Притча о болотах и бегемотах
Ох, нелегкая это работа -
Из болота тащить бегемота.
К. Чуковский, «Телефон».
В школе Ваню немножко дразнили из-за фамилии Жеребец-Нильский, а он отбрехивался выдумкой о том, что это древняя аристократическая фамилия, а его предки из татарских князей разводили породистых лошадей и пороли предков насмешников на конюшне. Может быть, поэтому Ваня интересовался историей лошадей и родственных видов и, в итоге, выучился на палеонтолога. Впрочем, в аспирантуре ему досталась задача совсем не про лошадей, и даже не про зебр, а про бегемотов. Экспедиция с их кафедры откопала в пустыне кладбище бегемотов возрастом порядка миллиона лет. Само по себе это не было так уж удивительно - климат менялся несколько раз, пустыня, степи и оазисы в этом месте то наступали, то отступали, и бегемоты периодически там водились - кости находили и ранее. Странным было только то, что здесь их было довольно много и в отличной сохранности. Ванин научный руководитель решил, что эта загадка сойдет для диссертации, но тема не так уж интересна, и со спокойной совестью передал Ване заниматься ею.
Вдохновленный независимостью Ваня развил бурную активность и быстро выяснил несколько интересных вещей: кладбище представляло собой остатки болота, все кости принадлежали взрослым (если не старым) бегемотам, другие виды там почти не встречались. Объяснить это он не мог, но на публикацию хватило. Критики заявили, что по молодости он все перепутал, методология ненадежна, а выводы просто нелепы, и Ване пришлось защищаться. Он снарядил другую экспедицию, где уже знал, что искать - остатки другого болота в какой-нибудь низине. Ему сопутствовал успех, нашли еще пару похожих мест, и Ванино открытие было застолблено. Больше того, этого хватило не только на защиту, но и на получение позиции в хорошем универе, и вскоре Иван Петрович Нильский стал перспективным молодым ученым и лидером в своей, пусть и небольшой, нише (фамилию Жеребец он откинул не потому что изменил лошадям с бегемотами, а по гораздо более прозаичной причине: переводить ее на английский - сущий ад).
Между тем загадки в области только множились, это подогревало интерес коллег, и популярность темы росла. Здесь не проходила типичная модель возникновения кладбищ животных из-за внезапной катастрофы, такой как извержение вулкана, метеорит, цунами. Ведь, в этом случае, будет и молодняк. Модель с ловушкой тоже не годилась - иногда болота являются смертельной ловушкой для зверья, а придонный слой без кислорода хорошо сохраняет остатки, но тогда там должны быть другие виды, а не бегемоты, которым вода с грязью - дом родной. Короче, реальных продвижений было немного, но до поры до времени Ивану Петровичу это только шло на пользу. Он так и оставался лидером-первооткрывателем небольшого направления, откопал еще пару кладбищ Нильского (так их теперь называли с легкой руки его учеников), нашел между ними какие-то минимальные различия, и так далее.
Проблемы начались лет через пятнадцать. Вначале небольшие - стали иногда отказывать в позициях ученикам, затем в заявках на гранты, начали поступать отлупы из хороших журналов, короче, стало ясно, что область выходит из моды. Задача осталась, но настоящего продвижения не было, и коллеги занялись другими делами. Через какое-то время за ними последовали и бывшие ученики посильнее. С этим Нильский никак смириться не мог, настаивал, чтобы они в первую очередь занимались бегемотами, вдрызг разругался с перебежчиками, обвинив их в оппортунизме, мол «за грант продаст родного папу»...
Конечно, Нильский пытался что-то сделать, выдвигал все более завиральные гипотезы насчет происхождения кладбищ бегемотов, чем только ухудшал ситуацию. Под конец карьеры он уже и сам понимал, что и коллеги правы, и «перебежчики», и что надо бы и ему заняться другой проблемой, раз эта не решается, «Life is short!», но было уже поздно. Во-первых, выучить что-то по настоящему новое, да еще отстав лет на тридцать, практически нереально, а во-вторых, чисто психологически он не мог себя заставить изучать другую тему, где он даже не так чтобы не главный эксперт, а просто не имеет никакого начального веса. Короче, никаких особых надежд у него не было, и он просто собирался спокойно доплыть до пенсии на бегемотах.
Где-то в этот период, сидя с внуком, Иван Петрович включил National Geographic и попал на съемки из Африки. Показывали жизнь небольшого оазиса, где в лучшие времена была и пара слонов, и львы, и, конечно, куча бегемотов в озерке. Внука очень впечатлило, что доказывая свою доминантность, матерый бегемот порвал молодому шкуру на заднице. Бивни у них о-го-го, никто не спорит, но и задница - 2 метра в охвате, это как же надо уметь раскрыть пасть... А дальше пошло несколько сухих лет, и съемочная группа снимала, как ушли слоны, затем мелкие копытные, за ними и львы, и, когда лужа сильно обмелела, ночами начали уходить бегемоты. Какие-то добрались до соседнего оазиса покрупнее, какие-то сдохли в пустыне, но оставаться не было смысла совсем. Это поняли даже бегемоты. Тем не менее, матерый бегемот, так поразивший их вначале передачи, остался сидеть в пересыхающей луже. Его шкура растрескалась, он совершенно дошел, но упрямо сидел, зарывшись в ил, насколько возможно, до самой смерти. Идти строить жизнь на новом месте, издавна захваченном другими бегемотами, он не захотел.
У Нильского заняло неделю написать главную статью своей карьеры. Ведь отгадка была так проста - по мере того, как климат менялся, и наступала пустыня, оазис пульсировал, несколько раз наполняясь в дождливые годы и высыхая в засушливые. И регулярно с наступлением засухи там оставалась одна-две туши матерых бегемотов. Остальные могли помереть в пути, но их остатки были хаотично разбросаны по пустыне, а тут естественным путем за пару сотен лет, пока оазис не сдыхал окончательно, образовывалось целое кладбище упертых альфа-самцов. Не долго думая, Иван Петрович послал статью с решением тридцатилетней загадки в Nature и сразу получил отлуп, немного удивясь, он переподал ее в журнал пониже, потом еще ниже - то же самое. Впрочем, все уже было ясно. Нильское болото высохло.