Сегодня такой день...
Но я сегодня выпимши)) и поэтому буду просто перечислять.
Просто перечислять то, что у меня осталось от войны.
Хотя я на ней и не была...
Мой сон.
Мне ятжело и непривычно. На мне много амуниции и ещё мне холодно. Я веду какой-то детский сад. Все детки маленькие и укутаны платками крест-накрест. Мы идём в катакомбы. Белый ноздреватый камень. Шею натёр ремень от какого-то оружия. Мы в катакомбах и можно отдохнуть. Вот только уже навсегда. Я оглядываюсь. Я вижу серо-зеленоватый дымный язык...
В реале я жуткий клаустрофоб и как там ещё называется боязнь отсутствия воздуха?!
Моя родня.
Моих было много.
Было.
Прабабка 1892 года рождения. Вышла замуж в 16 лет. Муж был 26-летним из богатых крестьян. Табун лошадей, стадо коров, несчитано птицы, поля под пшеницу и кормовые, своя сенокосилка. Жили душа в душу. Говорила, сроду дурой не назвал, не то, чтобы руку поднять. Продразвёрстка. Комбед был когда-то другом прадеда. Дом отобрали под сельсовет. Прадед связал его ночью и вывез весь хлеб для семьи из 9 человек, сам с женой и 7 детей. За то и расстреляли. Прабабке дали жить на краю села. 2 детей умерло. 5 выжило.
Моя Война.
Забирать, кроме деда, было некого. Малые ещё. Дед вернулся со свинцом возле сердца. Года не прожил. И бабка через полгода. Не тот укол поставили... Мамину сеструв годовалом возрасте отдали в дети. Саму маму - по рукам и по людям. Она с сестрой встретилась только через 30 лет. Плакала сильно. Говорила, лучше бы на хлебе да на воде, да только чтобы вместе были. В чужих детях всегда несладко. Вспоминали своих. Жаль, я маленькая была, не помню ничего... Зато помню как пересказывали, как люди жили в войну, как дезертировали и ховались в подвалах. А потом человечину ели. От голода зверели. Как чей-то сын чуть мать свою не съел. Пришла она к нему в схрон, а его там ещё не было. Посижу, подожду, думала. Свечку зажгла, а там голова человечья. А в казане на костре - мясо варится. Испугалась. А тут возвращаются. Еле успела спрятаться. Люди пропадали. Бояться стали. В последний раз к нему пошла, да что-то там у неё со шнурками приключилось. Пока завязывала, услышала, что от щас придёт, тогда еды ещё на неделю хватит. Только ты уж сам. Я на мать руку не смогу поднять...
Сдала она его.
Как хотелось халвы, а для этого надо было сдать 2 яйца на 100 грамм. Одно яйцо вытащила из-под курицы, второе заняла у подружки. Съела и не заметила как. Били смертным боем. Как сильно хотелось сладкого и как выдёргивала морковку потому что хвостик вроде уже большой, а потом уууу, какая маленькая и вталкивала её обратно. Очнулась, когда полгряды выбрала. До сих пор не может есть морковку целой. Только резаной или натёртой... А ей пять лет было...
Война моих друзей.
У моего друга дед был... Никогда про войну не рассказывал. Вся его многочисленная родня напивалась в день Победы в дым и, как водится, уже кроме как с собой не разговаривала. А я садилась рядом с дедом и слушала. А он тогда тихонько и чуть взахлёб начинал кому-то гвоорить про войну. Как был связистом и как бегал с катушкой по полям. Как колошматили и свои и чужие и что только фильм "Они сражались за Родину" можно считать более-менее правдивым. Потому что всё остальное было ужасно и некрасиво. Как страшно было умирать при переправе и как тянули на дно сапоги и скатка шинели, не говоря уже про оружие. Это когда упала бомба прямо в переправу. До сих пор генетический страх к воде у всех потомков... Что тогда и оглох почти. И что есть хотелось так, что ели всё подряд. Иногда от этого и умирали. И что спали на покойниках. Иногда их специально и стаскивали. Так теплее было. И что понос и вши - было совершенно обычное дело. И что своих стреляли в спину. И что верить никому было нельзя и поэтому верили всем. А потом было уже и не страшно. Ни СМЕРШа не боялись, ни фашиста... И что от расстрела спасло только чудо. Это когда чуть не пристрелил старшего по званию за то, что изнасиловал 12-летнюю немку. А спасло то, что наорал на следователя и написал рапорт, чтобы эту девчонку удочерить. Не дали. Просто погнали фашистов дальше. Что с нею стало? Тут он вздрагивал, смотрел на меня голубовато-белёсыми глазами и по ним было видно, что возвращаться ему оттуда не хочется... Про финскую и японскую уже он не говорил. Закрывался. Да его намного и не хватало. Он засыпал и его относили на кровать и складывали под одеяло. Маленького, седого с хохолком, несерьёзного старичка-фронтовика, больше похожего на домовёнка Кузю из мультика. Маленький седой ветеран-белорус с весёлым вечным хохолком...
Когда такое знаешь, то любое кино тьфу перед такой жизнью. Но во мне всего этого много. Я не знаю отчего, но во мне всё это живёт. И я знаю, как реагирует тело на пулю в нём, я знаю как мёрзнуть в ледяной каше и что такое идти без сапог, я помню как воняет болото и какая в нём гадостная на вкус вода, во мне есть чувство ненависти и я знаю вкус крови, я помню запах гари пожарищ и пороха от выстрела вынтовки. У меня болят плечи от лямок пахоты и у мея\нея потрескавшиеся от цыпок руки, полоскать бельё в реке зимой холодно. Во мне всего этого очень много. Именно поэтому для меня это не просто день Победы. Это - день моей Победы. Я - в каждом погибшем и в каждом выжившем. Я - в каждом предавшем и в каждом героическом, пусть и незнаемом.
Мне иногда кажется, что если бы мы сложили все свои знания, была бы какая-то сверхдуга, и в этой сварке мы бы сплавились и стали бы единым целым. И тогда было бы просто невозможно причинить боль другому... Потому что это было бы всё равно как если бы попытаться самому себе отрубить ногу или выколоть глаз. простите. Это я так. утопически-примерно. Мне пора спать. Завтра на работу.
Только сегодня у меня такое чувство, как будто все погибшие рядом. И от этого не страшно. Просто нервозно. Потому что затянула-засосала жизнь такими делами и поступками, которые того не стоят...
Только понимаешь это время от времени...
И ещё мне страшно от того, что это время многим нравится. Фронтовикам. Они этим живут. Потому что это была их юность и их жизнь. И такая прививка нужна ли?
Думаю.
И ещё.
Люблю про войну читать. Особенно вот это:
Это я ничего не скажу. Мы-то живьем немца мало видали. Но «юнкерсы» давали нам просра… Как вспомню, так вздрогну… Наших куда больше, гаубичников. Вот у нас кого погибло - это противотанковых. Как выставят на прямую наводку… Это я тоже сниму шапку… Я их вблизи только в сорок первом видел. И то издали. Как из окружения карабкались. Нам командир дивизиона, царство ему небесное, приказал пушки взорвать и на Бобруйск топать. А комбат, царство ему небесное, старший лейтенант, говорит: сам приказал и ускакал, убьют где-нибудь, потом этот приказ не сыщешь, а меня за эти пушки трибунал расстреляет… Ну, мы и впряглись. Все по болоту да по болоту. Сперва на лошадях, потом на себе… Пушка-то полковая, это тебе не пулемет. Чистый фельетон. Уже и комбата убило давно. Сперва ранило, мы на плащ-палатке к пушке привязали, потом голову осколком срезало… Немец на восток по шоссе движется, а мы туда же, только по болоту. «Мессеры» как налетят… Он на шоссе, сволочь, галеты бросал с самолетов, выманивал: мол, выходите, сдавайтесь. А на нас, на болото, бомбы и листовки, бомбы и листовки. Выходи, моя черешня. Ну не сукин ли сын? Как вспомню, так спину заломит. Постепенно одна пушка осталась, остальные утопли. Уж мы ее и толчком, и на канатах… Морды обросли, белье сопрело… Пьем из болота, у всех понос кровавый… А он в листовках поливает: зря тужитесь, уже Москву взяли… Видал? А сам только еще под Смоленском чешется. Ну не нахал ли? Да еще врет: у своих всем вам каторга и Сибирь, а здесь кормить и поить будут даром. Ну мы днем отлеживаемся, думаем: ничего, если с пушкой заявимся, скостят нам, не в Сибирь турнут, а снова на фронт. Уж мы тогда ему… Может, и командир дивизиона где уцелел, подтвердит про приказ… Только болото, дом наш родной, кончилось, впереди железная дорога и речка. И как хочешь. Хочешь - с немцем под ручку по понтону ее тащи… Ну, закатили мы ее в кустарник на сопочку и думаем, как употребить. Последний снаряд держим. Пушку ли им взорвать или по понтону садануть? А они по понтону идут, зубы скалят. Друг другу пинки весело так дают, будто нас уже и нет. Вот это нас заело. Так-то боязно, ведь сразу засечет. Кинется как овчарка. Сколько мы этих прочесов видели - огромные они специалисты. Но уж больно заело, что они такие наглые. Так куснуть захотелось - спасу нет. Всех тогда отпустили до выстрела, время дали, чтоб разбежались, а мы с сержантом навели. Перекрестились и… Он только полпонтона пролез, а ему - бах по башне. Башню как корова языком - раз! - и на транспортер закинуло. Как клопов их там придавило. Ну, забегали, запрыгали… Мотоциклисты, танки-броники в линию развернулись, и с фронта, и с фланга охватывают… Огонь из всех стволов, а нас-то всего… Смех, и только. Смех смехом, а драпать пора. Сержант говорит: вперед, к речке. Я - назад, к болоту. Как к мамке родной. Ну ладно, он рукой махнул, пригнулся и по кустам, по кустам, вперед на восток. А я замок вытащил - и по кустам, по кустам, вперед, на запад… Плюх его в болото - и по кочкам, по кочкам. Во счастье - никакой тебе пушки, сам себе начальник… Больше с сержантом и не увиделись. Может, еще живой где? Как ты думаешь?