Русский язык как жертва великой эскимосской революции
Из книги Максима Кронгауза "Русский язык на грани нервного срыва"
Мы тоже эскимосы (цитата из книги):
"...Как-то, роясь в интернете, на lenta.ru я нашел статью об эскимосах, часть которой я процитирую:
«Глобальное потепление сделало жизнь эскимосов такой богатой, что у них не хватает слов в языке, чтобы давать названия животным, переселяющимся в полярные области земного шара. В местном языке просто нет аналогов для обозначения разновидностей, которые характерны для более южных климатических поясов.
Однако вместе с потеплением флора и фауна таежной зоны смещается к северу, тайга начинает теснить тундру и эскимосам приходится теперь ломать голову, как называть лосей, малиновок, шмелей, лосося, домовых сычей и прочую живность, осваивающую заполярные области.
Как заявила в интервью агентству Reuters председатель Эскимосской Полярной конференции Шейла УоттКлутье (Sheila WattCloutier), чья организация представляет интересы около 155 тысяч человек, «эскимосы даже не могут сейчас объяснить, что они видят в природе». Местные охотники часто встречают незнакомых животных, но затрудняются рассказать, так как не знают их названия.
В арктической части Европы вместе с распространением березовых лесов появились олени, лоси и даже домовые сычи. «Я знаю приблизительно 1200 слов для обозначения северного оленя, которых мы различаем по возрасту, полу, окрасу, форме и размеру рогов, - цитирует Reuters скотовода саами из северной Норвегии. - Однако лося у нас называют одним словом „елг“, но я всегда думал, что это мифическое существо».
Эта заметка в общем-то не нуждается ни в каком комментарии, настолько все очевидно. Все мы немного эскимосы, а может быть, даже и много. Мир вокруг нас (неважно, эскимосов или русских) изменяется. Язык, который существует в меняющемся мире и не меняется сам, перестает выполнять свою функцию. Мы не сможем говорить на нем об этом мире просто потому, что у нас не хватит слов. И не так уж важно, идет ли речь о домовых сычах, новых технологиях или новых политических и экономических реалиях.
Итак, объективно все правильно, язык должен меняться, и он меняется. Более того, запаздывание изменений приносит обывателям значительное неудобство, так, «эскимосы даже не могут сейчас объяснить, что они видят в природе». Но и очень быстрые изменения могут мешать и раздражать. Что же конкретно мешает мне и раздражает меня?.."
Философия утверждает, что каждое материальное следствие (характеризуемое ответом на вопрос "как, каким образом?") должно иметь адекватную предшествующую причину (характеризуемую ответом на вопрос "почему?"). Этот закон казуальности является самым важным и самым неоспоримым из всех принципов и законов познания. Описание следствий без упоминания адекватных причин может быть мотивировано с двух точек зрения: причина не поддаётся определению или же причину нежелательно связывать со следствием. Например, Вселенная - это потрясающее следствие без известной причины. Или же - политик может детально рассказывать о следствиях (например, о гибели мирных жителей на Украине или о потоках украинских беженцев), но умалчивать о причинах, которые заключаются в авантюрной политике Путина и его преступной группы.
Следствия могут отличаться бесконечным многообразием, в то время как причина, или, в редких случаях, причины, будучи однозначно сформулированы, могут полностью и адекватно отображаться весьма скудным набором слов. Например, следствием причины, выражающейся простой формулой "дефицит витамина D3", может быть пара дюжин совершенно непохожих внешне друг на друга болезненных проявлений. И если причина (с помощью анализа крови) не установлена, то каждое из болезненных проявлений может лечить врач узкой специальности и результаты такого лечения без выяснения причины можно заранее считать весьма сомнительными и сугубо косметическими.
Впервые ощущение того, что с великим и богатым русским языком могут быть какие-то нелады, я почувствовал, когда в университете стал переводить статью из "Справочника по органической химии" Ф.Ф. Бейльштейна. Я прекрасно понимал смысл написанного в справочнике, но не мог перевести на родной мне язык. И о причинах таких затруднений, с которыми я потом систематически сталкивался, глупо было бы задумываться, поскольку в основе их лежит многовековая специфика в развитии русскоязычных и немецкоязычных народов. Но много лет спустя я вспомнил эти гримасы современного словотворчества, когда в русский язык стало массовым порядком включаться иностранная, преимущественно англоязычная, терминология в таких областях, как молекулярная биология, генетика, физика, химия, спорт, компьютерные науки, медицина и т.п. Специалисты принялись говорить на каком-то тарабарском языке, в основном на английском с использованием русского грамматического строя.
И вскоре я перестал сомневаться в том, почему именно всё это с русским языком стало происходить. Как бы не пытались хорохориться любители счастливого коммунистического послезавтра, после победы октябрьского большевистского путча развитие всех сторон советского (российского) общества шло под влияние того, что можно было украсть, купить, получить в подарок от обществ Запада. Практически ни в одной области науки и техники, медицины и вычислительной техники, техники передачи и обработки информации и т.д. и т.п. СССР не мог лидировать из-за железного занавеса, без которого сразу же после революции существование СССР было бы весьма и весьма проблематичным. По этой причине, если французский, немецкий, испанский, английский языки быстро обменивались новыми техническими и политическими терминами и демонстрировали языковоспецифические точные аналоги, то русский язык питался тем, чему удалось просочиться через железный занавес, тем, что перевозили на своих устах политические обозреватели и другие одобренные парткомами засланцы, неспособные перевести на соответствующий русский новую постоянно развивающуюся иностранную терминологию.
Причиной тенденции, которую в подробностях описывает в своей книге Максим Кронгауз, является именно великая эскимосская революция 1917 года и железный занавес, который соорудили большевики, для того, чтобы можно было безнаказанно орудовать на 1/6 суши. И тот факт, что, профессионально живописуя следствия, автор не уделил внимание причине, делает эту живопись скорее салонным произведением. А жаль! Ведь следствия, скреплённые причинными связями, запоминаются лучше и эффективнее.
Мы тоже эскимосы (цитата из книги):
"...Как-то, роясь в интернете, на lenta.ru я нашел статью об эскимосах, часть которой я процитирую:
«Глобальное потепление сделало жизнь эскимосов такой богатой, что у них не хватает слов в языке, чтобы давать названия животным, переселяющимся в полярные области земного шара. В местном языке просто нет аналогов для обозначения разновидностей, которые характерны для более южных климатических поясов.
Однако вместе с потеплением флора и фауна таежной зоны смещается к северу, тайга начинает теснить тундру и эскимосам приходится теперь ломать голову, как называть лосей, малиновок, шмелей, лосося, домовых сычей и прочую живность, осваивающую заполярные области.
Как заявила в интервью агентству Reuters председатель Эскимосской Полярной конференции Шейла УоттКлутье (Sheila WattCloutier), чья организация представляет интересы около 155 тысяч человек, «эскимосы даже не могут сейчас объяснить, что они видят в природе». Местные охотники часто встречают незнакомых животных, но затрудняются рассказать, так как не знают их названия.
В арктической части Европы вместе с распространением березовых лесов появились олени, лоси и даже домовые сычи. «Я знаю приблизительно 1200 слов для обозначения северного оленя, которых мы различаем по возрасту, полу, окрасу, форме и размеру рогов, - цитирует Reuters скотовода саами из северной Норвегии. - Однако лося у нас называют одним словом „елг“, но я всегда думал, что это мифическое существо».
Эта заметка в общем-то не нуждается ни в каком комментарии, настолько все очевидно. Все мы немного эскимосы, а может быть, даже и много. Мир вокруг нас (неважно, эскимосов или русских) изменяется. Язык, который существует в меняющемся мире и не меняется сам, перестает выполнять свою функцию. Мы не сможем говорить на нем об этом мире просто потому, что у нас не хватит слов. И не так уж важно, идет ли речь о домовых сычах, новых технологиях или новых политических и экономических реалиях.
Итак, объективно все правильно, язык должен меняться, и он меняется. Более того, запаздывание изменений приносит обывателям значительное неудобство, так, «эскимосы даже не могут сейчас объяснить, что они видят в природе». Но и очень быстрые изменения могут мешать и раздражать. Что же конкретно мешает мне и раздражает меня?.."
Философия утверждает, что каждое материальное следствие (характеризуемое ответом на вопрос "как, каким образом?") должно иметь адекватную предшествующую причину (характеризуемую ответом на вопрос "почему?"). Этот закон казуальности является самым важным и самым неоспоримым из всех принципов и законов познания. Описание следствий без упоминания адекватных причин может быть мотивировано с двух точек зрения: причина не поддаётся определению или же причину нежелательно связывать со следствием. Например, Вселенная - это потрясающее следствие без известной причины. Или же - политик может детально рассказывать о следствиях (например, о гибели мирных жителей на Украине или о потоках украинских беженцев), но умалчивать о причинах, которые заключаются в авантюрной политике Путина и его преступной группы.
Следствия могут отличаться бесконечным многообразием, в то время как причина, или, в редких случаях, причины, будучи однозначно сформулированы, могут полностью и адекватно отображаться весьма скудным набором слов. Например, следствием причины, выражающейся простой формулой "дефицит витамина D3", может быть пара дюжин совершенно непохожих внешне друг на друга болезненных проявлений. И если причина (с помощью анализа крови) не установлена, то каждое из болезненных проявлений может лечить врач узкой специальности и результаты такого лечения без выяснения причины можно заранее считать весьма сомнительными и сугубо косметическими.
Впервые ощущение того, что с великим и богатым русским языком могут быть какие-то нелады, я почувствовал, когда в университете стал переводить статью из "Справочника по органической химии" Ф.Ф. Бейльштейна. Я прекрасно понимал смысл написанного в справочнике, но не мог перевести на родной мне язык. И о причинах таких затруднений, с которыми я потом систематически сталкивался, глупо было бы задумываться, поскольку в основе их лежит многовековая специфика в развитии русскоязычных и немецкоязычных народов. Но много лет спустя я вспомнил эти гримасы современного словотворчества, когда в русский язык стало массовым порядком включаться иностранная, преимущественно англоязычная, терминология в таких областях, как молекулярная биология, генетика, физика, химия, спорт, компьютерные науки, медицина и т.п. Специалисты принялись говорить на каком-то тарабарском языке, в основном на английском с использованием русского грамматического строя.
И вскоре я перестал сомневаться в том, почему именно всё это с русским языком стало происходить. Как бы не пытались хорохориться любители счастливого коммунистического послезавтра, после победы октябрьского большевистского путча развитие всех сторон советского (российского) общества шло под влияние того, что можно было украсть, купить, получить в подарок от обществ Запада. Практически ни в одной области науки и техники, медицины и вычислительной техники, техники передачи и обработки информации и т.д. и т.п. СССР не мог лидировать из-за железного занавеса, без которого сразу же после революции существование СССР было бы весьма и весьма проблематичным. По этой причине, если французский, немецкий, испанский, английский языки быстро обменивались новыми техническими и политическими терминами и демонстрировали языковоспецифические точные аналоги, то русский язык питался тем, чему удалось просочиться через железный занавес, тем, что перевозили на своих устах политические обозреватели и другие одобренные парткомами засланцы, неспособные перевести на соответствующий русский новую постоянно развивающуюся иностранную терминологию.
Причиной тенденции, которую в подробностях описывает в своей книге Максим Кронгауз, является именно великая эскимосская революция 1917 года и железный занавес, который соорудили большевики, для того, чтобы можно было безнаказанно орудовать на 1/6 суши. И тот факт, что, профессионально живописуя следствия, автор не уделил внимание причине, делает эту живопись скорее салонным произведением. А жаль! Ведь следствия, скреплённые причинными связями, запоминаются лучше и эффективнее.