное, что-то от оракула или даже от десяти заповедей. Все трудности, например, даже сейчас не очень понятный механизм расплетания гигантских двуспиральных структур в условиях живой клетки, просто отбрасывались с той самоуверенностью, которая позднее так ярко проявилась в нашей научной литературе. Это был тот самый дух, который вскоре принес нам «центральную догму», против чего я выступил, по-моему, первым, потому что никогда не любил наставников-гуру, пусть даже и с докторским дипломом. Я увидел в этом первые ростки чего-то нового - какой-то нормативной биологии, которая повелевает природе вести себя в соответствии с нашими моделями.
...Научная индукция, по сути дела, представляет собой параллелограмм сил - рациональной и иррациональной. Вот почему Наука во многих отношениях не столько наука, сколько искусство. Поэтому невозможно переоценить роль, которую играют в научном исследовании воображение, непредвиденные выводы, основанные на неожиданных аналогиях. Если все можно предсказать заранее, то на нашу долю остается только безрадостная проверка. Чем больше мы полагаемся на аксиоматические построения, на предписанные модели, тем больше ограничивается свобода научного интеллекта и тем меньше нового может быть обнаружено. Боюсь, что именно в таких условиях работает сейчас в значительной своей части молекулярная биология.
...я предлагаю считать покровителем ученых Сизифа? Вообще говоря, нет. Самым трагичным в судьбе этого мифологического героя было то, что он всегда вкатывал в гору и упускал один и тот же камень; по-моему, это как раз то, чем занимаются сейчас многие молекулярные биологи. Статьи, публикуемые в этой области, технически весьма грамотны. Поскольку независимо от того, какой биологический объект изучают, идут в ход одни и те же методики, результаты обычно подтверждают друг друга, и это толкуется как доказательство единства природы. Когда же появляется какое-нибудь новое оборудование или новая методика, возникает новая группа результатов, и это почитают научным прогрессом. Пелена монотонности опустилась на область науки, которая когда-то была самой живой и привлекательной из всех. Раньше каждая из биологических дисциплин имела свое характерное лицо, свою сферу интересов и этим привлекала свой определенный тип ученых. Теперь, когда я иду по лаборатории, занимаются ли в ней вирусами или физиологией развития, я вижу, как все сидят перед одними и теми же ультрацентрифугами или сцинтилляционньши счетчиками, производя на свет все те же совпадающие кривые.
...Отмеченное интеллектуальной слабостью, наше время отличается между тем необыкновенной категоричностью суждений. Многие великие построения современности - экзистенциализм, структурализм, трансформационная грамматика, центральная догма и другие принципы молекулярной биологии, превращенные в лозунги,- все они с самого начала выглядели какими-то искусственными и преувеличенными. В них был привкус чего-то не совсем честно заработанного. Как образы, которые нам показывает в своих зеркалах фокусник: зеркала затуманиваются, и видения исчезают. Многое из провозглашенного, возможно, и соответствует истине; но все это выглядит пышной упаковкой, которая занимает куда больше места, чем само содержимое. Создается даже впечатление, будто само существование содержимого зависит именно от упаковки.