о поэзии
Уж так повелось, что большинство людей склонны принимать и рассматривать только одну сторону какого-либо явления, будь то убийство, образ жизни и все что угодно. Не знаю кого благодарить за то, что есть люди, способные отыскать красоту в гниении мертвой собаки, смерти и в прочих "оборотных" сторонах очевидных проявлений К. Кто-то оставил их глаза открытыми, и они понимают, что бесконечность не всегда необъятна, а бывает и иная, которую можно выразить с помощью конечных 88-ти клавиш или всего нескольких красок.
Говорить можно о чем угодно, но сегодня меня заинтересовала поэзия. В одном нашем городском автобусе может набраться целая дюжина невежественных молодых людей, способных из-за пары зарифмованных страниц возвести поэзию в культ. Сегодня один из них может написать на асфальте признание в любви своей девушке, чтобы назавтра ее имя затоптали сотни ног в своей повседневной суматохе. Потом он будет говорить о своем слоге как о "мрачном и уже узнаваемом", а послезавтра опять показывать с отрешенно-снисходительным видом раскрытую тетрадку с исчерканными страницами, на которых произведение, рожденное в перерыве между двумя кружками пива. Молодежь как-то быстро поменяла моду читать то что модно, на моду читать то что ценилось во все времена. Только вот их голова, придавленная самомнением и важностью, и тяжеленной плитой, сброшенной учебными заведениями, не может уже подняться и разглядеть, что вчера тебя посещала муза с подрезанными крыльями.
Хочу привести два мнения, мне кажется они должны идти рука об руку.
Б. Ш.
"Множество графоманов пишут стихи лишь потому, что плохой слух не позволяет им писать приемлемую прозу, а также потому, что ни один человек не обратит на них внимания, если дом они назовут домом, но сотни людей сочтут их поэтами, стоит назвать его обителью.
Поэт другого типа воспринимает поэзию лишь как средство для достижения цели, которая состоит в том, чтобы обнародовать некое послание, избравшее его своим глашатаем. Дабы привлечь к нему внимание, поэт одевает его в такие прекрасные, мощные и неизгладимые слова, что мир не может не слушать. Это скорее пророки, нежели поэты; ради поэзии как таковой они не взяли бы на себя труд рифмовать "кровь-любовь" или "розы-грезы".
Нередко поэт-пророк начинает как литературный поэт: оттачивая мастерчтво, пророк инстинктивно готовится к своей будущей миссии."
К. П.
"Если правда, что поэзия дарована нам богами, тогда мы вдвойне несчастны: во-первых, потому, что мы люди, а во-вторых, потому, что о богах нам известно лишь то, что они желают оставить нас в детском неведении и рабской темноте. Ведь поэзия придает жизни красивую видимость, которой она не обладает, это самая соблазнительная ложь и самая предательская советчица. Ни солнце, ни судьба человеческая не допускают, чтобы на них глядели пристально; на первое мы вынуждены смотреть сквозь драгоценный камень, на вторую - через поэзюи. И без поэзии мужчина пойдет на войну, девушка - замуж, жена станет матерью, люди похоронят своих мертвецов и умрут сами; однако, опьяненные стихами, все они устремятся к своему делу с неоправданными надеждами. Воины якобы завоюют славу, невесты станут Пенелопами, матери родят стране героев, а мертвые погрузятся в лоно своей прародительницы - земли, навечно оставшись в памяти тех, кого они покинули. Ведь поэты твердят нам, что мы приближаемся к золотому веку, а люди терпят всевозможные беды в надежде на пришествие более светлой поры и на то, что потомки их будут счастливы. А между тем никакого золотого века не будет, и не может быть такого правления, которое даст каждому человеку счастье, ибо основа мира - раздор, он присутствует повсеместно.Явно и то, что каждый ненавидит всех, кто стоит выше его, что люди не более охотно расстаются со своим имуществом, чем лев позволит вырвать добычу из пасти; и все, чего человек желает добиться, он должен совершить в этой жизни, ибо другой ему не дано; любовь, которую так красиво изображают поэты, всего лишь потребность быть любимым и в пустыне жизни стать предметом чьей-то заботы; правосудие лишь мешает одной алчности пожрать другую. Но обо всем об этом никто не говорит. Даже наша власть правит нами на языке поэзии. Наши властители между собой справедливо обзывают граждан опасным зверьем и многоголовой гидрой; однако как они обращаются к буйным избирателям с предвыборных трибун, надежно охраняемых вооруженной стражей? Разве в их устах избиратели не превращаются в "столпов республики", "достойных потомков благородных отцов"?
Многие скажут, что великая доблесть поэзии в том, что она воспитывает людей и дает им образцы, которым следует подражать, и что таким путем боги возвещают законы своим детям. Однако это явно не так, потому что поэзия влияет на человека подобно лести: она усыпляет побуждение к действию, отнимает желание честно заслужить похвалу. На первый взгляд она кажется просто ребячеством, опорой слабых и утешением в беде, но нет! Поэзия - зло. Она обезоруживает безоружных и удваивает тоску.
О поэте издавно сложилось такое предствление: он беспомощен в практических делах, рассеянность часто делает его смешным, он нетерпелив, раздражителен, подвержен неумеренным страстям. Эти всем известные черты иногда объясняют тем, что поэты-де погружены в познание истин, лежащих вне видимого мира, и что это познание вечных истин сродни безумию или богоданной мудрости. Но я объясняю это иначе. Я думаю, что все поэты в детстве были больно ранены или уязвлены жизнью, и это навсегда вселило в них страх перед любыми житейскими неурядицами. Недоверие и ненависть побуждают их выдумывать другой, воображаемый мир. Поэтическим мир - это плод не более глубокого презрения, а более осторой тоски. Поэзия - особый язык внутри общего языка, призванный описывать жизнь, которой никогда не было и не будет, но образы ее так заманчивы, что люди проникаются ими и видят себя не такими, каковы они на самом деле. Мнение мое подтверждается тем, что даже тогда, когда поэты порицают жизнь, описывая всю ее очевидную бессмыслицу, читатель все равно ощущает душевный подъем, ибо и в своем осуждении поэты предполагают наличие более благородного и справедливого порядка вещей, мерой которого ои нас судят и которого, по их мнению, можно достичь."
Говорить можно о чем угодно, но сегодня меня заинтересовала поэзия. В одном нашем городском автобусе может набраться целая дюжина невежественных молодых людей, способных из-за пары зарифмованных страниц возвести поэзию в культ. Сегодня один из них может написать на асфальте признание в любви своей девушке, чтобы назавтра ее имя затоптали сотни ног в своей повседневной суматохе. Потом он будет говорить о своем слоге как о "мрачном и уже узнаваемом", а послезавтра опять показывать с отрешенно-снисходительным видом раскрытую тетрадку с исчерканными страницами, на которых произведение, рожденное в перерыве между двумя кружками пива. Молодежь как-то быстро поменяла моду читать то что модно, на моду читать то что ценилось во все времена. Только вот их голова, придавленная самомнением и важностью, и тяжеленной плитой, сброшенной учебными заведениями, не может уже подняться и разглядеть, что вчера тебя посещала муза с подрезанными крыльями.
Хочу привести два мнения, мне кажется они должны идти рука об руку.
Б. Ш.
"Множество графоманов пишут стихи лишь потому, что плохой слух не позволяет им писать приемлемую прозу, а также потому, что ни один человек не обратит на них внимания, если дом они назовут домом, но сотни людей сочтут их поэтами, стоит назвать его обителью.
Поэт другого типа воспринимает поэзию лишь как средство для достижения цели, которая состоит в том, чтобы обнародовать некое послание, избравшее его своим глашатаем. Дабы привлечь к нему внимание, поэт одевает его в такие прекрасные, мощные и неизгладимые слова, что мир не может не слушать. Это скорее пророки, нежели поэты; ради поэзии как таковой они не взяли бы на себя труд рифмовать "кровь-любовь" или "розы-грезы".
Нередко поэт-пророк начинает как литературный поэт: оттачивая мастерчтво, пророк инстинктивно готовится к своей будущей миссии."
К. П.
"Если правда, что поэзия дарована нам богами, тогда мы вдвойне несчастны: во-первых, потому, что мы люди, а во-вторых, потому, что о богах нам известно лишь то, что они желают оставить нас в детском неведении и рабской темноте. Ведь поэзия придает жизни красивую видимость, которой она не обладает, это самая соблазнительная ложь и самая предательская советчица. Ни солнце, ни судьба человеческая не допускают, чтобы на них глядели пристально; на первое мы вынуждены смотреть сквозь драгоценный камень, на вторую - через поэзюи. И без поэзии мужчина пойдет на войну, девушка - замуж, жена станет матерью, люди похоронят своих мертвецов и умрут сами; однако, опьяненные стихами, все они устремятся к своему делу с неоправданными надеждами. Воины якобы завоюют славу, невесты станут Пенелопами, матери родят стране героев, а мертвые погрузятся в лоно своей прародительницы - земли, навечно оставшись в памяти тех, кого они покинули. Ведь поэты твердят нам, что мы приближаемся к золотому веку, а люди терпят всевозможные беды в надежде на пришествие более светлой поры и на то, что потомки их будут счастливы. А между тем никакого золотого века не будет, и не может быть такого правления, которое даст каждому человеку счастье, ибо основа мира - раздор, он присутствует повсеместно.Явно и то, что каждый ненавидит всех, кто стоит выше его, что люди не более охотно расстаются со своим имуществом, чем лев позволит вырвать добычу из пасти; и все, чего человек желает добиться, он должен совершить в этой жизни, ибо другой ему не дано; любовь, которую так красиво изображают поэты, всего лишь потребность быть любимым и в пустыне жизни стать предметом чьей-то заботы; правосудие лишь мешает одной алчности пожрать другую. Но обо всем об этом никто не говорит. Даже наша власть правит нами на языке поэзии. Наши властители между собой справедливо обзывают граждан опасным зверьем и многоголовой гидрой; однако как они обращаются к буйным избирателям с предвыборных трибун, надежно охраняемых вооруженной стражей? Разве в их устах избиратели не превращаются в "столпов республики", "достойных потомков благородных отцов"?
Многие скажут, что великая доблесть поэзии в том, что она воспитывает людей и дает им образцы, которым следует подражать, и что таким путем боги возвещают законы своим детям. Однако это явно не так, потому что поэзия влияет на человека подобно лести: она усыпляет побуждение к действию, отнимает желание честно заслужить похвалу. На первый взгляд она кажется просто ребячеством, опорой слабых и утешением в беде, но нет! Поэзия - зло. Она обезоруживает безоружных и удваивает тоску.
О поэте издавно сложилось такое предствление: он беспомощен в практических делах, рассеянность часто делает его смешным, он нетерпелив, раздражителен, подвержен неумеренным страстям. Эти всем известные черты иногда объясняют тем, что поэты-де погружены в познание истин, лежащих вне видимого мира, и что это познание вечных истин сродни безумию или богоданной мудрости. Но я объясняю это иначе. Я думаю, что все поэты в детстве были больно ранены или уязвлены жизнью, и это навсегда вселило в них страх перед любыми житейскими неурядицами. Недоверие и ненависть побуждают их выдумывать другой, воображаемый мир. Поэтическим мир - это плод не более глубокого презрения, а более осторой тоски. Поэзия - особый язык внутри общего языка, призванный описывать жизнь, которой никогда не было и не будет, но образы ее так заманчивы, что люди проникаются ими и видят себя не такими, каковы они на самом деле. Мнение мое подтверждается тем, что даже тогда, когда поэты порицают жизнь, описывая всю ее очевидную бессмыслицу, читатель все равно ощущает душевный подъем, ибо и в своем осуждении поэты предполагают наличие более благородного и справедливого порядка вещей, мерой которого ои нас судят и которого, по их мнению, можно достичь."