С.Ю.Неклюдов Фольклорный Разин: аспект демонологический

[svart_ulfr]

С.Ю. Неклюдов

Фольклорный Разин: аспект демонологический

В волжских преданиях Разин предстает укрывателем своих сокровищ[24], никак не дающихся кладоискателям (вообще характерный мотив преданий о кладах [Крин., X, 5, 7а]):

По крайней мере, народ верит в это, и все длинное побережье, от Симбирска до Астрахани, все эти лесистые Жигулевские горы и песчаные голые бугры Стеньки Разина - в народном воображении до сих пор считаются местами, где зарыты бесчисленные клады: там лодка с серебром затерта илом на песках, здесь, в Жигулях, у Разина дупла - сундук полон платья, а сверху, как жар, горит икона, и заклята та поклажа на 300 лет; там в полугоре, у спуска к Волге, зарыто 12 нош[25] серебра в чугуне, покрытом железным листом, здесь в Шиловской шишке (горе близ с. Сенгилея) подвал, а в нем на цепях четыре бочки золота, охраняемого большим медведем [Максимов 1903: 163]. Главный склад разинской казны находится в пещере между Царицыном и Золотым [Заварицкий 1915: 80-81; Лозанова 1929: 54].

Недоступность клада, как правило, связана с заклятием, наложенным на него самим атаманом: «Старые люди рассказывали, что давно видны были тут окопы, и погреба, и железные двери. В погребах Стенька спрятал свое богатство, и теперь там лежит, да взять нельзя, заклято!» [Костомаров 1994: 438]; «захоронил свой клад в пещере и сверху положил камень с надписью: “Кто отвалит сей камень, найдет много золота, но сам он весь облысеет, и род его весь переведется”» [Аристов 1867; Цыбин 1994: 22].

Наряду с Разиным-человеком в этих преданиях фигурирует также Разин-призрак, мертвец, который приходит с того света, грабит людей и с награбленным возвращается назад, в подземное царство: «Стенька Разин еретик, / Днем в могиле лежит, / Ночью телеса наводятся - / По свету ходит, / Поклажи свои сторожит, / Ходит в златой одежде, / Имеет бравый вид» [Аристов 1867; Цыбин 1994]. В чувашском предании рассказывается, как однажды он явился к некоему пасечнику («пчелинцу»), забрал у него две кадки ме­ду и деньги, после чего, посыпав каким-то зельем свое приобретение, провалился с ним сквозь землю [Цыбин 1994: 25]. По сибирскому преданию, он посетил скупца, похвалявшегося, что ему и Сенька Разин не страшен, будь он жив, - так надежно спрятаны его деньги.

«Я и есть Разин, пришел с того света тебя проучить. Говори, где клад, а не то твою голову с собой унесу». - «Клад под дубом, взять не можно». Тут Разин подпер плечом дуб, крякнул и повалил дуб на землю вместе с вырванными корнями, взял кубышку, посыпал ее желудями, желуди потяжелели, зазвенели и стали монетами. Земля тут разверзлась, и Разин ушел под землю в том месте, где рос этот ду6 [Цыбин 1994: 25].

Разин сам охраняет спрятанные сокровища, ночами «объезжает все места, где по­ложил свои клады по городищам и пещерам, по горам и курганам, а то и просто вдоль Волги» [Аристов 1867; Цыбин 1994: 22], бережет эти сокровища, дабы воспользоваться ими, когда в конце света вновь появится на земле («Ведь клады то все заговорены до пришествия Антихриста; как он, окаянный, придёт, ему и богатство готово» [Юрлов]). Рассказывается, что «как-то одна богомолка (видимо, из скиталиц) выбрала себе удобную пещеру, повесила образок и начала усердно молиться. Моли­лась долго, настала ночь. И явился в пещеру Разин; тотчас со всех сторон пещеры выкатились бочки с золотом, он выгнал богомолку и сел считать деньги» [Аристов 1867; Цыбин 1994: 25] (странница еще дешево отделалась, подобная встреча могла кончиться гораздо печальнее).

По некоторым объяснениям, кладоискатель, чтобы получить сокровище, должен совершить убийство (видимо, человеческое жертвоприношение) или чудовищное святотатство:

…возле одного родника, «как прописано в записке, которая хранится у некоторых грамотеев», Степан Разин захоронил богатый клад: мраморный сундук, доверху наполненный золотом. Это клад выкупной, он дается только тому, кто положит на место его две белых мужских головы [Цыбин 1994: 22]. В долине, называемой «Попов Пчельник», есть землянка. В ней стоят три чана: с золотом, серебром и медью. На среднем чане лежит икона Божьей Матери, перевернутая ничком; а на иконе пистолет. Все эти предметы положил Разин, при чем назначил драгоценности тому, кто прострелит икону в сердце. Тогда этот человек воспользуется драгоценностями атамана, за то и душа его будет на месте души атамана [Шахматов 1910: 73-74; Лозанова 1929: 54].

Зачастую такое заклятие связано со специальным распоряжением («волей», завещанием) Стеньки Разина. В некоторых случаях оно не оберегает клад, а, напротив, содержит объяснение, каким образом можно найти сокровище, поскольку именно с его изъятием должны прекратиться муки грешника: «Если бы кто-нибудь достал мой клад в Шатрашанах, тогда бы я умер; тогда бы и все, положенные мною, клады вышли наружу, а их одних главных двадцать» [Аристов 1867; Цыбин 1994: 26]. Соответственно, данный документ («письмо», «плант-бумажка», «записка») включает «опись» клада (подчас довольно подробную), обстоятельства его появления, координаты и приметы секретного места («На восточной стороне есть камень велик, а на камне зарублен вроде бы как крест, а от того камня иди к берегу, и у берега будут уступчики…» и т.п. ), а также повеление, как следует распорядиться найденным сокровищем («Кто клад достанет, так десятину себе, а девять десятин на дела Божьи, на построение храма Успенского» [Цыбин 1994: 22-23]).

Тут пенек - дуб сквозь сверлом просверлен и заколочен черным дубом, и тут положены стволы и бомбы, и тут вырыт выход, и сделан, покрыт, положен пластинками дубовыми, и в нем положена братская казна, 40 медянок, а моей - купца Бабушкина, алаторскаво клюшника 40 тысяч, и его Ивана [вероятно, брата Стеньки] два сундука платья, сундук третий - запонки драгоценного жем­чугу и всякие вещи драгие. Еще 4 пуда особливого жемчугу и 7 ружей, а мое ружье стоит в правом углу, заряжено и заткнуто, а именно - травой. В средине стоит образ Богоматери не оцененный, украшен всякими бриллиантами. Это место кто найдет, и будет трясение одна минута, а расстоянием от пенька полста жирелей (оглоблей); а оный сыскавши, раздать сию казну по церквам 40 тысяч на белом коне, а раздавши - из моего турецкого выстрелить и сказать: «Вот тебе, Сте­пан Тимофеевич сын Разин, вечная память!» А коню голову отрубить. А сия поклажа положена 1732 года. Прежде проговорить три мо­литвы - Богоматери, Архангелу Михаилу и Николаю Чудотворцу, а потом будет три трясения. - Списал шатрошанский мужик Семен Данилов в месяце июнь [Цыбин 1994: 27-28].

«Три трясения» - это землетрясение, сопровождающее окончательную смерть грешника: согласно самарскому преданию, человек, взявший разбойничий клад по указанию разинской тени («стени»), разыскал его труп «впопыхах скоро сказал три раз вечную память; сам бегом со двора побег, пал на лошадь, тронул коня вожжей, но едва отъехал - потряслась земля, и провалился труп Стеньки и закрылся землей» [Садовников 1993: 131].

В другом (костромском) предании клад («три бочки с серебром») был во искупление греха брошен Разиным в Черемберчихское озеро, в котором атаман перед этим утопил колокол разоренного им Успенского храма, уничтожив также и все село. Сделал он это по наущению черемисского бога Керемети, вылечившего его от болезни ног[26], когда христианские попы не смогли справиться с этой задачей. Звон колокола из-под воды указывает на то, что грех прощен [Цыбин 1994: 22-23]. Неясным остается, кому именно было преподнесено серебро (похоже, что духу-хозяину озера) и как эта акция сопрягается с прощением греха. Вероятно, здесь отразились особые дарообменные отношения разбойничьего атамана с духами воды; ср. в этой связи самый известный сюжет «разиниады» - утопление персидской княжны и его вероятные ритуалистические истоки.

* * *
В первую очередь колдовская власть Разина распространяется на водную стихию, которой он управляет по своему желанию, устраивая половодье (вспомним предание о принадлежащем ему магическом камне, вызывающем ливень), переплывая море или путешествуя по реке вместе со своими спутниками на разосланной кошме (ковре, платке)[27], которая превращается в корабль, а также пуская корабли по суху:

«Ну, что же, братцы, будем делать? - говорит Степан. - На чем через море поедем? Давай сюды мою большую кошму!» Степан разостлал ее на море; сделался вдруг большой корабль. Посадил на него шайку и лошадей поставил… [Садовников 1993: 120]. Стенька Разин был колдун, пускал корабли по суху, а средь моря расстелет на воде ковер да и сядет играть в кости с товарищами (Астраханская губ., сер. XIX в.) [Буганов 2008: 48].

Таким образом, перед нами некое подобие покрывала Левкотеи, которое позволило герою невредимым доплыть до острова феаков (Одиссея, V, 333-375); оно, правда, «работало» скорее не как «ковер-самоплав», а как своеобразный «спасательный жилет» («Дам покрывало тебе чудотворное; им ты оденешь / Грудь, и тогда не страшися ни бед, ни в волнах потопленья»). Другим аналогом является корабль асов Скидбладнир (Речи Гримнира, 44; Мл. Эдда, 43), который всегда имеет в парусах попутный ветер, способен двигаться и по морю, и по суху, а при необходимости может быть сложен, как ткань, и убран.
Данный мотив (герой пребывает на покрывале, разосланном по поверхности воды) совершенно не характерен для русского фольклора, но известен тюркской традиции, конкретно - казахским преданиям о Коркуте / Хорхуте, первом певце и шамане: таким образом он пытается спастись от предсказанной смерти, а в адресованных ему заклинаниях именуется «обитающий у устья реки, храбрый Коркут» [Книга Коркута: 118]:
Рассудив, что на суше ему нет нигде спасения, он перебрался жить на воду, разостлал свое «курпе» (одеяло) на [реку] Сыру и на нем поместился. Тут он сидел 100 лет, играя на домбре; наконец умер.
…потом взял ковер, расстелил его на воду по середине реки. По его слову (как святого человека) ковер не тонул и не сносился течением. На этом ковре-самоплаве Хорхут решился жить безотлучно, надеясь, что смерть, разыскивая его на суше, не придет на его чудесный остров, что водная стихия защитит его.
Коркут возвращается к Сыр-Дарье. Здесь он приносит в жертву своего любимого [верблюда] Желмая, стелет ковер на поверхности воды и, сидя на ковре, играет на кобызе, верхней декой которого служит шкура Желмая. <…> Смерть подстерегает Коркута, но он день и ночь продолжает играть на кобызе «Песнь жизни», и до тех пор, пока звучит эта песня, смерть не смеет к нему подойти [Книга Коркута: 91, 107-108, 162-163].

Напомню, что и Разин, согласно некоторым преданиям, оказывается не могущим умереть грешником; подобные параллели указывают на возможный тюркский компонент в сюжетах «разинского» цикла.
Кроме того, Разин народных преданий - похититель женщин, которых он захватывает опять-таки благодаря магической власти над водной стихией. Он вызывает наводнение, поднимает его уровень до нужной высоты и доплывает до цели на чудесной кошме, настигая жертвы своих посягательств с потоками воды, от которой он словно бы неотделим: «Стенька напустил воды, раскинул кошму и подъехал к балкону; взял купеченскую дочь из-за стола, посадил на кошму и с собой увез в Жегулинские горы» [Садовников 1993: 123, 126].

Та же способность управлять водной стихией позволяет разбойничьему атаману чудесным образом освобождаться и освобождать своих сообщников из острога[28]:

Нарисовал середь полу легку лодку и сказал: «Садись, ребята, со мной!» Полилась из острогу вода, отворилась дверь, и уехал Стенька в луга; увез с собой новых двенадцать человек, вернулся домой… [Садовников 1993: 130]. Стенька Разин был из казаков из донских. Когда он предастся нарочи (нарочно). Возь­мет нитки как лодке быть, и сядут в нее, и под нее плеснут ложку воды, и поплывут из острога по городу, и песни поют [Макаренко 1907: 40]. И не могли Стеньку поймать. Поймают, по­садят в острог, а он попросит в ковшичке водицы испить, начертит угольком лодку, выльет воду - и поминай как звали! [Мамакин 1890: 139 («Марина-безбожница и Стенька Разин»)]. Когда его поймали, он просил воды. Ему не дали. А кабы дали воды, его было бы и не убить [Шептаев 1972: 238]. Стенька, едучи, сидит в железах да только посмеивается. Привезли его в Москву и посадили в тюрьму. Стенька дотронулся до кандалов разрывом-травою - кандалы спали; потом Стенька нашел уголек, нарисовал на стене лодку, и весла, и воду, все как есть, да, как известно, был колдун, сел в эту лодку и очутился на Волге [Костомаров 1994: 439; Мадуев 1904; Макаренко 1907: 40].

Ср. в народных песнях (относительно редкий случай тематического совпадения между преданиями и песнями о Разине):

Посадили же Стеньку / Во железную во клетку, / Три дни по Астрахани возили, / Три дни с голоду морили. / Попросил же у них Стенька / Хоть стакан воды напиться / И во клетке окатиться. / Он во клетке окатился - / И на Волге очутился [Емельянов 1987, № 66]. Ой-да, ты пролей-ка, пролей, / Сильный дожжичек, / Ой-да, ты размой-ка, размой / Земляну тюрьму. / Ой-да, земляна тюрьма развалилася, / Ой-да, все разбойнички разбежалися, / Ой-да, на крутой горе собиралися, / «Ой-да, уж не воры мы, не разбойнички, / Ой-да, Стеньки Разина мы помощнички» [Бардин 1940, № 85].

Наконец, Разин прямо наделяется чертами природного духа, имеющего зоо- и орнитоморфные признаки («днем он обрастает шерстью, а ночью шерсть с него сдирается»; ночью он летает над Волгой и пр.) [Рыблова 2003: 41-45], а в некоторых случаях оказывается настоящим хозяином реки, который перемещается по ее течению («плывет в струге под белыми шелковыми парусами. Стоит на носу и смотрит в воду» [Аристов 1867; Цыбин 1994: 22]), инспектируя свои владения [Шептаев 1972: 238]:
И вот в одно прекрасное время они [бурлаки] сели под крутым бе­режком обедать, а мимо них плывет человек на рогоже по Волге. Они и говорят: «Товарищ, выйди к нам, пообедай!» <…> Кончив путь до Рыбинска, бурлаки возвращались обратно. И во время сильного шторма остановились в Жигулях но­чевать. Причалив судно, заварили свой ужин. Вечером из воды выходит к ним человек. «Здорово, ребята!» - «Здорово, товарищ!» - «Наверное не узнали?» - «Нет». - «А помните, вы меня пригласили и накормили под крутым бережком? И вот я хочу вас отблагодарить. За ваше угощение дарю я вам казну» [Боровик, Мирер 1939, № 110].

Вот раз плывет шляпа но Волге. Бурлаки было нагну­лись с плота и хотели взять шляпу, но лоцман их оста­новил и сказал: «Шляпу не берите, а то будет худо». Не послушались бурлаки лоцмана, подняли шляпу из воды. Не успели ее вынуть, как в это время из-под нее человек вышел и сказал: «Что вам от меня нужно? Хочешь я посуду пото­плю![29] <…> Я иду, - говорит он, - прямо по Волге, как по земле, до самой Астрахани, и смотрю за порядками, а вы мне мешаете итти!» <…> И опустился человек в воду, шляпа накрыла его го­лову и пошел он опять по дну Волги, как пешком по земле. Только шляпу его стало видать по воде, и она поплы­ла вниз по Волге до самой Астрахани [Сидельников, Крупянская 1937, № 21].
Итак, Разин появляется перед бурлаками вечером, из воды, во время сильного шторма (первый пример), он передвигается по дну реки, так что на поверхности видна только шляпа, и иногда показывается людям (второй пример); не исключено, что этот комплекс мотивов, включая шляпу водяного духа, является достаточно древним, о чем может свидетельствовать параллель из китайской мифологии («Книга о чудесном и необычайном» [«Шэньицзин», V-VI в.]):

В Западном море на воде живет человек. Он ездит на белой лошади с красной гривой. На нем белая одежда и пурпурная шапка. <…> Этого человека называют «посланцем Хэ-бо»[30]. Иногда он выходит на берег, и там, где ступит конь, появ­ляется вода. В той стороне, где они проходят, дождь льется потоками. Вечером они возвращаются в реку [Юань Кэ 1987: 315].

Сам по себе мотив неприкосновенной шапки получает некоторое объяснение из особого отношения к головному убору в казачьих традициях, когда ношение шапки считалось обязательным для мужчин, утрата шапки воспринималось как предвестие печальных событий, потеря шапки была равнозначна «потери головы», т.е. смерти ее хозяина[31], а сбитая с головы шапка рассматривалась как вызов на поединок [Воронин 2013: 26]; последнее обстоятельство прямо расшифровывает гнев Разина, с которого бурлаки сняли шапку. Вообще упоминание «шапки Разина» достаточно часто встречается в традиции: «холм называется “Шапкой Стеньки Разина”, потому что, будто бы, он оставил на нем свою шапку»[32]; «не трогал их [царские суда] и пропускал, и дани не брал. Царь за это прислал к нему в подарок шапку»; «…митрополит, стал он его, Стеньку, корить и говорит ему: “Вишь какая у тебя шапка - царский подарок; надобно, чтоб тебе теперь, за твои дела, царь на ноги прислал подарок - кандалы”» [Костомаров 1994: 438-439; ср.: Рыблова, Сергеева 2003: 14-16], а «некоего образца шапка» [Сумароков 1774: 4-5], «надетая на новый лад шапка» на голове атамана оказывается для казаков условным знаком о начале резни мирных и безоружных жителей персидского городка [Стрейс 1935: 200][33].

Апофеозом мифологизации Разина, очевидно, можно считать причисление его к древним великанам асилкам («Сенька Разин из осилков был. Помер своею смертью» [Макаренко 1907: 40]); напомню, что, по преданию, асилки были уничтожены богом за противостояние небесным силам [Бараг 1963: 18-29; Иванов, Топоров 1987: 112-113].

* * *
Как уже было сказано, репутация Разина как неуязвимого для оружия колдуна возникает еще при его жизни, о чем свидетельствуют, в частности, донесения воеводы Дашкова и записки современников-иностранцев [Буганов 2008: 48][34]. Сам по себе процесс мифологизации разбойничьих атаманов, по-видимому, достаточно универсален: «народ не переставал видеть в руководителях шаек чародеев, спознавшихся с нечистою силою. В этом убеждены были не только все члены шайки, но и сами атаманы, которые выделялись из толпы природным умом, пылким воображением, исключительною телесною силою и даже увлекательным даром слова» [Максимов 1903: 162-163]; не исключено, что, используя подобное отношение, эти вожаки сознательно мистифицировали окружающих для укрепления своего авторитета и усиления своей власти. К Разину все это относится в полной мере - вспомним представление о нем как о «казацком папе» (Cosack-Pope) [Сообщение 1968: 95, 108], своего рода религиозном лидере, учреждающим обряды, противостоящие церковным (речь идет о пресловутом венчании вокруг дерева «на Стенькин лад»).
Демонизации Разина весьма способствовало церковное проклятие, которому его предал патриарх Иосиф в апреле 1671 г. (т.е за два месяца до казни)[35]. Анафема, провозглашаемая по церквям на второй неделе Великого поста, имела, вероятно, большой резонанс в российском обществе, проникнутом апокалипсическими настроениями, порожденными смутой и расколом, а это в свою очередь способствовало ожиданиям «второго пришествия» Разина, которому как великому грешнику не было дано умереть до Страшного Суда или же приходилось продолжать посмертное существование на земле в виде «живого трупа». Подобные поверья органично включались в эсхатологическую текстопорождающую модель прикованного и спящего [Mot. A1070, 1072.1, 1074.4, D1960.2, D1960.2.1, A571; AaTh 799; Березк. C25, D4B, I48], источником которой могли быть и апокрифические тексты (о заточении в пещеру дьявола св. Георгием и предании его вечным мукам), и «бродячие» фольклорные сюжеты - например, попадающие в южные области России с Кавказа, где они весьма распространены [Миллер 2008: 100-116]; вспомним гипотезы о северокавказском (прежде всего, черкесском и осетинском) компоненте в этногенезе донского казачества [Крайсветный 2006: 213-218; Ригельман 1992: 3, 6, 17; Байер 1782: 79; Мининков 1992: 9-12]. Наконец, еще одно ответвление данной темы - приход с того света Разина-призрака, стерегущего свои сокровища или продолжающего заниматься грабежами.

Продолжение