Кот Джек и его тяжелая жизнь.
Когда вам говорят, мол, мужик, купи козу, это значит, что эти люди суть приготовишки и ничего не понимают в легкой жизни. Никакая коза по эмоциональной доходности не в состоянии переплюнуть козла.
Ну как козла. Козлика. Пушного, мимишного, глазки кругленькие, голос блеющий. Помыслы его просты, деяния наказуемы, величие неимоверно.
Кот Джек был назван чудовищно, просто-таки ужасающе ошибочно. Потрошитель из сладкого упитанного матрасика получился, казалось мне, совершенно не. Валторна из козьей жопы, уж простите за затянувшиеся метафоры, и то выглядела бы достовернее как-то, что ли. Но это я так размышляла ровно до тех пор, пока меховой пупсик не начал пробовать стадную иерархию на зуб. А когда это произошло, тогда и было мне явлено, что вселенная, может, и туговата на ухо, но более вероятно, что нам пора к логопеду. Джекилом надо было назвать. Ибо мистер Хайд из этой скотины попер такой, что, уповаю, Стивенсон вертелся в гробу, громыхая всеми писательскими мощами.
Кисоньке, разумеется, было не впервой трогать привычный уклад одним когтиком. Но при том - ведь такой бубличек, пончичек, бархатные щОки и пухлая ватрушечка. Интеллигент ведь, еду не ворует, когти точит только на балконе, сапоги не метит, на диване лежит в позах затейливых и мягких. Очень любит обстоятельно и с помпой обставлять сошествие великолепного себя в толчок. "Мяуоуоуоаоаоу!" - "Вот сееейчас я пошееел сраааать!" Через пять-десять минут: "Мяуооуаоуоаооаоыыы!" - "Я насраааал, возрааадуйтесь и приберииите!"
Ну что такое на этом идиллическом фоне горстка незначительных какашек под кухонным столом раз в два месяца, право слово. Это котика какая-то бесовская гнида попутала. Так-с, по ушам надрать и в исправительный карцеротолчок сунуть на ночь. Голод-холод-пиздюли, и снова сердце тает.
У Джека вообще был и есть только один явный порок. Рыжее манерное хуепутальце обожает Олю. Оля - это овечья шкура на полу в спальне, куда коту ход заказан. Иногда Джек скучает по Оле, поэтому подходит к закрытой двери, припадает всем упитанным телом на пол и пытается просунуть морду в щелку под дверью. Учитывая то, что сладкая мосИчка имеет размер с два моих кулака, вся возня занимает какое-то время. Наконец, протиснув треть носа и один глаз, кисочка начинает выть серенаду. К сожалению, слухом боженька его обидел, а вот голосом наделил в полной мере, поэтому любовная песнь звучит как пьяные матросские куплеты. Ну а поскольку мы с мужем слух имеем, то через три минуты кто-то из нас приподнимает с подушки змеиную голову и шипит в ночь нецензурное. Кот с достоинством удаляется. Бенефис окончен.
Собственно, исключительно из-за этих нечастых выступлений я не могла понять, с каких щщщей очередной персональный мини-Израиль с филиалом Стены плача затянулся уже на две недели. Начиналось все традиционно. Кот Джек срет на кухне, кот Джек подозрительно шкерится за дверью, кот Джек пойман, преступление раскрыто, оздоровляющие пиздюли вкупе с метким броском котовьей туши в лоток венчают дело. Дом оглашают жалобные вопли из-за двери. Вроде бы все.
Лишь по прошествию пары дней я поняла, что в тех котовьих завываниях не было нотки осознания и неправоты. Наоборот, блядь. Ситуация накалялась вместе с тональностью его громового гласа. Кот срал и опиздюливался, орал и опиздюливался, ссал в углу и опиздюливался, выдрал клок из бумажного светильника, ходил на полусогнутых, мерзко блеял гнусавым тенорком из-под дивана, оцарапал меня, был троекратно мыт под душем, освоил пять октав. И разумеется, снова опиздюлился.
К концу недели диспозиция выглядела так. Невротическая женщина за компьютером чутко прислушивается к домашним звукам. Окончательно охуевший кот чутко прислушивается к движением женщины. Оба ненавидят друг друга и стараются лишний раз не смотреть в сторону супостата.
До невротической женщины начинает доходить страшное подозрение. Детка выросла, писю пора называть членом, он просто хочет ебаться. Мысли зароились сиюминутно и лихорадочно. Начиная от сомневающегося "Что, прям ТАК??" и до надрывного "Ну где я тебе, чмо беспаспортное, в два часа ночи возьму бабу?!"
Еще сутки после принятия решения о необходимости дефабержирования ушли на маньеризм и соплежуйские размышления о моральной стороне поступка. То есть, сначала постановить отрезать котику яйтса, а потом печалиться о судьбе русского народа. В этом вся я. И как знать, если б в утро похода к врачу мохнатый конь не надул мне на сапоги, то был бы, может, по-прежнему при шариках.
К врачу мы шли как на Голгофу. Носить пять мохнатых килограммов в переноске я не могу, потому что больная спина. И потому, что при поднятии пять кагэ волшебным образом превращаются в семь. Поэтому из недр шкафа достается старый рюкзак и простеливается пледом. Десять минут рюкзак скачет, из глубин его во все стороны торчат лапы, хвост, усы и яйца, но наконец мы выходим.
В клинике котика Джека ожидало потрясение. Поскольку контора серьезная, постольку придти и отрезать у них нельзя, сначала должно пройти обследование. "Да-а, покушать мы любим", - был первый вердикт славной женщины-доктора. А дальше, треш нарастал по вертикали. Сначала котика Джека самым нелиричным образом опрокинули на спину. В те жу секунду по его круглому пушистому пузу прошлись электробритвой и намазали гелем для УЗИ. Кот Джек ощутил попандос в полной мере и завыл. Бог мой, КАК он орал! Все рулады, что мы слышали до того, ни в какое сравнение не шли с этим утробным надрывным ревом. Как только процедура осмотра кошачьей начинки завершилась, несколько успокоившееся кисо отползло в угол, мыть обезображенный курдюк. Не тут-то было.
Милая медсестричка попыталась подступиться к нему с иглой для взятия крови из вены. Пока она терла его ляжечку спиртиком, кис вдыхал и молчал. Но стоило кольнуть... короче, держали мы его втроем. Потом плюнули и спеленали переднюю часть толстенным полотенцем. Вой перешел в рык, потом в визг, потом в шипенье, а затем ушел в инфразвук. Когда мы покидали кабинет врача, на лицах сидящей под дверью пожилой пары и, особенно, их огромной овчарки, был ужас, как у евреев перед газенвагеном. И я не могу винить их за излишнюю впечатлительность.
Следующее утро окрасилось багрянцем. По улице мрачной тяжелой походкой шел молодой брунет решительного вида, неся на плече подозрительно шевелящийся рюкзак. Невротическая женщина досыпала дома. В тишине сон ее был сладок.
Ближе к вечеру мы забирали кота Джека домой. Нам вынесли пончичью рыжую тушу, посетовали, мол, трусишка он у вас. "Сама дура. Тоже бы, небось, зассала", - неинтеллигентно подумала я, подхватывая ватрушечку Джека на руки.
Прошло несколько дней. Кот Джек тих, мил, стыдливо прячет лысый живот и услаждает собою диван. Идиллия восстановлена. Дом полон фей мужского пола. Один Тимо-фей, другой кото-фей. Подлежат исключительно любви, пузоцелованию и заухомчесанию.
.......
Кот Джек вчера снова навалил на кухне. Бляяяя.
Ну как козла. Козлика. Пушного, мимишного, глазки кругленькие, голос блеющий. Помыслы его просты, деяния наказуемы, величие неимоверно.
Кот Джек был назван чудовищно, просто-таки ужасающе ошибочно. Потрошитель из сладкого упитанного матрасика получился, казалось мне, совершенно не. Валторна из козьей жопы, уж простите за затянувшиеся метафоры, и то выглядела бы достовернее как-то, что ли. Но это я так размышляла ровно до тех пор, пока меховой пупсик не начал пробовать стадную иерархию на зуб. А когда это произошло, тогда и было мне явлено, что вселенная, может, и туговата на ухо, но более вероятно, что нам пора к логопеду. Джекилом надо было назвать. Ибо мистер Хайд из этой скотины попер такой, что, уповаю, Стивенсон вертелся в гробу, громыхая всеми писательскими мощами.
Кисоньке, разумеется, было не впервой трогать привычный уклад одним когтиком. Но при том - ведь такой бубличек, пончичек, бархатные щОки и пухлая ватрушечка. Интеллигент ведь, еду не ворует, когти точит только на балконе, сапоги не метит, на диване лежит в позах затейливых и мягких. Очень любит обстоятельно и с помпой обставлять сошествие великолепного себя в толчок. "Мяуоуоуоаоаоу!" - "Вот сееейчас я пошееел сраааать!" Через пять-десять минут: "Мяуооуаоуоаооаоыыы!" - "Я насраааал, возрааадуйтесь и приберииите!"
Ну что такое на этом идиллическом фоне горстка незначительных какашек под кухонным столом раз в два месяца, право слово. Это котика какая-то бесовская гнида попутала. Так-с, по ушам надрать и в исправительный карцеротолчок сунуть на ночь. Голод-холод-пиздюли, и снова сердце тает.
У Джека вообще был и есть только один явный порок. Рыжее манерное хуепутальце обожает Олю. Оля - это овечья шкура на полу в спальне, куда коту ход заказан. Иногда Джек скучает по Оле, поэтому подходит к закрытой двери, припадает всем упитанным телом на пол и пытается просунуть морду в щелку под дверью. Учитывая то, что сладкая мосИчка имеет размер с два моих кулака, вся возня занимает какое-то время. Наконец, протиснув треть носа и один глаз, кисочка начинает выть серенаду. К сожалению, слухом боженька его обидел, а вот голосом наделил в полной мере, поэтому любовная песнь звучит как пьяные матросские куплеты. Ну а поскольку мы с мужем слух имеем, то через три минуты кто-то из нас приподнимает с подушки змеиную голову и шипит в ночь нецензурное. Кот с достоинством удаляется. Бенефис окончен.
Собственно, исключительно из-за этих нечастых выступлений я не могла понять, с каких щщщей очередной персональный мини-Израиль с филиалом Стены плача затянулся уже на две недели. Начиналось все традиционно. Кот Джек срет на кухне, кот Джек подозрительно шкерится за дверью, кот Джек пойман, преступление раскрыто, оздоровляющие пиздюли вкупе с метким броском котовьей туши в лоток венчают дело. Дом оглашают жалобные вопли из-за двери. Вроде бы все.
Лишь по прошествию пары дней я поняла, что в тех котовьих завываниях не было нотки осознания и неправоты. Наоборот, блядь. Ситуация накалялась вместе с тональностью его громового гласа. Кот срал и опиздюливался, орал и опиздюливался, ссал в углу и опиздюливался, выдрал клок из бумажного светильника, ходил на полусогнутых, мерзко блеял гнусавым тенорком из-под дивана, оцарапал меня, был троекратно мыт под душем, освоил пять октав. И разумеется, снова опиздюлился.
К концу недели диспозиция выглядела так. Невротическая женщина за компьютером чутко прислушивается к домашним звукам. Окончательно охуевший кот чутко прислушивается к движением женщины. Оба ненавидят друг друга и стараются лишний раз не смотреть в сторону супостата.
До невротической женщины начинает доходить страшное подозрение. Детка выросла, писю пора называть членом, он просто хочет ебаться. Мысли зароились сиюминутно и лихорадочно. Начиная от сомневающегося "Что, прям ТАК??" и до надрывного "Ну где я тебе, чмо беспаспортное, в два часа ночи возьму бабу?!"
Еще сутки после принятия решения о необходимости дефабержирования ушли на маньеризм и соплежуйские размышления о моральной стороне поступка. То есть, сначала постановить отрезать котику яйтса, а потом печалиться о судьбе русского народа. В этом вся я. И как знать, если б в утро похода к врачу мохнатый конь не надул мне на сапоги, то был бы, может, по-прежнему при шариках.
К врачу мы шли как на Голгофу. Носить пять мохнатых килограммов в переноске я не могу, потому что больная спина. И потому, что при поднятии пять кагэ волшебным образом превращаются в семь. Поэтому из недр шкафа достается старый рюкзак и простеливается пледом. Десять минут рюкзак скачет, из глубин его во все стороны торчат лапы, хвост, усы и яйца, но наконец мы выходим.
В клинике котика Джека ожидало потрясение. Поскольку контора серьезная, постольку придти и отрезать у них нельзя, сначала должно пройти обследование. "Да-а, покушать мы любим", - был первый вердикт славной женщины-доктора. А дальше, треш нарастал по вертикали. Сначала котика Джека самым нелиричным образом опрокинули на спину. В те жу секунду по его круглому пушистому пузу прошлись электробритвой и намазали гелем для УЗИ. Кот Джек ощутил попандос в полной мере и завыл. Бог мой, КАК он орал! Все рулады, что мы слышали до того, ни в какое сравнение не шли с этим утробным надрывным ревом. Как только процедура осмотра кошачьей начинки завершилась, несколько успокоившееся кисо отползло в угол, мыть обезображенный курдюк. Не тут-то было.
Милая медсестричка попыталась подступиться к нему с иглой для взятия крови из вены. Пока она терла его ляжечку спиртиком, кис вдыхал и молчал. Но стоило кольнуть... короче, держали мы его втроем. Потом плюнули и спеленали переднюю часть толстенным полотенцем. Вой перешел в рык, потом в визг, потом в шипенье, а затем ушел в инфразвук. Когда мы покидали кабинет врача, на лицах сидящей под дверью пожилой пары и, особенно, их огромной овчарки, был ужас, как у евреев перед газенвагеном. И я не могу винить их за излишнюю впечатлительность.
Следующее утро окрасилось багрянцем. По улице мрачной тяжелой походкой шел молодой брунет решительного вида, неся на плече подозрительно шевелящийся рюкзак. Невротическая женщина досыпала дома. В тишине сон ее был сладок.
Ближе к вечеру мы забирали кота Джека домой. Нам вынесли пончичью рыжую тушу, посетовали, мол, трусишка он у вас. "Сама дура. Тоже бы, небось, зассала", - неинтеллигентно подумала я, подхватывая ватрушечку Джека на руки.
Прошло несколько дней. Кот Джек тих, мил, стыдливо прячет лысый живот и услаждает собою диван. Идиллия восстановлена. Дом полон фей мужского пола. Один Тимо-фей, другой кото-фей. Подлежат исключительно любви, пузоцелованию и заухомчесанию.
.......
Кот Джек вчера снова навалил на кухне. Бляяяя.