безумно люблю цветаевскую прозу. из самого.
Стал ходить. Стал приходить часто - раза два в неделю, сразу после спектакля, то есть после
двенадцати. Сидели на разных концах рыжего дивана, даже так: он - в глубоком его углу, я -
наискосок, на мелком, внешнем его краю. Разговор происходил по длинной диагонали, по самой
долгой друг к другу дороге.
Темный. Глаза очень большие, но темные от ресниц, а сами - серые. Все лицо прямое, ни
малейшей извилины, резцом. В лице та же прямота, что в фигуре: La t?te de son corps3. Точно
это лицо тоже было - стан. (Единственное не прямое во всем явлении - ?косой? пробор,
естественно прямей прямого.)
Зрительно - прямота, внутренне - прямость. Голоса, движений, в глаза-гляденья, рукопожатья.
Все - одномысленно и по кратчайшей линии между двумя точками: им - и миром.
Прямость - и твердость. И даже - непреклонность. При полнейшей открытости - непроницаемость,
не в смысле внутренней загадочности, таинственности, а в самом простом смысле: материала, из
которого. Такой рукой не тронешь, а тронешь - ни до чего, кроме руки, не дотронешься, ничего
в ней не затронешь. Поэтому бесполезно трогать. Совершенно, как со статуей, осязаемой,
досягаемой, но - непроницаемой. В каком-то смысле - вещь без резонанса.
Словом, самое далекое, что есть от портрета, несмотря на пластическое несуществование свое,
а может быть благодаря ему, бесконечно-досягаемого и податливого, который, по желанию, можно
вглядеть на версту внутрь рамы, или изнутри всех его столетий в комнату - выглядеть. Самое
обратное портрету, то есть - статуя, крайней явленностью своей и выявленностью ставящая
глазам предел каждой точкой своей поверхности.
(Как потом выяснилось - это впечатление его статуарности было ошибочное, но это - потом
выяснилось, и я этой ошибкой полтора года кормилась, на этой ошибке полтора года строила - и
выстроила.)
Сразу стал - Друг. Сразу единственный друг - и оплот.
Разговоры? Про звезды: однажды, возвращаясь из каких-то гостей, час с ним стояли в моем
переулке, по колено в снегу. Помню поднятую, все выше и выше поднимаемую руку - и имя
Фламмариона - и фламмарионы глаз, только затем глядящих в мои, чтобы мои поднялись на
звезды. А сугроб все рос: метели не было, были - звезды, но сугроб, от долгого стояния, все
рос - или мы в него врастали? - еще бы час постояли - и оказался бы ледяной дом, и мы в
нем...
О чем еще? Об Иоанне д'Арк - чуде ее явления - о Наполеоне на Св. Елене - о Джеке Лондоне,
его, тогда, любимом писателе - никогда о театре.
И - никогда о стихах. Никогда стихов - я ему. Ни говорила, ни писала. Наше с ним было глубже
любви, глубже стихов. Обоим - нужнее. И должно быть - нужнее всего на свете: нужнее, чем он
мне и я ему.
Об его жизни ( Любовях, семье) я не знала ничего. Никогда и не спросила. Он приходил из тьмы
зимней тогдашней ночи и в нее, еще более потемневшую за часы и часы сидения - уходил. (?В
уже посветлевшую? - будет потом.)
И я даже мысленно его не провожала. Володя кончался за порогом и начинался на пороге.
Промежуток - была его жизнь.
Руку на сердце положа: не помню, чтобы мы когда-нибудь с ним уговаривались: Когда придете? и
т. д. Но разу не было - за зиму, чтобы он пришел и меня не застал, и разу не было, чтобы
застал у меня других. И ?дней? у нас не было: когда два раза в неделю, а когда и раз в две.
? Значит, вы всегда были дома и всегда одна?? - ?Нет, уходила. Нет, бывала.? Но это было
наше с ним чудо, и разу не было, чтобы я, завидев его, не воскликнула: ? Володя! Я как раз о
вас думала!? Или: ?Володя, если бы вы знали, как я мечтала, чтобы вы нынче пришли!? - Или
просто: ?Володя! Какое счастье!?
Потому что с ним входило счастье - на целый вечер, счастье надежное и наверное, как любимая
книга, на которую даже не надо света.
Счастье без страха за завтрашний день: а вдруг разлюбит? больше не придет? и т. д. Счастье
без завтрашнего дня, без его ожидания: выхаживания его большими шагами по улицам,
выстаивания ледяными ногами - ледяными ночами - у окна...
Больше скажу: я никогда по Володе не скучала, так же достоверно не скучала по нему и без
него, как ему радовалась. Мечтала - да, но так же спокойно, как о вещи, которая у меня
непременно будет, как о заказном письме, которое уже знаю, что - послано. (Когда дойдет -
дело почты, не мое.)
С самого начала скажу: ничего третьего между нами не было, была долгая голосовая диванная
дорога друг к другу, немногим короче, чем от звезды до звезды, и был человек (я) перед
совершенным видением статуи, и может быть и садилась я так далеко от него, чтобы лучше
видеть, дать этой статуе лучше встать, создавая этим перспективу, которой с ним лишена была
внутренне, и этой создаваемой физической перспективой заменяя ту, внутреннюю, которая у
людей зовется будущее, а между мужчиной и женщиной есть - любовь.
Володя приходил ко мне с рассказами - как с подарками, точно в ладони принесенными, до того
- вещественными, донесенными до моего дома - моего именно, и клал он мне их в сердце - как в
руку.
Такими рассказами я его кормила и поила долгие ночи: он - в глубоком углу дивана, я на
мелком его краю, под синим фонарем, по длинной диагонали - явить имевшей всю нашу друг к
другу дорогу, по которой мы никогда никуда не пришли.
=========
...Теперь я думаю (да и тогда знала!) - Володя был - спутник, и дорога была не друг к другу,
а - от нас самих, совместная - из нас самих. Отсюда и простор, и покой, и надежность - и
неспешность: спешишь ведь только в тот извечный тупик, из которого одна дорога: назад, шаг
за шагом все отнимая, что было дано, и даже - затаптывая, и даже - в землю втаптывая, ногой
как лопатой заравнивая.
двенадцати. Сидели на разных концах рыжего дивана, даже так: он - в глубоком его углу, я -
наискосок, на мелком, внешнем его краю. Разговор происходил по длинной диагонали, по самой
долгой друг к другу дороге.
Темный. Глаза очень большие, но темные от ресниц, а сами - серые. Все лицо прямое, ни
малейшей извилины, резцом. В лице та же прямота, что в фигуре: La t?te de son corps3. Точно
это лицо тоже было - стан. (Единственное не прямое во всем явлении - ?косой? пробор,
естественно прямей прямого.)
Зрительно - прямота, внутренне - прямость. Голоса, движений, в глаза-гляденья, рукопожатья.
Все - одномысленно и по кратчайшей линии между двумя точками: им - и миром.
Прямость - и твердость. И даже - непреклонность. При полнейшей открытости - непроницаемость,
не в смысле внутренней загадочности, таинственности, а в самом простом смысле: материала, из
которого. Такой рукой не тронешь, а тронешь - ни до чего, кроме руки, не дотронешься, ничего
в ней не затронешь. Поэтому бесполезно трогать. Совершенно, как со статуей, осязаемой,
досягаемой, но - непроницаемой. В каком-то смысле - вещь без резонанса.
Словом, самое далекое, что есть от портрета, несмотря на пластическое несуществование свое,
а может быть благодаря ему, бесконечно-досягаемого и податливого, который, по желанию, можно
вглядеть на версту внутрь рамы, или изнутри всех его столетий в комнату - выглядеть. Самое
обратное портрету, то есть - статуя, крайней явленностью своей и выявленностью ставящая
глазам предел каждой точкой своей поверхности.
(Как потом выяснилось - это впечатление его статуарности было ошибочное, но это - потом
выяснилось, и я этой ошибкой полтора года кормилась, на этой ошибке полтора года строила - и
выстроила.)
Сразу стал - Друг. Сразу единственный друг - и оплот.
Разговоры? Про звезды: однажды, возвращаясь из каких-то гостей, час с ним стояли в моем
переулке, по колено в снегу. Помню поднятую, все выше и выше поднимаемую руку - и имя
Фламмариона - и фламмарионы глаз, только затем глядящих в мои, чтобы мои поднялись на
звезды. А сугроб все рос: метели не было, были - звезды, но сугроб, от долгого стояния, все
рос - или мы в него врастали? - еще бы час постояли - и оказался бы ледяной дом, и мы в
нем...
О чем еще? Об Иоанне д'Арк - чуде ее явления - о Наполеоне на Св. Елене - о Джеке Лондоне,
его, тогда, любимом писателе - никогда о театре.
И - никогда о стихах. Никогда стихов - я ему. Ни говорила, ни писала. Наше с ним было глубже
любви, глубже стихов. Обоим - нужнее. И должно быть - нужнее всего на свете: нужнее, чем он
мне и я ему.
Об его жизни ( Любовях, семье) я не знала ничего. Никогда и не спросила. Он приходил из тьмы
зимней тогдашней ночи и в нее, еще более потемневшую за часы и часы сидения - уходил. (?В
уже посветлевшую? - будет потом.)
И я даже мысленно его не провожала. Володя кончался за порогом и начинался на пороге.
Промежуток - была его жизнь.
Руку на сердце положа: не помню, чтобы мы когда-нибудь с ним уговаривались: Когда придете? и
т. д. Но разу не было - за зиму, чтобы он пришел и меня не застал, и разу не было, чтобы
застал у меня других. И ?дней? у нас не было: когда два раза в неделю, а когда и раз в две.
? Значит, вы всегда были дома и всегда одна?? - ?Нет, уходила. Нет, бывала.? Но это было
наше с ним чудо, и разу не было, чтобы я, завидев его, не воскликнула: ? Володя! Я как раз о
вас думала!? Или: ?Володя, если бы вы знали, как я мечтала, чтобы вы нынче пришли!? - Или
просто: ?Володя! Какое счастье!?
Потому что с ним входило счастье - на целый вечер, счастье надежное и наверное, как любимая
книга, на которую даже не надо света.
Счастье без страха за завтрашний день: а вдруг разлюбит? больше не придет? и т. д. Счастье
без завтрашнего дня, без его ожидания: выхаживания его большими шагами по улицам,
выстаивания ледяными ногами - ледяными ночами - у окна...
Больше скажу: я никогда по Володе не скучала, так же достоверно не скучала по нему и без
него, как ему радовалась. Мечтала - да, но так же спокойно, как о вещи, которая у меня
непременно будет, как о заказном письме, которое уже знаю, что - послано. (Когда дойдет -
дело почты, не мое.)
С самого начала скажу: ничего третьего между нами не было, была долгая голосовая диванная
дорога друг к другу, немногим короче, чем от звезды до звезды, и был человек (я) перед
совершенным видением статуи, и может быть и садилась я так далеко от него, чтобы лучше
видеть, дать этой статуе лучше встать, создавая этим перспективу, которой с ним лишена была
внутренне, и этой создаваемой физической перспективой заменяя ту, внутреннюю, которая у
людей зовется будущее, а между мужчиной и женщиной есть - любовь.
Володя приходил ко мне с рассказами - как с подарками, точно в ладони принесенными, до того
- вещественными, донесенными до моего дома - моего именно, и клал он мне их в сердце - как в
руку.
Такими рассказами я его кормила и поила долгие ночи: он - в глубоком углу дивана, я на
мелком его краю, под синим фонарем, по длинной диагонали - явить имевшей всю нашу друг к
другу дорогу, по которой мы никогда никуда не пришли.
=========
...Теперь я думаю (да и тогда знала!) - Володя был - спутник, и дорога была не друг к другу,
а - от нас самих, совместная - из нас самих. Отсюда и простор, и покой, и надежность - и
неспешность: спешишь ведь только в тот извечный тупик, из которого одна дорога: назад, шаг
за шагом все отнимая, что было дано, и даже - затаптывая, и даже - в землю втаптывая, ногой
как лопатой заравнивая.