Светлана Бахмина в журнале Psychologies
Оригинал взят у dmitrygololobov в Светлана Бахмина в журнале Psychologies
Четыре с половиной года 42-летняя Светлана Бахмина, бывший юрист компании ЮКОС, провела в заключении. Разлука с детьми и близкими, унижения тюремного быта, ежедневная борьба за то, чтобы оставаться человеком... Наконец, рождение дочери и освобождение в апреле 2009 года. Опыт, к которому она продолжает возвращаться и сегодня.
«Ведь правда я такая, как была?» Думаю, я замучила этим вопросом своих близких
в первые недели после освобождения. Мне-то самой казалось, что это чистая правда, что так все и есть. Вот она я - такая же, как раньше. Абсолютно адекватная, все могу делать, все понимаю, и нет у меня никаких проблем. Переступила порог колонии - и все, как будто и не было этих четырех с половиной лет. И родные со мной соглашались. Наверное, чтобы не расстроить. Потому что только через полгода примерно я начала наконец понимать, что бесследно ничто не проходит. И дело не в том, что я поначалу не знала, как шинко¬вать морковь или с какой стороны подойти к плите на кухне. В тюрьме ведь нет ни привычных кухонь, плит, ни, тем более, ножей. Оказалось, что автомати¬ческие навыки забываются, если их не повторять, но так же легко возвращаются. Тюрьма меняет гораздо более глубокие вещи.
Когда пет возможности каждый день видеть своих детей, побыть одной, просто пройтись по улице, про¬исходит странное замещение. Время и душевные силы переключаются на какую-то ерунду, на то немногое, что все еще доступно. Ты обрастаешь ритуалами, ча¬сто нелепыми, но свято следуешь им каждый день. Особенно если они связаны со свободой, с домом. В СИЗО, например, с утра выдают одни канцелярские ножницы на всю камеру. Зато в СИЗО очень много свободного времени. И женщины умудряются этими ножницами делать и прически, и маникюр... Ни до, ни после своего заключения я никогда не тратила столь¬ко времени на уход за внешностью, сколько тратила его там. Звучит дико, по это так. Конечно, дома у меня есть все необходимые лосьоны, кремы и вообще то, чего не найдешь в тюрьме. Но в СИЗО это ритуал. Ты медленно и печально, минуту за минутой нано¬сишь на лицо этот крем из баночки, которую пере¬дали с воли. И вот уже прошли целых полчаса. Еще полчаса тюрьмы.
В колонии, правда, все иначе. Времени там почти нет, а большая часть душевных сил уходит на то, чтобы оставаться человеком. Многие моменты тюремной жизни не имеют отношения ни к наказанию, ни к пере¬воспитанию. Это просто глумление, и я не понимаю, почему все устроено именно так. Сам факт лишения свободы, он ведь и есть главный. Это очень тяжело для любого человека. Так зачем еще и загонять его в нече¬ловеческие бытовые условия? Вот, например, душ - почему только раз в неделю? А если поймают за «неза¬конным принятием водных процедур» - тех элементар¬ных процедур, без которых женщина просто выжить ire может, - это нарушение режима. И выговор, а значит - крест па перспективе условно-досрочного освобожде¬ния. У нас в колонии просто не было горячей воды. Но было водяное отопление. И горячую воду мы добы¬вали из батарей. Техническую, ржавую - но горячую! Для этого существовали специальные краники. Их пе¬риодически конфисковывали, но мы получали их снова. Официально - чтобы набрать горячей воды для мытья полов (это как раз не возбранялось!). Когда меня в пер¬вый раз привели на эти нелегальные водные процеду-ры... 11у, это был шок, конечно. Представьте: помещение с умывальниками - размером со среднюю московскую кухню. На отряд в сто человек. И мыться надо очень быстро: чтобы за свободное вечернее время, 2-3 часа, успели все сто женщин. К тому же происходит все это тайно. Чем угрожает порядку душ? Какие воспитатель¬ные цели имеет его отсутствие?..
Еще тюрьма - это вынужденность общения. Каждый день, с одними и теми же людьми. Многие из которых кажутся жителями параллельных миров. Я совсем не голубых кровей человек, мама большую часть жизни маляром проработала, папа - сварщиком. И тем не ме-нее не подозревала о существовании большинства таких людей, с которыми встретилась в тюрьме. Они не плохие и не хорошие, просто совсем другие. Как выходит, что мы, живя в соседних квартирах - а мы ведь все изна¬чально из одних и тех же квартир! - оказываемся на-столько разными? Я ire понимаю. Но многим абсолютно неважно и неинтересно то, что важно и интересно мне. Когда в свободные минуты я читала, особенно газеты, которые мне привозили пачками, - меня ставили в ту¬пик их вопросы: «А зачем тебе?» Я не знала, что отве-тить. А ведь среди них есть добрые, искренние люди. Хотя есть и такие, которые уже за чертой. Многие женщины мне помогали, поддерживали меня.
И не было у меня особых конфликтов. Но ни на секун¬ду не покидало ощущение нереальности происходяще¬го. Мне кажется, оно формирует отношения в тюрьме. Если у тебя что-то просят и говорят «я завтра верну», то, конечно же, это значит, что никто никогда тебе ниче¬го не вернет. И даже не подумает, не вспомнит об этом. Там главное - выжить, получить что-то для себя. Цена значения не имеет, подумаешь, какие-то обещания, сло¬ва. Меня потрясало, как эти женщины могли ругаться - вдрызг, такими словами, которых я и не слышала ни¬когда, с кулаками друг на друга кидаясь. А назавтра - обнимались, как лучшие подруги. Может быть, так происходит как раз из-за ощущения этой нереальности. Эта жизнь - она же все равно ненастоящая, даже при том, что никакой другой нет. И я сама себе постоянно напоминала, что сейчас вот это и есть моя жизнь и надо продолжать жить, потому что рано или поздно это за¬кончится и начнется что-то другое. Мой принцип выживания состоял в том, чтобы посто¬янно ставить какие-то маленькие цели. Вот через месяц свидание с мужем - и ты живешь тем, что его ждешь. Главное - не ждать конца срока... В тюрьме, в колонии так все устроено, что ты постоянно должен произносить начало и конец своего срока, это как паспортные дан¬ные: «Бахмина Светлана Петровна, 7-12-04 - 6-6-11». И на всех проверках это нужно повторять. Но повторять не думая. Потому что если вдуматься, как это еще далеко, - можно просто с ума сойти. А вот когда ставишь какие-то мелкие, но очень ясные цели, про остальное получается не думать. Свидание. Потом подаешь жа¬лобу - и ждешь, когда ее рассмотрят. А потом подходит срок, когда можно пода ть заявление на условно-досроч¬ное освобождение. И так каждый раз: конкретная цель, до которой месяц-два, и дожить, в общем, можно. Но, кажется, когда это умение не думать о будущем становится привычкой, атрофируется очень важная способность. На свободе каждая проблема рождает желание действовать. Изменить порядок жизни в коло¬нии ты не в силах. А о жизни на свободе узнаешь от род¬ственников на свиданиях, от адвокатов... и постепенно начинаешь воспринимать ее как нечто, не имеющее к тебе отношения. Ты привыкаешь слишком многое пропускать мимо себя, слишком на многое не обращать внимания. И когда вдруг выходишь на свободу, когда можешь и должен наконец снова сам за себя отвечать... Это не получается. Я чувствовала в себе эту готовность и дальше не думать, забывать, пропускать мимо ушей. Меня спасла моя дочь, Аня. Ей не было и полугода, когда меня освободили. Л маленький ребенок, он орга¬низует жизнь. Некогда впадать в меланхолию и рефлек¬сию, нужно отвечать - за него, а с ним и за себя. Можно, наверное, сказать, что моя дочь спасла меня дважды: меня ведь и освободили во многом из-за ее рождения. Сейчас, почти через три года после освобождения, я, конечно, перестала задаваться вопросом: осталась ли я такой же, какой была. Потом}' что знаю, что измени¬лась. Может быть, я стала мудрее или сильнее. Не знаю. Главное - я поняла, насколько дороги мне люди, кото¬рые остались со мной. Потому что я слишком хорошо теперь знаю, что большая часть семей в такой ситуации, к сожалению, распадается. Оставшиеся на свободе забирают квартиры, детей - и все, жизнь кончается, и конец срока уже не имеет значения: возвращаться некуда. Мой муж прошел через все мои беды вместе со мной и все выдержал. Со мной остались и мои ста¬рые и новые друзья, те, кто поддерживал меня все это время. Люди, которые остаются нам верны, - это самое главное в жизни. И каждый день рядом с ними - самая великая моя ценность»
Четыре с половиной года 42-летняя Светлана Бахмина, бывший юрист компании ЮКОС, провела в заключении. Разлука с детьми и близкими, унижения тюремного быта, ежедневная борьба за то, чтобы оставаться человеком... Наконец, рождение дочери и освобождение в апреле 2009 года. Опыт, к которому она продолжает возвращаться и сегодня.
«Ведь правда я такая, как была?» Думаю, я замучила этим вопросом своих близких
в первые недели после освобождения. Мне-то самой казалось, что это чистая правда, что так все и есть. Вот она я - такая же, как раньше. Абсолютно адекватная, все могу делать, все понимаю, и нет у меня никаких проблем. Переступила порог колонии - и все, как будто и не было этих четырех с половиной лет. И родные со мной соглашались. Наверное, чтобы не расстроить. Потому что только через полгода примерно я начала наконец понимать, что бесследно ничто не проходит. И дело не в том, что я поначалу не знала, как шинко¬вать морковь или с какой стороны подойти к плите на кухне. В тюрьме ведь нет ни привычных кухонь, плит, ни, тем более, ножей. Оказалось, что автомати¬ческие навыки забываются, если их не повторять, но так же легко возвращаются. Тюрьма меняет гораздо более глубокие вещи.
Когда пет возможности каждый день видеть своих детей, побыть одной, просто пройтись по улице, про¬исходит странное замещение. Время и душевные силы переключаются на какую-то ерунду, на то немногое, что все еще доступно. Ты обрастаешь ритуалами, ча¬сто нелепыми, но свято следуешь им каждый день. Особенно если они связаны со свободой, с домом. В СИЗО, например, с утра выдают одни канцелярские ножницы на всю камеру. Зато в СИЗО очень много свободного времени. И женщины умудряются этими ножницами делать и прически, и маникюр... Ни до, ни после своего заключения я никогда не тратила столь¬ко времени на уход за внешностью, сколько тратила его там. Звучит дико, по это так. Конечно, дома у меня есть все необходимые лосьоны, кремы и вообще то, чего не найдешь в тюрьме. Но в СИЗО это ритуал. Ты медленно и печально, минуту за минутой нано¬сишь на лицо этот крем из баночки, которую пере¬дали с воли. И вот уже прошли целых полчаса. Еще полчаса тюрьмы.
В колонии, правда, все иначе. Времени там почти нет, а большая часть душевных сил уходит на то, чтобы оставаться человеком. Многие моменты тюремной жизни не имеют отношения ни к наказанию, ни к пере¬воспитанию. Это просто глумление, и я не понимаю, почему все устроено именно так. Сам факт лишения свободы, он ведь и есть главный. Это очень тяжело для любого человека. Так зачем еще и загонять его в нече¬ловеческие бытовые условия? Вот, например, душ - почему только раз в неделю? А если поймают за «неза¬конным принятием водных процедур» - тех элементар¬ных процедур, без которых женщина просто выжить ire может, - это нарушение режима. И выговор, а значит - крест па перспективе условно-досрочного освобожде¬ния. У нас в колонии просто не было горячей воды. Но было водяное отопление. И горячую воду мы добы¬вали из батарей. Техническую, ржавую - но горячую! Для этого существовали специальные краники. Их пе¬риодически конфисковывали, но мы получали их снова. Официально - чтобы набрать горячей воды для мытья полов (это как раз не возбранялось!). Когда меня в пер¬вый раз привели на эти нелегальные водные процеду-ры... 11у, это был шок, конечно. Представьте: помещение с умывальниками - размером со среднюю московскую кухню. На отряд в сто человек. И мыться надо очень быстро: чтобы за свободное вечернее время, 2-3 часа, успели все сто женщин. К тому же происходит все это тайно. Чем угрожает порядку душ? Какие воспитатель¬ные цели имеет его отсутствие?..
Еще тюрьма - это вынужденность общения. Каждый день, с одними и теми же людьми. Многие из которых кажутся жителями параллельных миров. Я совсем не голубых кровей человек, мама большую часть жизни маляром проработала, папа - сварщиком. И тем не ме-нее не подозревала о существовании большинства таких людей, с которыми встретилась в тюрьме. Они не плохие и не хорошие, просто совсем другие. Как выходит, что мы, живя в соседних квартирах - а мы ведь все изна¬чально из одних и тех же квартир! - оказываемся на-столько разными? Я ire понимаю. Но многим абсолютно неважно и неинтересно то, что важно и интересно мне. Когда в свободные минуты я читала, особенно газеты, которые мне привозили пачками, - меня ставили в ту¬пик их вопросы: «А зачем тебе?» Я не знала, что отве-тить. А ведь среди них есть добрые, искренние люди. Хотя есть и такие, которые уже за чертой. Многие женщины мне помогали, поддерживали меня.
И не было у меня особых конфликтов. Но ни на секун¬ду не покидало ощущение нереальности происходяще¬го. Мне кажется, оно формирует отношения в тюрьме. Если у тебя что-то просят и говорят «я завтра верну», то, конечно же, это значит, что никто никогда тебе ниче¬го не вернет. И даже не подумает, не вспомнит об этом. Там главное - выжить, получить что-то для себя. Цена значения не имеет, подумаешь, какие-то обещания, сло¬ва. Меня потрясало, как эти женщины могли ругаться - вдрызг, такими словами, которых я и не слышала ни¬когда, с кулаками друг на друга кидаясь. А назавтра - обнимались, как лучшие подруги. Может быть, так происходит как раз из-за ощущения этой нереальности. Эта жизнь - она же все равно ненастоящая, даже при том, что никакой другой нет. И я сама себе постоянно напоминала, что сейчас вот это и есть моя жизнь и надо продолжать жить, потому что рано или поздно это за¬кончится и начнется что-то другое. Мой принцип выживания состоял в том, чтобы посто¬янно ставить какие-то маленькие цели. Вот через месяц свидание с мужем - и ты живешь тем, что его ждешь. Главное - не ждать конца срока... В тюрьме, в колонии так все устроено, что ты постоянно должен произносить начало и конец своего срока, это как паспортные дан¬ные: «Бахмина Светлана Петровна, 7-12-04 - 6-6-11». И на всех проверках это нужно повторять. Но повторять не думая. Потому что если вдуматься, как это еще далеко, - можно просто с ума сойти. А вот когда ставишь какие-то мелкие, но очень ясные цели, про остальное получается не думать. Свидание. Потом подаешь жа¬лобу - и ждешь, когда ее рассмотрят. А потом подходит срок, когда можно пода ть заявление на условно-досроч¬ное освобождение. И так каждый раз: конкретная цель, до которой месяц-два, и дожить, в общем, можно. Но, кажется, когда это умение не думать о будущем становится привычкой, атрофируется очень важная способность. На свободе каждая проблема рождает желание действовать. Изменить порядок жизни в коло¬нии ты не в силах. А о жизни на свободе узнаешь от род¬ственников на свиданиях, от адвокатов... и постепенно начинаешь воспринимать ее как нечто, не имеющее к тебе отношения. Ты привыкаешь слишком многое пропускать мимо себя, слишком на многое не обращать внимания. И когда вдруг выходишь на свободу, когда можешь и должен наконец снова сам за себя отвечать... Это не получается. Я чувствовала в себе эту готовность и дальше не думать, забывать, пропускать мимо ушей. Меня спасла моя дочь, Аня. Ей не было и полугода, когда меня освободили. Л маленький ребенок, он орга¬низует жизнь. Некогда впадать в меланхолию и рефлек¬сию, нужно отвечать - за него, а с ним и за себя. Можно, наверное, сказать, что моя дочь спасла меня дважды: меня ведь и освободили во многом из-за ее рождения. Сейчас, почти через три года после освобождения, я, конечно, перестала задаваться вопросом: осталась ли я такой же, какой была. Потом}' что знаю, что измени¬лась. Может быть, я стала мудрее или сильнее. Не знаю. Главное - я поняла, насколько дороги мне люди, кото¬рые остались со мной. Потому что я слишком хорошо теперь знаю, что большая часть семей в такой ситуации, к сожалению, распадается. Оставшиеся на свободе забирают квартиры, детей - и все, жизнь кончается, и конец срока уже не имеет значения: возвращаться некуда. Мой муж прошел через все мои беды вместе со мной и все выдержал. Со мной остались и мои ста¬рые и новые друзья, те, кто поддерживал меня все это время. Люди, которые остаются нам верны, - это самое главное в жизни. И каждый день рядом с ними - самая великая моя ценность»