Николай Японский и перевод Св. Писания на японский
Оригинал взят у ruponia в Николай Японский и перевод Св. Писания на японский
Труды архиепископа Николая по переводу священного писания и богослужебных книг как важная составляющая миссионерского проповедования.
Наряду с трудами Преосвященного по проповеданию Слова Божия и благоустроению Японской Церкви было еще одно дело, которое пастырь продолжал в течение всей своей жизни в Японии. Это был перевод Священного Писания и богослужебных книг на японский язык. Главным делом святителя Николая, начатым еще в Хакодате, был перевод на Японский язык священного писания и богослужебных книг, в котором он видел сущность своего миссионерского труда. Святитель говорил, что в настоящее время ни в одной стране работа миссии не может ограничиться одной словесной проповедью. При особой любви японца к чтению, верующему необходима книга на его родном языке, хорошего слога, тщательно, красиво и дешево изданная. Владыка наблюдал большую пользу изданий миссии для проповедников при диспутах с инословными миссионерами.
Первоначально Николай предпринял перевод Нового Завета с китайского, при помощи японца, знавшего китайский язык. Но вскоре он, по собственным словам, «дошел до разочарования в авторитетности его (китайского перевода)». Не удовлетворили его и западные переводы. «Текст их, - писал Николай, - местами непонятен и очень часто изукрашен до совершенной перефразировки, до пропуска и вставки лишних слов». Работая над собственным переводом, святитель сравнивал слова его с русского, славянского, латинского и английского переводами. Немалые трудности представлял перевод ключевых богословских терминов, таких, например, как Логос. Западные миссионеры иногда прибегали к терминам, взятым из словаря даосской и буддийской религий, что могло внести в текст двусмысленность. Николай стремился избегать таких приемов. Над текстом Апостола он работал уже самостоятельно. Главным руководством для уточнения смысла служили для него толкования свт. Иоанна Златоуста. «Я дошел до такой медлительности в переводе, что в 5 часов, которые посвящались в сутки на эту работу, переводил не более пятнадцати стихов», - говорил Николай. Он трудился над переводами до самой кончины.
В Хакодате, за неимением перевода богослужение совершалось на церковнославянском языке, на японском же языке пелись и читались только «Господи, помилуй», «Святый Боже», «Верую» и «Отче наш». При переводе молитвы «Господи, помилуй» возник вопрос, как следует переводить слово «помилуй», которое зачастую воспринимается как помилование преступника. Епископ Николай говорил: «У нас таких отношений с нашим Богом нет. Мы возьмем слово «аварема». Так мать «милует» ребенка, «жалеет» в исконном древнерусском смысле». Там же, в Хакодате, святитель Николай начал переводить Писание с китайского языка, но скоро убедился в несовершенстве китайских переводов и перешел к переводу Нового Завета с церковнославянского, который считал точнее русского. Каждый стих сверялся с Вульгатой, греческим и английским текстами. В трудных местах святитель опирался на толкования Святого Иоанна Златоуста. За 4 - 5 часов работы ему удавалось перевести не более 15 стихов. После того как святитель закончил свой труд по переводу Евангелий и Апостола (первый его вариант, они также стали читаться по-японски). В числе прочего в Хакодате были переведены Послания апостола Павла к Галатам, Ефесянам, Филиппийцам и Колоссянам, а также половина Послания к Римлянам. Тогда же им были переведены краткий молитвослов (с китайского), чин крещения и присоединения иноверных, «Православное вероисповедание» Святителя Дмитрия Ростовского, катехизис для оглашенных, краткое изложе¬ние Ветхого Завета, «Толковое Евангелие» епископа Михаила и «Нравственное богословие» митрополита Платона.
Переехав в Токио, святитель Николай, прежде всего, перевел Октоих, затем Цветную и Постную Триоди, одновременно занимаясь новым переводом Евангелия. Из Ветхого Завета им были переведены все части, необходимые для совершения годичного круга богослужения. Он не доверял менее педантичным переводам католиков и протестантов и потому старался даже не читать их, опасаясь подчиниться им или невольно заимствовать из них что-либо. Заветной мечтой Святителя был перевод всей Библии. В 1910 году он говорил, что по его расчетам для завершения этого труда ему требовалось еще пять лет. Так 31 мая 1903 года он пишет в своем «Дневнике»: «Положил с этого времени перевод Богослужения делать полный с показанием всего Устава: где на восемь, там так и писать на восемь, где дважды или трижды стихиру повторить, так и упоминать это, словом, все как есть в славянском подлиннике. До сих пор не было этого, так как имелось в виду лишь настоящее время, настоящая немощь исполнять все по Уставу. Но с Праздничной Минеи пора оставить это, а располагать на будущее; в будущем же виднеются и монастыри, где захотят исполнять весь Устав; а где же они возьмут сведения о нем, если не найдут их в переводной книге?..».
«Не перевод Евангелия и Богослужения должен опускаться до уровня развития народных массы, а наоборот верующие должны возвышаться до по¬нимания евангельских и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии недопустим. Если мне встречаются два совершенно тождественных иероглифа или выражения и оба они для японского уха и глаза одинаково благородны, то я, конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю ни малейших компромиссов в отношении точности переводов, хотя бы мне приходилось употребить и очень малоизвестный в Японии Китайский иероглиф. Я сам чувствую, что иногда мой перевод для понимания требует большого напряжения со стороны Японцев. Но это в значительной мере объясняется новизной для них самого православия...»
Ряд трудностей и опасностей был связан с тем, что многие иероглифы веками использовались синтоистами и буддистами, что придавало им вполне определенный смысловой оттенок, делавший невозможным или рискованным их употребление в православном контексте. В ряде случаев святитель рассылал перевод того или иного стиха или понятия по приходам с обращенной к духовенству и мирянам просьбой высказаться о нем. В течение тридцати лет ровно в шесть вечера в келью владыки входил его постоянный сотрудник по переводам Павел Никаи, человек прекрасно образованный, необычайно трудолюбивый и всецело преданный православной вере, он садился на низенький табурет рядом с епископом и начинал писать под его диктовку. Работа продолжалась обычно 4 часа, и заканчивалось в 10 вечера.
«Передо мной лежат славянский и греческий тексты богослужения, с книгами под рукою, способствующими правильному уразумению его. У моего сотрудника под руками китайские и японские лексиконы и грамматики, также перед нами китайский текст богослужения, заимствованный нами из Пекина от нашей миссии. Смотря в славянский текст и проверял его греческим, я диктую перевод, стараясь выразить смысл с буквальной точностью; сотрудник записывает китайскими иероглифами вперемешку с японскими алфавитными знаками. Трудности перевода в этой стадии заключается в том, что японская грамматика противоположна нашей, то есть по-японски поставить подлежащее надо впереди, между ним и сказуемым должно вместить все, что есть в переводе, сколько бы ни было придаточных и вводных предложений, все они должны встать впереди главного сказуемого; в каждом придаточном и вводном - то же расположение частей. Когда песнь или молитва продиктована, и синтаксическое отношение частей ее установлено, тогда начинается отделка написанного, причем моя главная забота - не дать ни на йоту уклониться от смысла текста; сотрудник же мой с не меньшей заботой хлопочет в интересах правильности и изящества грамматической и стилевой конструкции речи. Эта часть работы самая трудная и кропотливая. Тут-то особенно нужна Китайско-Японская ученость, потому что, во-первых, нужно отчетливо знать смысл каждого китайского знака, чтобы из многих однозначных иероглифов выбрать наиболее употребительный и приятный, во-вторых, нужно обсудить, оставить ли за иероглифом китайское произношение или дать ему японское, потому что иероглифы, переходя из Китая в Японию, принесли с собою китайское однозвучное чтение, которое остается за ними и доселе и которое в полном объеме доступно только глубоким ученым, но которое, градациями сокращаясь и спускаясь вниз, в значительной степени проникло до самых низких слоев народа; в то же время почти каждый знак пе¬реведен по-японски и имеет свое японское чтение. Чему следовать? По-видимому, нужно бы держаться чисто японской речи, но весьма часто случается видеть, что японское чтение знака даже для необразованных людей бывает менее понятно, чем китайское. В-третьих, нужно подумать и о том, оставить ли знаки без японской алфавитной транскрипции или, по трудности знаков либо двусмыслиц их, подставить ее и в какой мере. Одним словом, нужно решить, какой язык усвоить переводу. При мысли о важности того, что переводим, любезен нам самый почтенный язык ученый, который не стесняется много ни знаками, ни произношением их и не нуждается ни в какой транскрипции; но этот язык был бы неудобен и для средне ученых, а для мало ученых и совсем не понятен. При мысли о том, что переведенное нами должно быть доступно всем и что в этом именно и должно состоять главное его достоинство, влечет нас к себе язык массы, язык народный, но тогда перевод наш вышел бы до того вульгарным, что им сразу пренебрегли бы все, не составляющие простонародья. Положено нами употреблять язык средний. Этому стараемся и следовать, хотя, по неопределенности признаков и неясности границ, здесь широкое поле для нескончаемых споров, в которых я всячески стараюсь отстаивать наибольшую общепонятность, а мой сотрудник - защититься от вульгаризмов и соблюсти изящность речи. Когда, наконец, все эти трудности удалены, текст перевода установлен и переведена вся книга, мы опять ее проходим, тщательно сверяя с оригинальным текстом, наблюдая, чтобы по всей книге для одних и тех же оригинальных слов и выражений были употреблены и те же переводные иероглифы и чтения».
Из бывших студентов семинарии составился целый коллектив переводчиков, работавших над переводом не только русской богословской, но и русской художественной литературы. Среди них были ректор семинарии Иван Сенума и его супруга Анна Лукинична Сенума, профессор философии и богословия семинарии Конаси Масутаро, проведший 10 лет в России, знаменитый переводчик и ученый Нобори Селиз. Святитель писал: «Пусть переводят и читают. Узнав русскую литературу, узнав Пушкина, Лермонтова, графов Толстых, Достоевского, нельзя не полюбить России».
Труды архиепископа Николая по переводу священного писания и богослужебных книг как важная составляющая миссионерского проповедования.
Наряду с трудами Преосвященного по проповеданию Слова Божия и благоустроению Японской Церкви было еще одно дело, которое пастырь продолжал в течение всей своей жизни в Японии. Это был перевод Священного Писания и богослужебных книг на японский язык. Главным делом святителя Николая, начатым еще в Хакодате, был перевод на Японский язык священного писания и богослужебных книг, в котором он видел сущность своего миссионерского труда. Святитель говорил, что в настоящее время ни в одной стране работа миссии не может ограничиться одной словесной проповедью. При особой любви японца к чтению, верующему необходима книга на его родном языке, хорошего слога, тщательно, красиво и дешево изданная. Владыка наблюдал большую пользу изданий миссии для проповедников при диспутах с инословными миссионерами.
Первоначально Николай предпринял перевод Нового Завета с китайского, при помощи японца, знавшего китайский язык. Но вскоре он, по собственным словам, «дошел до разочарования в авторитетности его (китайского перевода)». Не удовлетворили его и западные переводы. «Текст их, - писал Николай, - местами непонятен и очень часто изукрашен до совершенной перефразировки, до пропуска и вставки лишних слов». Работая над собственным переводом, святитель сравнивал слова его с русского, славянского, латинского и английского переводами. Немалые трудности представлял перевод ключевых богословских терминов, таких, например, как Логос. Западные миссионеры иногда прибегали к терминам, взятым из словаря даосской и буддийской религий, что могло внести в текст двусмысленность. Николай стремился избегать таких приемов. Над текстом Апостола он работал уже самостоятельно. Главным руководством для уточнения смысла служили для него толкования свт. Иоанна Златоуста. «Я дошел до такой медлительности в переводе, что в 5 часов, которые посвящались в сутки на эту работу, переводил не более пятнадцати стихов», - говорил Николай. Он трудился над переводами до самой кончины.
В Хакодате, за неимением перевода богослужение совершалось на церковнославянском языке, на японском же языке пелись и читались только «Господи, помилуй», «Святый Боже», «Верую» и «Отче наш». При переводе молитвы «Господи, помилуй» возник вопрос, как следует переводить слово «помилуй», которое зачастую воспринимается как помилование преступника. Епископ Николай говорил: «У нас таких отношений с нашим Богом нет. Мы возьмем слово «аварема». Так мать «милует» ребенка, «жалеет» в исконном древнерусском смысле». Там же, в Хакодате, святитель Николай начал переводить Писание с китайского языка, но скоро убедился в несовершенстве китайских переводов и перешел к переводу Нового Завета с церковнославянского, который считал точнее русского. Каждый стих сверялся с Вульгатой, греческим и английским текстами. В трудных местах святитель опирался на толкования Святого Иоанна Златоуста. За 4 - 5 часов работы ему удавалось перевести не более 15 стихов. После того как святитель закончил свой труд по переводу Евангелий и Апостола (первый его вариант, они также стали читаться по-японски). В числе прочего в Хакодате были переведены Послания апостола Павла к Галатам, Ефесянам, Филиппийцам и Колоссянам, а также половина Послания к Римлянам. Тогда же им были переведены краткий молитвослов (с китайского), чин крещения и присоединения иноверных, «Православное вероисповедание» Святителя Дмитрия Ростовского, катехизис для оглашенных, краткое изложе¬ние Ветхого Завета, «Толковое Евангелие» епископа Михаила и «Нравственное богословие» митрополита Платона.
Переехав в Токио, святитель Николай, прежде всего, перевел Октоих, затем Цветную и Постную Триоди, одновременно занимаясь новым переводом Евангелия. Из Ветхого Завета им были переведены все части, необходимые для совершения годичного круга богослужения. Он не доверял менее педантичным переводам католиков и протестантов и потому старался даже не читать их, опасаясь подчиниться им или невольно заимствовать из них что-либо. Заветной мечтой Святителя был перевод всей Библии. В 1910 году он говорил, что по его расчетам для завершения этого труда ему требовалось еще пять лет. Так 31 мая 1903 года он пишет в своем «Дневнике»: «Положил с этого времени перевод Богослужения делать полный с показанием всего Устава: где на восемь, там так и писать на восемь, где дважды или трижды стихиру повторить, так и упоминать это, словом, все как есть в славянском подлиннике. До сих пор не было этого, так как имелось в виду лишь настоящее время, настоящая немощь исполнять все по Уставу. Но с Праздничной Минеи пора оставить это, а располагать на будущее; в будущем же виднеются и монастыри, где захотят исполнять весь Устав; а где же они возьмут сведения о нем, если не найдут их в переводной книге?..».
«Не перевод Евангелия и Богослужения должен опускаться до уровня развития народных массы, а наоборот верующие должны возвышаться до по¬нимания евангельских и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии недопустим. Если мне встречаются два совершенно тождественных иероглифа или выражения и оба они для японского уха и глаза одинаково благородны, то я, конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю ни малейших компромиссов в отношении точности переводов, хотя бы мне приходилось употребить и очень малоизвестный в Японии Китайский иероглиф. Я сам чувствую, что иногда мой перевод для понимания требует большого напряжения со стороны Японцев. Но это в значительной мере объясняется новизной для них самого православия...»
Ряд трудностей и опасностей был связан с тем, что многие иероглифы веками использовались синтоистами и буддистами, что придавало им вполне определенный смысловой оттенок, делавший невозможным или рискованным их употребление в православном контексте. В ряде случаев святитель рассылал перевод того или иного стиха или понятия по приходам с обращенной к духовенству и мирянам просьбой высказаться о нем. В течение тридцати лет ровно в шесть вечера в келью владыки входил его постоянный сотрудник по переводам Павел Никаи, человек прекрасно образованный, необычайно трудолюбивый и всецело преданный православной вере, он садился на низенький табурет рядом с епископом и начинал писать под его диктовку. Работа продолжалась обычно 4 часа, и заканчивалось в 10 вечера.
«Передо мной лежат славянский и греческий тексты богослужения, с книгами под рукою, способствующими правильному уразумению его. У моего сотрудника под руками китайские и японские лексиконы и грамматики, также перед нами китайский текст богослужения, заимствованный нами из Пекина от нашей миссии. Смотря в славянский текст и проверял его греческим, я диктую перевод, стараясь выразить смысл с буквальной точностью; сотрудник записывает китайскими иероглифами вперемешку с японскими алфавитными знаками. Трудности перевода в этой стадии заключается в том, что японская грамматика противоположна нашей, то есть по-японски поставить подлежащее надо впереди, между ним и сказуемым должно вместить все, что есть в переводе, сколько бы ни было придаточных и вводных предложений, все они должны встать впереди главного сказуемого; в каждом придаточном и вводном - то же расположение частей. Когда песнь или молитва продиктована, и синтаксическое отношение частей ее установлено, тогда начинается отделка написанного, причем моя главная забота - не дать ни на йоту уклониться от смысла текста; сотрудник же мой с не меньшей заботой хлопочет в интересах правильности и изящества грамматической и стилевой конструкции речи. Эта часть работы самая трудная и кропотливая. Тут-то особенно нужна Китайско-Японская ученость, потому что, во-первых, нужно отчетливо знать смысл каждого китайского знака, чтобы из многих однозначных иероглифов выбрать наиболее употребительный и приятный, во-вторых, нужно обсудить, оставить ли за иероглифом китайское произношение или дать ему японское, потому что иероглифы, переходя из Китая в Японию, принесли с собою китайское однозвучное чтение, которое остается за ними и доселе и которое в полном объеме доступно только глубоким ученым, но которое, градациями сокращаясь и спускаясь вниз, в значительной степени проникло до самых низких слоев народа; в то же время почти каждый знак пе¬реведен по-японски и имеет свое японское чтение. Чему следовать? По-видимому, нужно бы держаться чисто японской речи, но весьма часто случается видеть, что японское чтение знака даже для необразованных людей бывает менее понятно, чем китайское. В-третьих, нужно подумать и о том, оставить ли знаки без японской алфавитной транскрипции или, по трудности знаков либо двусмыслиц их, подставить ее и в какой мере. Одним словом, нужно решить, какой язык усвоить переводу. При мысли о важности того, что переводим, любезен нам самый почтенный язык ученый, который не стесняется много ни знаками, ни произношением их и не нуждается ни в какой транскрипции; но этот язык был бы неудобен и для средне ученых, а для мало ученых и совсем не понятен. При мысли о том, что переведенное нами должно быть доступно всем и что в этом именно и должно состоять главное его достоинство, влечет нас к себе язык массы, язык народный, но тогда перевод наш вышел бы до того вульгарным, что им сразу пренебрегли бы все, не составляющие простонародья. Положено нами употреблять язык средний. Этому стараемся и следовать, хотя, по неопределенности признаков и неясности границ, здесь широкое поле для нескончаемых споров, в которых я всячески стараюсь отстаивать наибольшую общепонятность, а мой сотрудник - защититься от вульгаризмов и соблюсти изящность речи. Когда, наконец, все эти трудности удалены, текст перевода установлен и переведена вся книга, мы опять ее проходим, тщательно сверяя с оригинальным текстом, наблюдая, чтобы по всей книге для одних и тех же оригинальных слов и выражений были употреблены и те же переводные иероглифы и чтения».
Из бывших студентов семинарии составился целый коллектив переводчиков, работавших над переводом не только русской богословской, но и русской художественной литературы. Среди них были ректор семинарии Иван Сенума и его супруга Анна Лукинична Сенума, профессор философии и богословия семинарии Конаси Масутаро, проведший 10 лет в России, знаменитый переводчик и ученый Нобори Селиз. Святитель писал: «Пусть переводят и читают. Узнав русскую литературу, узнав Пушкина, Лермонтова, графов Толстых, Достоевского, нельзя не полюбить России».