"Слово о полку Игореве" и его средневековое окружение в русской устной эпической поэзии
Некоторое время назад я по машинописи из архива учёного подготовил к публикации работу известного летописеведа и фольклориста Сергея Николаевича Азбелева
"Слово о полку Игореве" и его средневековое окружение в русской устной эпической поэзии*
В статье обосновывается гипотеза о существовании на Руси в XII-XV вв. особой формы устной поэзии - героических сказаний, аутентичными примерами которых является "Слово о полку Игореве" и "Задонщина". К моменту начала этнографического изучения фольклора данный жанр сохранился крайне фрагментарно (в качестве примеров могут быть названы ритмизированное сказание о встрече Петра I со шведами и так называемая алтайская версия былины о Сухане). Героическое сказание повествует непосредственно о конкретных исторических фактах, сближаясь этим с историческим преданием и исторической песней. Сказанию свойственен конкретный историзм в отличие от условного историзма былины. Герои сказаний - это лица, реально существовавшие и обычно достоверно называемые. Они действуют не в условном эпическом мире, а в исторической обстановке своей эпохи. В противоположность историческому преданию, сказание имеет установку не столько на информирование о фактах, сколько на прославление подвигов хорошо известных персонажей. Это выражается и в отборе исходного материала, и в структуре повествования. В период расцвета героических сказаний им была свойственна весьма разработанная поэтическая система. Лучшие образцы героических сказаний представляли собой произведения большой поэтической изощренности. Этот жанр требовал высокой профессиональной культуры. Произведения его должны были создаваться и исполняться мастерами, находившимися, если можно так выразиться, на самых верхних ступенях квалификации носителей устной художественной традиции.
В связи с гипотезой С.Н. Азбелева у меня возникли следующие мысли. Неоспоримую близость "Слова о полку Игореве" и "Задонщины" историки и филологи давно пытаются разрешить обычно с точки зрения первичности того или другого произведения: подражал ли автор "Задонщины" СПИ или наоборот автор СПИ подражал "Задонщине"? Бесспорный результат при такой постановке вопроса так и не был достигнут. Серьёзная проблема, почти неразрешимая с точки зрения "обычной" текстологии заключается в том, что в разных списках "Задонщины" есть индивидуальные параллели со СПИ. Получается, что либо авторы разных версий "Задонщины" должны были независимо друг от друга непременно обращаться к СПИ, либо автор СПИ должен был располагать несколькими списками "Задонщины". И то и другое выглядит маловероятным.
Для объяснения этого парадокса Р.О. Якобсон выдвинул гипотезу о существовании диптихов: сборников, в которых находились друг за другом СПИ и "Задонщина", что приводило к тому, что элементы СПИ несколько раз независимо переносились в разные варианты "Задонщины"**. Но такая гипотеза является совершенно умозрительной: ни в одном сохранившемся сборнике, содержащем "Задонщину", СПИ не имеется, а в сборнике, в состав которого входило СПИ, не было "Задонщины". Гипотеза А.Г. Боброва о двукратном обращении к СПИ (сначала автором краткой редакции "Задонщины", а затем автором пространной редакции)*** всё же не объясняет наличия в разных списках "Задонщины" пространной редакции (которые при этом существенно различаются между собой - не случайно текстологи так и не пришли к единому мнению на сколько редакций или изводов она подразделяется) индивидуальных совпадений со СПИ. К тому же А.Г. Бобров исходит из того, что краткая редакция "Задонщины" первична по отношению к пространной и последняя появилась как своеобразная контаминация краткой редакции со СПИ, хотя есть убедительные доказательства того, что краткая редакция "Задонщины" вовсе не первоначальна, а сама является лишь сокращением некоего более пространного текста. Пример. В начале текста краткой редакции говорится "От тоя рати и до Мамаева побоища". От какой "тоя рати"? Никакая "рать" до этого в тексте не фигурировала. Обращение к пространной редакции легко проясняет вопрос - речь идёт о "Калатъския рати", т.е. о поражении русской армии в битве на Калке. То есть краткая редакция "Задонщины", безусловно, сокращала текст пространной, а не пространная наращивала текст краткой.
Все эти проблемы и парадоксы вполне плаусибельно разрешаются при принятии гипотезы С.Н. Азбелева. Если существовал широкий пласт эпической поэзии, где имелся свой литературный канон, единый для "Слова" и для разных вариантов "Задонщины", то это вполне может объяснить как многочисленные лексические, фразеологические, смысловые, фактические, этикетные и т.д. "переклички" между произведениями, так и различия между ними. Взаимодействие ведь могло идти не только и даже не столько на уровне письменных текстов (как это обычно имплицитно подразумевается текстологами), сколько на уровне литературных канонов и трафаретов в рамках единого эпического жанра. Это объясняет как существенную разницу между собой разных вариантов "Задонщины", которые, вероятно, возникли как фиксация первоначально устных текстов (и тогда разница между ними примерно того же порядка, что разница между вариантами одной и той же былины, записанной у разных сказителей), так и наличие в каждом из них индивидуальных параллелей со СПИ (которые, опять-таки, не обязательно непременно рассматривать как заимствования - их сходство может быть того же порядка, что у разных былинных записей).
При этом, наверное, не стоит для жанра героических сказаний жёстко разграничивать понятие устного и письменного произведения. С одной стороны, произведение, первоначально возникшее в рамках устной поэзии, могло быть достаточно быстро записано (СПИ, безусловно, было записано достаточно быстро от момента своего возникновения, иначе реалии конца XII в. там начали бы расплываться), а с другой стороны, такое записанное произведение могло в дальнейшем использоваться исполнителями и влиять на развитие устной поэзии.
* При жизни учёного статья была опубликована на немецком языке: Azbelev S.N. The Song of Igor and its Medieval Context in Russian Oral Poetry // Medieval Oral Litеrature / Edited by Karl Reichl. Berlin; Boston: Walter de Gruyter & Co. KG, 2011. S. 485-498.
** Jakobson R. Selected Writings. Paris, 1966. Vol. 4. Slavic Epic Studies. S. 519, 550-551.
*** Бобров А.Г. 1) Проблема подлинности "Слова о полку Игореве" и Ефросин Белозерский // Acta Slavica Iaponica. Sapporo, 2005. T. 22. S. 238-298; 2) "Заколдованный круг" (о книге А.А. Зимина "Слово о полку Игореве" // Русская литература. 2008. № 3. С. 65-118.
"Слово о полку Игореве" и его средневековое окружение в русской устной эпической поэзии*
В статье обосновывается гипотеза о существовании на Руси в XII-XV вв. особой формы устной поэзии - героических сказаний, аутентичными примерами которых является "Слово о полку Игореве" и "Задонщина". К моменту начала этнографического изучения фольклора данный жанр сохранился крайне фрагментарно (в качестве примеров могут быть названы ритмизированное сказание о встрече Петра I со шведами и так называемая алтайская версия былины о Сухане). Героическое сказание повествует непосредственно о конкретных исторических фактах, сближаясь этим с историческим преданием и исторической песней. Сказанию свойственен конкретный историзм в отличие от условного историзма былины. Герои сказаний - это лица, реально существовавшие и обычно достоверно называемые. Они действуют не в условном эпическом мире, а в исторической обстановке своей эпохи. В противоположность историческому преданию, сказание имеет установку не столько на информирование о фактах, сколько на прославление подвигов хорошо известных персонажей. Это выражается и в отборе исходного материала, и в структуре повествования. В период расцвета героических сказаний им была свойственна весьма разработанная поэтическая система. Лучшие образцы героических сказаний представляли собой произведения большой поэтической изощренности. Этот жанр требовал высокой профессиональной культуры. Произведения его должны были создаваться и исполняться мастерами, находившимися, если можно так выразиться, на самых верхних ступенях квалификации носителей устной художественной традиции.
В связи с гипотезой С.Н. Азбелева у меня возникли следующие мысли. Неоспоримую близость "Слова о полку Игореве" и "Задонщины" историки и филологи давно пытаются разрешить обычно с точки зрения первичности того или другого произведения: подражал ли автор "Задонщины" СПИ или наоборот автор СПИ подражал "Задонщине"? Бесспорный результат при такой постановке вопроса так и не был достигнут. Серьёзная проблема, почти неразрешимая с точки зрения "обычной" текстологии заключается в том, что в разных списках "Задонщины" есть индивидуальные параллели со СПИ. Получается, что либо авторы разных версий "Задонщины" должны были независимо друг от друга непременно обращаться к СПИ, либо автор СПИ должен был располагать несколькими списками "Задонщины". И то и другое выглядит маловероятным.
Для объяснения этого парадокса Р.О. Якобсон выдвинул гипотезу о существовании диптихов: сборников, в которых находились друг за другом СПИ и "Задонщина", что приводило к тому, что элементы СПИ несколько раз независимо переносились в разные варианты "Задонщины"**. Но такая гипотеза является совершенно умозрительной: ни в одном сохранившемся сборнике, содержащем "Задонщину", СПИ не имеется, а в сборнике, в состав которого входило СПИ, не было "Задонщины". Гипотеза А.Г. Боброва о двукратном обращении к СПИ (сначала автором краткой редакции "Задонщины", а затем автором пространной редакции)*** всё же не объясняет наличия в разных списках "Задонщины" пространной редакции (которые при этом существенно различаются между собой - не случайно текстологи так и не пришли к единому мнению на сколько редакций или изводов она подразделяется) индивидуальных совпадений со СПИ. К тому же А.Г. Бобров исходит из того, что краткая редакция "Задонщины" первична по отношению к пространной и последняя появилась как своеобразная контаминация краткой редакции со СПИ, хотя есть убедительные доказательства того, что краткая редакция "Задонщины" вовсе не первоначальна, а сама является лишь сокращением некоего более пространного текста. Пример. В начале текста краткой редакции говорится "От тоя рати и до Мамаева побоища". От какой "тоя рати"? Никакая "рать" до этого в тексте не фигурировала. Обращение к пространной редакции легко проясняет вопрос - речь идёт о "Калатъския рати", т.е. о поражении русской армии в битве на Калке. То есть краткая редакция "Задонщины", безусловно, сокращала текст пространной, а не пространная наращивала текст краткой.
Все эти проблемы и парадоксы вполне плаусибельно разрешаются при принятии гипотезы С.Н. Азбелева. Если существовал широкий пласт эпической поэзии, где имелся свой литературный канон, единый для "Слова" и для разных вариантов "Задонщины", то это вполне может объяснить как многочисленные лексические, фразеологические, смысловые, фактические, этикетные и т.д. "переклички" между произведениями, так и различия между ними. Взаимодействие ведь могло идти не только и даже не столько на уровне письменных текстов (как это обычно имплицитно подразумевается текстологами), сколько на уровне литературных канонов и трафаретов в рамках единого эпического жанра. Это объясняет как существенную разницу между собой разных вариантов "Задонщины", которые, вероятно, возникли как фиксация первоначально устных текстов (и тогда разница между ними примерно того же порядка, что разница между вариантами одной и той же былины, записанной у разных сказителей), так и наличие в каждом из них индивидуальных параллелей со СПИ (которые, опять-таки, не обязательно непременно рассматривать как заимствования - их сходство может быть того же порядка, что у разных былинных записей).
При этом, наверное, не стоит для жанра героических сказаний жёстко разграничивать понятие устного и письменного произведения. С одной стороны, произведение, первоначально возникшее в рамках устной поэзии, могло быть достаточно быстро записано (СПИ, безусловно, было записано достаточно быстро от момента своего возникновения, иначе реалии конца XII в. там начали бы расплываться), а с другой стороны, такое записанное произведение могло в дальнейшем использоваться исполнителями и влиять на развитие устной поэзии.
* При жизни учёного статья была опубликована на немецком языке: Azbelev S.N. The Song of Igor and its Medieval Context in Russian Oral Poetry // Medieval Oral Litеrature / Edited by Karl Reichl. Berlin; Boston: Walter de Gruyter & Co. KG, 2011. S. 485-498.
** Jakobson R. Selected Writings. Paris, 1966. Vol. 4. Slavic Epic Studies. S. 519, 550-551.
*** Бобров А.Г. 1) Проблема подлинности "Слова о полку Игореве" и Ефросин Белозерский // Acta Slavica Iaponica. Sapporo, 2005. T. 22. S. 238-298; 2) "Заколдованный круг" (о книге А.А. Зимина "Слово о полку Игореве" // Русская литература. 2008. № 3. С. 65-118.