могучие старики
Лет десять назад был я на конференции в другом городе. А потом на другой, в еще другом городе. На этих конференциях была восьмидесятилетняя женщина из итальянского города Бергамо, и звали ее Нина Михайловна Каухчишвили.
Вообще говоря, было что-то странное в том, что это инопланетное существо называлось по-русски, именем-отчеством. Миниатюрная женщина, размашисто жестикулировала, во время обсуждения бегала между рядами с диктофоном в руках и с огромными наушниками на голове. Говорила она солидно, с расстановкой, густым басом и с совершенно невероятным акцентом. Слушая, серьезно кивала головой, а говоря, поднимала руку и делала пальцами как-то так. Насколько я помню, говорили, что она родилась в эмиграции, вскоре после революции; отец ее работал в российском посольстве и решил не возвращаться.
Я два эпизода запомнил. Один: Нина Михайловна разговаривает с петрозаводской коллегой про петрозаводских достоевсковедов. "Да-да, - говорит Нина Михайловна, - они меня приглашали, но я..." ("Они там все как-то больше про духовность любят", -- говорит ее собеседница). "Вот. Я, конечно, сама человек религиозный, - говорит она своим басом и с невероятным акцентом, - но для меня это все-таки, - тут она поднимает руку и делает пальцами вот так, - немножко чересчур".
Второй: стоят конференционные люди в фойе здания местного Газпрома, на четвертом этаже которого зачем-то решили устроить заключительное заседание. Людей много. Лифт один. Чтобы всех поднять, надо три-четыре захода. "Давайте так, - хмыкнув, говорит один из организаторов, - мы уж дождемся лифта, а м-молодежь пойдет пешком".
Нина Михайловна сосредоточенно вслушивается. Услышав, улыбается, кивает, разворачивается и решительно топает вверх по лестнице во главе потока молодежи. По-моему, через ступеньку, хотя скорее всего, сейчас я уже додумываю.
Мы, помнится, друг с другом часто говорили таким вот басом, с таким вот акцентом и делали пальцами вот так. Иногда получалось очень смешно.
С Ильей Захаровичем Серманом я знаком не был, хотя видел вживую не раз - последний, кажется, года три назад в Европейском. Естественно, читал и слушал доклады. Он был литературовед, специалист по восемнадцатому веку, участник войны, сидел, много лет работал в Пушкинском доме, в семидесятых уехал в Израиль. Из числа рассказов о нем отлично помню один: приезжает он на Лотмановские чтения в Москву, останавливается у ЕММ, на конференции в перерыве говорит с досадой: "Нет, я не понимаю Е-а. Он никуда не ходит, ничем не интересуется, его просто не вытащить из дома. Сел, как сыч, и сидит. Господи, ему же всего восемьдесят пять". Самому Серману было девяносто; он преподавал, много ездил, а приезжая на коференции загружал вечера культурной программой по самое некуда.
Нины Михайловны не стало в начале этого года; ей было девяносто. Серман умер сегодня; ему было девяносто семь.
На Нину Михайловну можно посмотреть здесь (т.е. посмотреть можно много где, но тут она В НАУШНИКАХ!). На Сермана - здесь .
Я очень рад, что они есть/были. Это эгоистическое чувство. Если мне повезет, я стану стариком. Если мне очень повезет, я стану таким стариком, какими в старости были они. Светлая им память.
Вообще говоря, было что-то странное в том, что это инопланетное существо называлось по-русски, именем-отчеством. Миниатюрная женщина, размашисто жестикулировала, во время обсуждения бегала между рядами с диктофоном в руках и с огромными наушниками на голове. Говорила она солидно, с расстановкой, густым басом и с совершенно невероятным акцентом. Слушая, серьезно кивала головой, а говоря, поднимала руку и делала пальцами как-то так. Насколько я помню, говорили, что она родилась в эмиграции, вскоре после революции; отец ее работал в российском посольстве и решил не возвращаться.
Я два эпизода запомнил. Один: Нина Михайловна разговаривает с петрозаводской коллегой про петрозаводских достоевсковедов. "Да-да, - говорит Нина Михайловна, - они меня приглашали, но я..." ("Они там все как-то больше про духовность любят", -- говорит ее собеседница). "Вот. Я, конечно, сама человек религиозный, - говорит она своим басом и с невероятным акцентом, - но для меня это все-таки, - тут она поднимает руку и делает пальцами вот так, - немножко чересчур".
Второй: стоят конференционные люди в фойе здания местного Газпрома, на четвертом этаже которого зачем-то решили устроить заключительное заседание. Людей много. Лифт один. Чтобы всех поднять, надо три-четыре захода. "Давайте так, - хмыкнув, говорит один из организаторов, - мы уж дождемся лифта, а м-молодежь пойдет пешком".
Нина Михайловна сосредоточенно вслушивается. Услышав, улыбается, кивает, разворачивается и решительно топает вверх по лестнице во главе потока молодежи. По-моему, через ступеньку, хотя скорее всего, сейчас я уже додумываю.
Мы, помнится, друг с другом часто говорили таким вот басом, с таким вот акцентом и делали пальцами вот так. Иногда получалось очень смешно.
С Ильей Захаровичем Серманом я знаком не был, хотя видел вживую не раз - последний, кажется, года три назад в Европейском. Естественно, читал и слушал доклады. Он был литературовед, специалист по восемнадцатому веку, участник войны, сидел, много лет работал в Пушкинском доме, в семидесятых уехал в Израиль. Из числа рассказов о нем отлично помню один: приезжает он на Лотмановские чтения в Москву, останавливается у ЕММ, на конференции в перерыве говорит с досадой: "Нет, я не понимаю Е-а. Он никуда не ходит, ничем не интересуется, его просто не вытащить из дома. Сел, как сыч, и сидит. Господи, ему же всего восемьдесят пять". Самому Серману было девяносто; он преподавал, много ездил, а приезжая на коференции загружал вечера культурной программой по самое некуда.
Нины Михайловны не стало в начале этого года; ей было девяносто. Серман умер сегодня; ему было девяносто семь.
На Нину Михайловну можно посмотреть здесь (т.е. посмотреть можно много где, но тут она В НАУШНИКАХ!). На Сермана - здесь .
Я очень рад, что они есть/были. Это эгоистическое чувство. Если мне повезет, я стану стариком. Если мне очень повезет, я стану таким стариком, какими в старости были они. Светлая им память.