(no subject)
Ну и неделька, граждане. С ума сойти и не вернуться.
Праздники - это зло. Короткая неделя, всего три рабочих дня, и я пытаюсь вместить в эти 24 рабочих часа обычную неделю. 24 часа немедленнло превращаются в 30, а что делать.
Как я уже писала, у нас не просто большой поток новых пациентов, у нас - большой поток новых атипичных пациентов, хаотический менеджмент, реорганизация и неясное будущее. Про будущее ясно только то, что он будет категорически отличаться от прошлого. Станем ли мы отделением для рецидивистов (уже сейчас нам негласно переводят всех рецидивистов других отделений), или Пенитенциарным Психиатрическим Центром, пока неясно.
В понедельник наконец-то состоялось мое знакомство с директором медико-психологической службы. "Милый, милый...". Человек недюжинного обаяния, умный, открытый, немного диспластичный - как полагается в наши времена умным мужчинам, черт его знает, почему. Эрик - психиатр, и это, конечно, праздник, когда медслужбой в учреждении руководит не чиновничье кувшинное рыло, а специалист, пришедший снизу и знающий работу изнутри. Он приложил массу усилий, чтобы меня обаять, наговорил кучу комплиментов нам с моим сиви, и совершенно недвусмысленно дал понять, что, мол, говори, чего ты хочешь, чтобы я знал, чем тебя удержать. Поскольку я совершенно наивное табло в свои тридцать-почти-шесть, мне большого труда стоило прикусить язык и не выболтать, что, мол, я и так от вас ни за какие коврижки не уйду - но хватило ума притормозить и слегка поныть.
Сладостно пожаловалась на своего совершенно омерзительного психиатра. Ситуация с психиатрами в тюрьме вообще чрезвычайно комичная. Формально, в штат психиатров не берут, они работаю как независимые консультанты от Нидерландского Института Судебной Психиатрии. Раз в неделю психиатр приезжает на заседание медико-психологической комиссии, которое я провожу, и по моему запросу дает консультации, назначает препараты. Стоило проработать несколько месяцев, чтобы узнать, что душка Рутгер обязан консультировать как минимум до 5 вечера - это его, оплаченное из бюджета, рабочее время. Рутгер же вечно дает понять, что он ужасно спешит, готов проконсультировать только самых срочных пациентов, его "консультации"м длятся максимум пятнадцать минут, вопрос о подборе препаратов вообще не стоит - он просто назначает то, что пациент уже принимал ранее. Он формален, дистантен, и наотрез отказывается говорить с больным, если я перед этим его не консультировала. Запросить у него диагностическую консультацию невозможно в принципе.
При этом пенитенциарная система - единственная, где именно психолог является фигурой, определяющей направление лечения и управляющей всеми остальными помогающими специалистами.
Но все оказалось еще интереснее. Эрик, грозно веселясь, поведал, что наши психиатры - что те Ленины. В Институте говорят, что поехали консультировать к нам. У нас говорят, что им срочно необходимо в Институт. А сами - домой, и работать-работать-работать. Очень хороший способ получать двойной доход.
Эрик клятвенно заверил меня, что основательно прищемит психиатру соответствующие части тела, и мы расстались, очарованные друг другом. На прощанье он вдруг засуетился, стал предлагать мне фрукты из вазы, какие-то творожки, стоявшие на столе для особо голодных. Шла к себе и хохотала, как ненормальная - все люди как люди, ходят к директору по шее получать, или там премию, повышение зарплаты, а я сходила - полные руки фруктов принесла.
Даже тот факт, что вопрос, удастся ли выбить вторую ставку психолога у меня в отделении, остается очень и очень открытым - максимум, на что я могу рассчитывать, это стажер из университета к осени - я не знаю, чего больше можно хотеть. Наверное, чтобы в сутках было 48 часов, тогда я бы с чистой совестью проводила на работе половину из них. Я понимаю, почему люди работают там десятилетями, и даже несколькими поколениями. У нас действительно очень по-семейному, очень все по-клановому как-то. Очень много безусловной поддержки. Как любой психотерапевт, благодарность и признательность я получала, в основном, от клиентов, и куда реже - от собственного руководства. В частной практике ты сам себе руководство, и только твой супервизор может парой слов прикрепить тебе крылья, на которых написано "Да - крутой!". Но, помимо частной практики, я всегда стремилась оставаться в клинике. Я, собственно, до сих пор глубоко уверена, что психотерапевту, не имевшему в прошлом клинического опыта, в профессии делать нечего - это несерьезно. Безусловно, чтение Кернберга и МакВильямс - полезное дело, но каждую патологию неплохо подержать в руках, покрутить ее в настоящем клиническом сеттинге. Иными словами, клинику бросать нельзя, если хочешь оставаться практиком, психотерапевтом, а не "психологом-консультантом" - выхолащиваешься. И вот, отдав так много лет клинике, чертовски приятно получить ее благодарность, чертовски приятно слышать от старших коллег, которые в профессию пришли тогда, когда я научилась ходить на горшок, что ты - мастер. Ни с чем не сравнимое ощущение.
Я посмеиваюсь про себя, думая, что, придя сюда, я действительно нашла себе символическую маму, в лице руководителя психологической службы, и символического папу, в лице своего замечательного супервизора, редчайшего умницы (я уже рассказывала, что он самостоятельно изучил иврит, и говорит и пишет на нем?!). Единственное, чего я, как благодарный и любящий, но взрослый уже ребенок, боюсь - того, что они оба очень немолодые люди. Мне так хочется побыть еще рядом с ними, рядом с этими осмысленными и мудрыми людьми.
Несколько дней назад я вспоминала, как попала сюда работать - дело в том, что в Министерство Юстиции почти невозможно попасть на работу извне, все вакансии обычно закрываются, в первую очередь, внутренними сотрудниками, и я тоже попала сюда не с улицы, но сквозь череду таких случайностей и совпадений, что ведь этого могло и не произойти. Мне сейчас трудно себе представить, что всего этого бы - не было.
Праздники - это зло. Короткая неделя, всего три рабочих дня, и я пытаюсь вместить в эти 24 рабочих часа обычную неделю. 24 часа немедленнло превращаются в 30, а что делать.
Как я уже писала, у нас не просто большой поток новых пациентов, у нас - большой поток новых атипичных пациентов, хаотический менеджмент, реорганизация и неясное будущее. Про будущее ясно только то, что он будет категорически отличаться от прошлого. Станем ли мы отделением для рецидивистов (уже сейчас нам негласно переводят всех рецидивистов других отделений), или Пенитенциарным Психиатрическим Центром, пока неясно.
В понедельник наконец-то состоялось мое знакомство с директором медико-психологической службы. "Милый, милый...". Человек недюжинного обаяния, умный, открытый, немного диспластичный - как полагается в наши времена умным мужчинам, черт его знает, почему. Эрик - психиатр, и это, конечно, праздник, когда медслужбой в учреждении руководит не чиновничье кувшинное рыло, а специалист, пришедший снизу и знающий работу изнутри. Он приложил массу усилий, чтобы меня обаять, наговорил кучу комплиментов нам с моим сиви, и совершенно недвусмысленно дал понять, что, мол, говори, чего ты хочешь, чтобы я знал, чем тебя удержать. Поскольку я совершенно наивное табло в свои тридцать-почти-шесть, мне большого труда стоило прикусить язык и не выболтать, что, мол, я и так от вас ни за какие коврижки не уйду - но хватило ума притормозить и слегка поныть.
Сладостно пожаловалась на своего совершенно омерзительного психиатра. Ситуация с психиатрами в тюрьме вообще чрезвычайно комичная. Формально, в штат психиатров не берут, они работаю как независимые консультанты от Нидерландского Института Судебной Психиатрии. Раз в неделю психиатр приезжает на заседание медико-психологической комиссии, которое я провожу, и по моему запросу дает консультации, назначает препараты. Стоило проработать несколько месяцев, чтобы узнать, что душка Рутгер обязан консультировать как минимум до 5 вечера - это его, оплаченное из бюджета, рабочее время. Рутгер же вечно дает понять, что он ужасно спешит, готов проконсультировать только самых срочных пациентов, его "консультации"м длятся максимум пятнадцать минут, вопрос о подборе препаратов вообще не стоит - он просто назначает то, что пациент уже принимал ранее. Он формален, дистантен, и наотрез отказывается говорить с больным, если я перед этим его не консультировала. Запросить у него диагностическую консультацию невозможно в принципе.
При этом пенитенциарная система - единственная, где именно психолог является фигурой, определяющей направление лечения и управляющей всеми остальными помогающими специалистами.
Но все оказалось еще интереснее. Эрик, грозно веселясь, поведал, что наши психиатры - что те Ленины. В Институте говорят, что поехали консультировать к нам. У нас говорят, что им срочно необходимо в Институт. А сами - домой, и работать-работать-работать. Очень хороший способ получать двойной доход.
Эрик клятвенно заверил меня, что основательно прищемит психиатру соответствующие части тела, и мы расстались, очарованные друг другом. На прощанье он вдруг засуетился, стал предлагать мне фрукты из вазы, какие-то творожки, стоявшие на столе для особо голодных. Шла к себе и хохотала, как ненормальная - все люди как люди, ходят к директору по шее получать, или там премию, повышение зарплаты, а я сходила - полные руки фруктов принесла.
Даже тот факт, что вопрос, удастся ли выбить вторую ставку психолога у меня в отделении, остается очень и очень открытым - максимум, на что я могу рассчитывать, это стажер из университета к осени - я не знаю, чего больше можно хотеть. Наверное, чтобы в сутках было 48 часов, тогда я бы с чистой совестью проводила на работе половину из них. Я понимаю, почему люди работают там десятилетями, и даже несколькими поколениями. У нас действительно очень по-семейному, очень все по-клановому как-то. Очень много безусловной поддержки. Как любой психотерапевт, благодарность и признательность я получала, в основном, от клиентов, и куда реже - от собственного руководства. В частной практике ты сам себе руководство, и только твой супервизор может парой слов прикрепить тебе крылья, на которых написано "Да - крутой!". Но, помимо частной практики, я всегда стремилась оставаться в клинике. Я, собственно, до сих пор глубоко уверена, что психотерапевту, не имевшему в прошлом клинического опыта, в профессии делать нечего - это несерьезно. Безусловно, чтение Кернберга и МакВильямс - полезное дело, но каждую патологию неплохо подержать в руках, покрутить ее в настоящем клиническом сеттинге. Иными словами, клинику бросать нельзя, если хочешь оставаться практиком, психотерапевтом, а не "психологом-консультантом" - выхолащиваешься. И вот, отдав так много лет клинике, чертовски приятно получить ее благодарность, чертовски приятно слышать от старших коллег, которые в профессию пришли тогда, когда я научилась ходить на горшок, что ты - мастер. Ни с чем не сравнимое ощущение.
Я посмеиваюсь про себя, думая, что, придя сюда, я действительно нашла себе символическую маму, в лице руководителя психологической службы, и символического папу, в лице своего замечательного супервизора, редчайшего умницы (я уже рассказывала, что он самостоятельно изучил иврит, и говорит и пишет на нем?!). Единственное, чего я, как благодарный и любящий, но взрослый уже ребенок, боюсь - того, что они оба очень немолодые люди. Мне так хочется побыть еще рядом с ними, рядом с этими осмысленными и мудрыми людьми.
Несколько дней назад я вспоминала, как попала сюда работать - дело в том, что в Министерство Юстиции почти невозможно попасть на работу извне, все вакансии обычно закрываются, в первую очередь, внутренними сотрудниками, и я тоже попала сюда не с улицы, но сквозь череду таких случайностей и совпадений, что ведь этого могло и не произойти. Мне сейчас трудно себе представить, что всего этого бы - не было.