НЕ РАССТАНУСЬ С КОМСОМОЛОМ
Далее идёт текст очерка, написанного в 1980 году и опубликованного в 1988. ейчас его можно за многое критиковать, а можно просто принять к сведению. Ещё раз напоминаю: вранья здесь нет. Очерк даю в том виде, как он публиковался в сборнике "Тронь страницы, и года встают". Только название я вернул прежнее.
ГЛИНА РЫЖАЯ И ГОЛУБАЯ
Глава 1. Скептическая
-- Не прирастёт, -- сказал Миша. - Зря ломаемся.
-- Конечно, не прирастёт, -- согласился я. - Кто же кладёт дёрн в октябре? Заморозку уже.
-- Да и какой это дёрн? Это луговина, её пахали недавно…
Так мы жаловались друг другу, а сами тем временем продолжали укладывать, выравнивать тяжеленные смёрзшиеся пласты дёрна. На первом поле было легче, там хоть дёрн был хороший: прочный и лёгкий. А тут пласты по тридцать сантиметров толщиной, которые ещё подрезать приходится, рассыпаются от собственного веса. Но делать нечего, другого дёрна нет, а работать надо, иначе весенняя вода размоет землю, и бетонные лотки завалятся.
Лотки тоже клали мы. Месяц назад. Месяц назад здесь была просто грязная канава, а сейчас это гидротехническое сооружение, почти готовое к сдаче. По твёрдому руслу можно из конца в конец пройти за три минуты. Из асбоцементных труб льются струйки жёлтой воды. Струйки были очень тонкими, болото очень мокрое, а настроение очень неважное, совсем не такое, как в начале сезона.
Два месяца назад, собираясь сюда, мы узнали, что будем осваивать нечерноземье. Сначала в это было трудно поверить: как известно, самое интересное всегда бывает далеко. БАМ - где-то на краю земли, КамАЗ - тоже не близко. И вдруг - нечерноземье, о котором столько пишут и говорят, находится у нас. Куда ни погляди - всюду нечерноземье! И комсомольско-молодёжный отряд Ленинградского обкома ВЛКСМ, приехавший на мелиорацию, -- это часть того самого всесоюзного отряда, о котором можно прочитать в газете. Но потом оказалось, что не всё, что рядом, легко даётся.
Если кто-то думает, что главное в слове «нечерноземье» -- чернозём, то он глубоко ошибается. Главное в этом слове - частица «не». Не только чернозёма здесь нет, но и вообще мало-мальски приличной почвы. Зато чем богата Ленинградская земля, так это глиной. Глина голубая и рыжая, тяжёлая, мокрая и липкая. В ней вязнут ноги и трактора.
Поле, на котором мы работали, было культурным. Весной целый месяц не выпадало дождей, и его засеяли смесью овса, гороха и подсолнечника. Потом пошли дожди, и поле, словно огромная чашка, стало собирать воду. Правда, чашка оказалась с трещиной: по нашей канаве весело бежал мутный глинистый ручеёк. Нас ручеёк вовсе не радовал, он разводил много грязи, мокрая глина липла к лопатам, лотки в ней заваливались, и их приходилось укреплять кольями. А вот осушить поле ручеёк не мог, и стебли овса и молоденьких подсолнечников были залиты водой.
Однажды на поле появился комбайн. Состриг урожай на горушке, попробовал спуститься на дно чашки, тут же завяз, с трудом выбрался и укатил. На следующий день вместо него приехали два трактора «Кировец». Один из гигантов тащил косилку, казавшуюся рядом с ним игрушкой. Кировец с косилкой пошёл вниз. Сначала он шёл легко и свободно, потом гул мотора изменился, выхлоп стал лиловым, движение замедлилось, некоторое время «Кировец» ещё двигался рывками, но в конце концов, застрял окончательно. Второй трактор двинулся на помощь, но не прошёл и полпути. Две мощных машины завязли в грязи и не могли оттуда выбраться. Колёса в рост взрослого человека буксовали впустую, им не за что было зацепиться в податливой мягкой глине. Наконец, трактористы выбрались из машин и направились к нам.
-- У тебя болотник? - спросили они Колю, машиниста подъёмного крана.
-- Болотник.
-- Дёрни нас, ладно? Самим не выбраться.
Кран стоял на другой стороне канавы, идти в обход было больше километра, но не бросать же людей на произвол судьбы… Коля вздохнул, залез в кран, и тот зашлёпал своими широченными болотными гусеницами. Тонны грязи облепляли гусеницы со всех сторон, но кран меланхолично перемешивал их и двигался вперёд со скоростью три километра в час. И хотя дизель у крана мощностью всего семьдесят пять лошадиных сил, но всё же он вытащил «Кировцы» из плена и отбуксировал их на сухое место. Правда, нормы в этот день мы не выполнили.
На следующий день по нескошенному овсу бродили коровы с ближней фермы. Урожай собрать не удалось. И это было в сентябре, при хорошей погоде. Потом наступил октябрь, начались заморозки, а нам ещё предстояло положить тысячу квадратных метров дёрна. Оснований для пессимизма было хоть отбавляй.
Глава 2. Оптимистическая
Комсомольско-молодёжные отряды Ленинградского обкома ВЛКСМ вот уже несколько лет трудятся на строительных объектах Ленмелиорации. Работают весной и осенью, когда у студентов ещё идут экзамены или уже начались занятия. В июле и августе в помощь мелиораторам выезжают студенческие отряды.
И вот получилось так, что на следующий год весной я снова поехал на мелиорацию и попал в ту же самую ПМК. И объект оказался в каких-то двух километрах от прошлогодней канавы… Разумеется, в первый же день вместо обеда я побежал смотреть её. Я был уверен, что дёрн не прирос, но он должен был спасти лотки от вешней воды. Кроме того, было интересно посмотреть, стало ли хоть капельку посуше в чашке. Поле было серым, без единой травинки. По свежевспаханной земле бродили грачи и почему-то очень много чаек. Весна выдалась дождливой, влажная земля чмокала под ногами даже на горке.
Канал открылся неожиданно - идеально прямой полукилометровый разрез на сером теле поля. Он ярко зеленел, словно по дну дважды черкнули зелёным карандашом. Дёрн не вымерз, и вода сумела размыть его всего в двух местах. Он плотно лежал вдоль лотков, и стыки между кусками были почти незаметны в густой траве. А по полю, по тому самому месту, где полгода назад беспомощно барахтались мощные «Кировцы» весело бегал маленький трактор «Беларусь» и развозил на тележке органические удобрения.
Глава 3. Тяжёлая работа
Вскоре снова начались трудовые будни. Красоты природы радуют на отдыхе, а устанавливать лотки на дно канала - очень тяжёлая работа. Сам лоток - шестиметровое бетонное корыто - весит восемьсот килограммов, и двигают его подъёмным краном. Зато всё остальное изволь делать вручную: и зажим заводить - а он, между прочим, три пуда тянет, -- и сам лоток поправлять, если неровно ляжет.
Грязь вокруг непролазная, по ней ни побежать, ни пройти толком. Завязнут сапоги - стой как приклеенный. Раз, когда лоток чуть не сорвался, пришлось мне из сапог выпрыгивать и убегать босиком по глине.
Бригада, укладывающая лотки, задаёт темп всему отряду. Пока лоток не поставлен, нельзя ни засыпать пазухи, ни оборудовать коллекторы, ни дерновать, ни даже засевать откосы. И если у передовой группы заминка, то простой грозит и всем остальным, а значит, на следующий день часть людей снимут и пошлют собирать камни. И передовая группа выкладывается до предела.
В тот день вернулись в лагерь, как всегда, последними. Сначала пошли в душ - смывать нечерноземье. Вода для душа в огромном баке на солнце греется. Только тёплая уже вылилась на тех, кто с работы раньше приходит. Пока мылся, не заметил, что в лагерь начальство приехало. Захожу в клуб (мы в сельском клубе жили) и вижу: сидит директор ПМК и объясняет что-то про пионеров.
И вдруг он поворачивается ко мне и говорит:
-- Вот его бригадиром назначим.
Оказывается, совхозные ребята организовали бригаду для сбора камней на полях и нужен им бригадир.
-- Ты человек опытный, -- говорит директор, -- на мелиорации второй сезон, тебе и карты в руки. Главное - техника безопасности. Пятнадцать детишек тебе даём. Следи, чтобы на мине никто не подорвался, под трактор чтоб не лезли и чтобы никто не попал под пену.
А надо сказать, что пена у механизаторов не совсем то же самое, что мыльная пена. Она немножко потяжелее. Это стальной лист весом в полтонны, который цепляется к стосильному гусеничному трактору, и трактор волочёт эти первобытные санки по любому бездорожью. Бригада идёт рядом и кидает на пену камни и коряги, в изобилии встречающиеся на недавно распаханных полях.
-- Тракториста, -- говорит директор, -- дадим тебе самого лучшего.
Что ж, буду, значит, пионервожатым.
На следующий день знакомлюсь с ребятами. Трое мальчишек и двенадцать девочек! и с ними я должен камни собирать? Однако делать нечего, погрузились в автобус и покатили.
Теперь на поле работали две бригады. Одна -- пионерская, другая - комсомольская. Комсомольцам - в среднем по двадцать два года, пионерам - по двенадцать. А трактора идут рядом.
-- Обгоним комсомольцев! - кричат мои подшефные.
-- Давайте, обгоним.
Зашустрили ребята, забегали. И вдруг - целая россыпь камней. Тут уже мне пришлось поворачиваться: большие камни детям таскать нельзя.
-- Скорее! - кричит бригада.
А мне, как назло, такой валун попался, что с места не сдвинуть. Пришлось отцеплять трактор, он корчевателем камень из земли выворотил и на лист затолкал. Но времени много потеряли, соперники уже на хвосте висят. Только тронулись - новый валун. Камень килограммов триста весом, но круглый и в земле неглубоко сидит. Поднатужился я и вкатил его на пену.
-- Ура! - кричат ребята. - А вон ещё один!
…В тот день я вернулся в лагерь рано. Какая вода в душе была - не помню. Пошёл спать. Только ведь и заснуть не могу. Лишь забудусь - руки сами собой дёргаются, словно камень из земли выворачивают. Неужели я когда-то считал, что класть лотки трудно? Самая тяжёлая работа на свете - быть пионервожатым.
Глава 4. О войне
Землю тяжело ранить. Зато раненная однажды, она долго хранит память о нанесённой обиде. Сравниться с памятью земли может только людская память. И пусть давно не находит взгляд и следа от запаханных траншей, пусть затянулась кора на стволе старого дерева, шумящая на вершине холма над именами четверых советских моряков, повешенных здесь фашистами, -- но люди помнят и этих четверых, и бои, что гремели здесь. И земля тоже помнит.
Местные жители рассказали, что раньше на холме стояла деревня. Во время войны фашисты сожгли её, не осталось ничего, только камни от фундаментов. Поэтому там так трудно работать.
Гитлеровцы, когда их от Ленинграда гнали, сумели закрепиться здесь и держались почти месяц. Сбивали их с высоты миномётным огнём, и в болотной земле схоронилось много неразорвавшихся мин, особенно под горой, где проходила передовая линия.
Мин нам к тому времени ещё не попадалось, но всякого железа на поле было предостаточно. Девочки, к великой зависти мальчишек, даже выкопали где-то искорёженный, проржавевший станковый пулемёт и потащили его в посёлок, в школьный музей.
К концу недели разобрались мы с завалами камней на месте деревни и начали спускаться в низинку. Перед началом работ я строго-настрого запретил пионерам даже пальцем прикасаться к чему-то железному. И тут же раскаялся в этом. Запретный плод сладок - со всех концов поля потащили ребята разный хлам: колючую проволоку, каски, стабилизаторы от мин - кто на что наткнётся.
Набралась на краю поля большая куча металлолома. Взрывчатого, слава богу, ничего не было, одну мину я успел заметить раньше всех и потихоньку унёс в лес.
Уселись разбирать трофеи.
-- Это что?
-- Патрон от осветительной ракеты. Немецкий.
-- Проволока чья?
-- Немецкая. Видишь, в две нитки скручена и колючек много.
-- А патроны от чего?
-- Большие - от немецкой винтовки, поменьше - от шмайсера.
Наконец кто-то не выдержал:
-- Где же наше оружие?
-- Видишь ли, -- говорю, -- во-первых, здесь были позиции фашистов, а во вторых, немецкое оружие лучше сохранилось. Проволока у них вдвое толще, патроны цельномедные, не ржавеют. Советские противотанковые мины были в деревянных корпусах и давно в труху обратились, а фашистские - в дюралевых, они и через сто лет опасны будут. Ведь Гитлер столько лет к войне готовился. Только не помогли ему ни дюралевые мины, ни цельномедные патроны, ни толстая проволока. А нам во время войны некогда было налаживать сложное производство, вот и монтировали мины в патефонных ящиках…
Тут меня перебил тракторист. Это был пожилой человек, вечно хмурый и такой нелюдимый, что за две недели я не узнал даже его имени. Обычно во время перекуров он сидел неподалёку от нас, глядя в сторону. И вдруг этот странный человек повернулся и сказал:
-- Ерунда всё это. Просто фашист ставил мины, не думая, а мы-то знали, что нам эти поля после войны пахать придётся.
Глава 5. Находки
Мальчишки очень старались отыскать на поле что-то необычное, и, как это всегда бывает, все открытия делали не они, а девочки.
Вот бежит по полю Света, руками машет, глаза круглые и испуганные.
-- Там! Там.. - кричит, а объяснить толком не может.
Пошли смотреть. Оказывается, вытащил плуг на поверхность небольшой тюбик из толстой фольги. Из разорванного угла сыплется белый порошок, а на боку чётко чернеют непонятные готические буквы.
-- Не трогать! - говорю. - Кто знает, что это за гадость.
-- Я знаю! - шепчет кто-то. - Тут раньше ручей был, который сейчас в канал отвели, и тёк он прямо к нашим окопам. Это фашисты воду отравляли!
Один из ребят старательно перерисовывал буквы в блокнот.
-- У меня дома словарь есть, -- сказал он. - Папа переведёт.
Никто не ожидал, что сообщит нам переводчик на следующий день: зубная паста! В это никто не мог поверить. Серёжа даже сказал:
-- Они здесь стреляли, убивали, деревню сожгли, но чтобы они после этого ещё и зубы чистили?.. Не может такого быть!
Следующая находка была пострашнее. Работали на самом краю поля, бригада, как всегда, шла рядом с пеной. Вдруг слышу за спиной Галин голос:
-- А это что такое?
Гляжу - держит Галя в руках гранату. И какую гранату! Кольца в помине нет, ручка переломлена, какие-то проволоки торчат. Видно, только что под трактором побывала. Вот и гадай, то ли она уже никогда не взорвётся, то ли прямо сейчас рванёт. Граната наступательного действия, радиус разлёта осколков - тридцать метров, но нам и пяти вполне хватит.
Честно говоря, я не помню, как схватил и кинул её. Упала граната за каменным валом, что на краю поля. Не взорвалась.
Только мне и сейчас иногда снится, будто стою я, смотрю вслед гранате и жду, когда же она на тридцать метров улетит. А она, как назло, застыла в воздухе и ни с места.
После этого случая пошёл я к директору ПМК и попросил, чтобы перевели бригаду на другой объект. В конце концов, не дело - детей на минное поле посылать. Директор меня выслушал и спрашивает:
-- На скольких полях успел поработать?
-- На четырёх.
-- И какое из них рекомендуешь?
Перебрал я в памяти поля: нет, на всех четырёх одно и то же.
-- Такая уж наша земля, ленинградская, -- говорит директор.
Глава 6. Память
Бывало так: иду по полю и вдруг узнаю место.
-- Вон на той горушке, -- говорю, -- в прошлом году был склад гончарной трубки.
Мне, конечно, никто не верит. Поле большое, горушек на нём полно и все похожие. А как подходим поближе, то видим кирпичные осколки. Значит, действительно, был здесь склад. Целые трубки увезли, а разбитые остались. Вот они.
И так не один раз. Под конец стал я думать, что у меня такая сверхъестественная память. Но произошло следующее.
Однажды нас повезли обедать куда-то чуть не за двадцать километров. Едем по шоссе, справа и слева поля, иногда кустарник. Ничего особо примечательного. И тут один из трактористов вскакивает и начинает ругаться:
-- Ах, мерзавцы, надо же так мост уделать!
-- Что такое?
-- Да там -- сейчас проехали - переезд через канал, трёх лет нет, как сдали, а его так укатали тракторами, что и не узнать. Оба оголовка вдрызг разбиты, нет, чтобы по серёдке проехать, прут куда глаза глядят! Совести у них нет!
-- А что, это поле тоже наша ПМК мелиорировала?
-- Как же! Тут все поля через наши руки прошли. Вот это, что сейчас проезжаем, в шестьдесят восьмом году сдали. А то, что за лесом - в шестьдесят пятом. У меня там трактор в немецкий блиндаж провалился. А этот канал строили в семьдесят третьем. Там на горе ключи, а внизу было болото. Много мы с ним намучились, зато теперь вместо болота поле и ручей.
Автобус бежал по шоссе, тракторист рассказывал такие разные истории лежавших вокруг совсем одинаковых полей, и я понял, что нет в памяти ничего сверхъестественного, просто всякое поле запоминается человеку, если он на нём работал.
(продолжение следует)
ГЛИНА РЫЖАЯ И ГОЛУБАЯ
Глава 1. Скептическая
-- Не прирастёт, -- сказал Миша. - Зря ломаемся.
-- Конечно, не прирастёт, -- согласился я. - Кто же кладёт дёрн в октябре? Заморозку уже.
-- Да и какой это дёрн? Это луговина, её пахали недавно…
Так мы жаловались друг другу, а сами тем временем продолжали укладывать, выравнивать тяжеленные смёрзшиеся пласты дёрна. На первом поле было легче, там хоть дёрн был хороший: прочный и лёгкий. А тут пласты по тридцать сантиметров толщиной, которые ещё подрезать приходится, рассыпаются от собственного веса. Но делать нечего, другого дёрна нет, а работать надо, иначе весенняя вода размоет землю, и бетонные лотки завалятся.
Лотки тоже клали мы. Месяц назад. Месяц назад здесь была просто грязная канава, а сейчас это гидротехническое сооружение, почти готовое к сдаче. По твёрдому руслу можно из конца в конец пройти за три минуты. Из асбоцементных труб льются струйки жёлтой воды. Струйки были очень тонкими, болото очень мокрое, а настроение очень неважное, совсем не такое, как в начале сезона.
Два месяца назад, собираясь сюда, мы узнали, что будем осваивать нечерноземье. Сначала в это было трудно поверить: как известно, самое интересное всегда бывает далеко. БАМ - где-то на краю земли, КамАЗ - тоже не близко. И вдруг - нечерноземье, о котором столько пишут и говорят, находится у нас. Куда ни погляди - всюду нечерноземье! И комсомольско-молодёжный отряд Ленинградского обкома ВЛКСМ, приехавший на мелиорацию, -- это часть того самого всесоюзного отряда, о котором можно прочитать в газете. Но потом оказалось, что не всё, что рядом, легко даётся.
Если кто-то думает, что главное в слове «нечерноземье» -- чернозём, то он глубоко ошибается. Главное в этом слове - частица «не». Не только чернозёма здесь нет, но и вообще мало-мальски приличной почвы. Зато чем богата Ленинградская земля, так это глиной. Глина голубая и рыжая, тяжёлая, мокрая и липкая. В ней вязнут ноги и трактора.
Поле, на котором мы работали, было культурным. Весной целый месяц не выпадало дождей, и его засеяли смесью овса, гороха и подсолнечника. Потом пошли дожди, и поле, словно огромная чашка, стало собирать воду. Правда, чашка оказалась с трещиной: по нашей канаве весело бежал мутный глинистый ручеёк. Нас ручеёк вовсе не радовал, он разводил много грязи, мокрая глина липла к лопатам, лотки в ней заваливались, и их приходилось укреплять кольями. А вот осушить поле ручеёк не мог, и стебли овса и молоденьких подсолнечников были залиты водой.
Однажды на поле появился комбайн. Состриг урожай на горушке, попробовал спуститься на дно чашки, тут же завяз, с трудом выбрался и укатил. На следующий день вместо него приехали два трактора «Кировец». Один из гигантов тащил косилку, казавшуюся рядом с ним игрушкой. Кировец с косилкой пошёл вниз. Сначала он шёл легко и свободно, потом гул мотора изменился, выхлоп стал лиловым, движение замедлилось, некоторое время «Кировец» ещё двигался рывками, но в конце концов, застрял окончательно. Второй трактор двинулся на помощь, но не прошёл и полпути. Две мощных машины завязли в грязи и не могли оттуда выбраться. Колёса в рост взрослого человека буксовали впустую, им не за что было зацепиться в податливой мягкой глине. Наконец, трактористы выбрались из машин и направились к нам.
-- У тебя болотник? - спросили они Колю, машиниста подъёмного крана.
-- Болотник.
-- Дёрни нас, ладно? Самим не выбраться.
Кран стоял на другой стороне канавы, идти в обход было больше километра, но не бросать же людей на произвол судьбы… Коля вздохнул, залез в кран, и тот зашлёпал своими широченными болотными гусеницами. Тонны грязи облепляли гусеницы со всех сторон, но кран меланхолично перемешивал их и двигался вперёд со скоростью три километра в час. И хотя дизель у крана мощностью всего семьдесят пять лошадиных сил, но всё же он вытащил «Кировцы» из плена и отбуксировал их на сухое место. Правда, нормы в этот день мы не выполнили.
На следующий день по нескошенному овсу бродили коровы с ближней фермы. Урожай собрать не удалось. И это было в сентябре, при хорошей погоде. Потом наступил октябрь, начались заморозки, а нам ещё предстояло положить тысячу квадратных метров дёрна. Оснований для пессимизма было хоть отбавляй.
Глава 2. Оптимистическая
Комсомольско-молодёжные отряды Ленинградского обкома ВЛКСМ вот уже несколько лет трудятся на строительных объектах Ленмелиорации. Работают весной и осенью, когда у студентов ещё идут экзамены или уже начались занятия. В июле и августе в помощь мелиораторам выезжают студенческие отряды.
И вот получилось так, что на следующий год весной я снова поехал на мелиорацию и попал в ту же самую ПМК. И объект оказался в каких-то двух километрах от прошлогодней канавы… Разумеется, в первый же день вместо обеда я побежал смотреть её. Я был уверен, что дёрн не прирос, но он должен был спасти лотки от вешней воды. Кроме того, было интересно посмотреть, стало ли хоть капельку посуше в чашке. Поле было серым, без единой травинки. По свежевспаханной земле бродили грачи и почему-то очень много чаек. Весна выдалась дождливой, влажная земля чмокала под ногами даже на горке.
Канал открылся неожиданно - идеально прямой полукилометровый разрез на сером теле поля. Он ярко зеленел, словно по дну дважды черкнули зелёным карандашом. Дёрн не вымерз, и вода сумела размыть его всего в двух местах. Он плотно лежал вдоль лотков, и стыки между кусками были почти незаметны в густой траве. А по полю, по тому самому месту, где полгода назад беспомощно барахтались мощные «Кировцы» весело бегал маленький трактор «Беларусь» и развозил на тележке органические удобрения.
Глава 3. Тяжёлая работа
Вскоре снова начались трудовые будни. Красоты природы радуют на отдыхе, а устанавливать лотки на дно канала - очень тяжёлая работа. Сам лоток - шестиметровое бетонное корыто - весит восемьсот килограммов, и двигают его подъёмным краном. Зато всё остальное изволь делать вручную: и зажим заводить - а он, между прочим, три пуда тянет, -- и сам лоток поправлять, если неровно ляжет.
Грязь вокруг непролазная, по ней ни побежать, ни пройти толком. Завязнут сапоги - стой как приклеенный. Раз, когда лоток чуть не сорвался, пришлось мне из сапог выпрыгивать и убегать босиком по глине.
Бригада, укладывающая лотки, задаёт темп всему отряду. Пока лоток не поставлен, нельзя ни засыпать пазухи, ни оборудовать коллекторы, ни дерновать, ни даже засевать откосы. И если у передовой группы заминка, то простой грозит и всем остальным, а значит, на следующий день часть людей снимут и пошлют собирать камни. И передовая группа выкладывается до предела.
В тот день вернулись в лагерь, как всегда, последними. Сначала пошли в душ - смывать нечерноземье. Вода для душа в огромном баке на солнце греется. Только тёплая уже вылилась на тех, кто с работы раньше приходит. Пока мылся, не заметил, что в лагерь начальство приехало. Захожу в клуб (мы в сельском клубе жили) и вижу: сидит директор ПМК и объясняет что-то про пионеров.
И вдруг он поворачивается ко мне и говорит:
-- Вот его бригадиром назначим.
Оказывается, совхозные ребята организовали бригаду для сбора камней на полях и нужен им бригадир.
-- Ты человек опытный, -- говорит директор, -- на мелиорации второй сезон, тебе и карты в руки. Главное - техника безопасности. Пятнадцать детишек тебе даём. Следи, чтобы на мине никто не подорвался, под трактор чтоб не лезли и чтобы никто не попал под пену.
А надо сказать, что пена у механизаторов не совсем то же самое, что мыльная пена. Она немножко потяжелее. Это стальной лист весом в полтонны, который цепляется к стосильному гусеничному трактору, и трактор волочёт эти первобытные санки по любому бездорожью. Бригада идёт рядом и кидает на пену камни и коряги, в изобилии встречающиеся на недавно распаханных полях.
-- Тракториста, -- говорит директор, -- дадим тебе самого лучшего.
Что ж, буду, значит, пионервожатым.
На следующий день знакомлюсь с ребятами. Трое мальчишек и двенадцать девочек! и с ними я должен камни собирать? Однако делать нечего, погрузились в автобус и покатили.
Теперь на поле работали две бригады. Одна -- пионерская, другая - комсомольская. Комсомольцам - в среднем по двадцать два года, пионерам - по двенадцать. А трактора идут рядом.
-- Обгоним комсомольцев! - кричат мои подшефные.
-- Давайте, обгоним.
Зашустрили ребята, забегали. И вдруг - целая россыпь камней. Тут уже мне пришлось поворачиваться: большие камни детям таскать нельзя.
-- Скорее! - кричит бригада.
А мне, как назло, такой валун попался, что с места не сдвинуть. Пришлось отцеплять трактор, он корчевателем камень из земли выворотил и на лист затолкал. Но времени много потеряли, соперники уже на хвосте висят. Только тронулись - новый валун. Камень килограммов триста весом, но круглый и в земле неглубоко сидит. Поднатужился я и вкатил его на пену.
-- Ура! - кричат ребята. - А вон ещё один!
…В тот день я вернулся в лагерь рано. Какая вода в душе была - не помню. Пошёл спать. Только ведь и заснуть не могу. Лишь забудусь - руки сами собой дёргаются, словно камень из земли выворачивают. Неужели я когда-то считал, что класть лотки трудно? Самая тяжёлая работа на свете - быть пионервожатым.
Глава 4. О войне
Землю тяжело ранить. Зато раненная однажды, она долго хранит память о нанесённой обиде. Сравниться с памятью земли может только людская память. И пусть давно не находит взгляд и следа от запаханных траншей, пусть затянулась кора на стволе старого дерева, шумящая на вершине холма над именами четверых советских моряков, повешенных здесь фашистами, -- но люди помнят и этих четверых, и бои, что гремели здесь. И земля тоже помнит.
Местные жители рассказали, что раньше на холме стояла деревня. Во время войны фашисты сожгли её, не осталось ничего, только камни от фундаментов. Поэтому там так трудно работать.
Гитлеровцы, когда их от Ленинграда гнали, сумели закрепиться здесь и держались почти месяц. Сбивали их с высоты миномётным огнём, и в болотной земле схоронилось много неразорвавшихся мин, особенно под горой, где проходила передовая линия.
Мин нам к тому времени ещё не попадалось, но всякого железа на поле было предостаточно. Девочки, к великой зависти мальчишек, даже выкопали где-то искорёженный, проржавевший станковый пулемёт и потащили его в посёлок, в школьный музей.
К концу недели разобрались мы с завалами камней на месте деревни и начали спускаться в низинку. Перед началом работ я строго-настрого запретил пионерам даже пальцем прикасаться к чему-то железному. И тут же раскаялся в этом. Запретный плод сладок - со всех концов поля потащили ребята разный хлам: колючую проволоку, каски, стабилизаторы от мин - кто на что наткнётся.
Набралась на краю поля большая куча металлолома. Взрывчатого, слава богу, ничего не было, одну мину я успел заметить раньше всех и потихоньку унёс в лес.
Уселись разбирать трофеи.
-- Это что?
-- Патрон от осветительной ракеты. Немецкий.
-- Проволока чья?
-- Немецкая. Видишь, в две нитки скручена и колючек много.
-- А патроны от чего?
-- Большие - от немецкой винтовки, поменьше - от шмайсера.
Наконец кто-то не выдержал:
-- Где же наше оружие?
-- Видишь ли, -- говорю, -- во-первых, здесь были позиции фашистов, а во вторых, немецкое оружие лучше сохранилось. Проволока у них вдвое толще, патроны цельномедные, не ржавеют. Советские противотанковые мины были в деревянных корпусах и давно в труху обратились, а фашистские - в дюралевых, они и через сто лет опасны будут. Ведь Гитлер столько лет к войне готовился. Только не помогли ему ни дюралевые мины, ни цельномедные патроны, ни толстая проволока. А нам во время войны некогда было налаживать сложное производство, вот и монтировали мины в патефонных ящиках…
Тут меня перебил тракторист. Это был пожилой человек, вечно хмурый и такой нелюдимый, что за две недели я не узнал даже его имени. Обычно во время перекуров он сидел неподалёку от нас, глядя в сторону. И вдруг этот странный человек повернулся и сказал:
-- Ерунда всё это. Просто фашист ставил мины, не думая, а мы-то знали, что нам эти поля после войны пахать придётся.
Глава 5. Находки
Мальчишки очень старались отыскать на поле что-то необычное, и, как это всегда бывает, все открытия делали не они, а девочки.
Вот бежит по полю Света, руками машет, глаза круглые и испуганные.
-- Там! Там.. - кричит, а объяснить толком не может.
Пошли смотреть. Оказывается, вытащил плуг на поверхность небольшой тюбик из толстой фольги. Из разорванного угла сыплется белый порошок, а на боку чётко чернеют непонятные готические буквы.
-- Не трогать! - говорю. - Кто знает, что это за гадость.
-- Я знаю! - шепчет кто-то. - Тут раньше ручей был, который сейчас в канал отвели, и тёк он прямо к нашим окопам. Это фашисты воду отравляли!
Один из ребят старательно перерисовывал буквы в блокнот.
-- У меня дома словарь есть, -- сказал он. - Папа переведёт.
Никто не ожидал, что сообщит нам переводчик на следующий день: зубная паста! В это никто не мог поверить. Серёжа даже сказал:
-- Они здесь стреляли, убивали, деревню сожгли, но чтобы они после этого ещё и зубы чистили?.. Не может такого быть!
Следующая находка была пострашнее. Работали на самом краю поля, бригада, как всегда, шла рядом с пеной. Вдруг слышу за спиной Галин голос:
-- А это что такое?
Гляжу - держит Галя в руках гранату. И какую гранату! Кольца в помине нет, ручка переломлена, какие-то проволоки торчат. Видно, только что под трактором побывала. Вот и гадай, то ли она уже никогда не взорвётся, то ли прямо сейчас рванёт. Граната наступательного действия, радиус разлёта осколков - тридцать метров, но нам и пяти вполне хватит.
Честно говоря, я не помню, как схватил и кинул её. Упала граната за каменным валом, что на краю поля. Не взорвалась.
Только мне и сейчас иногда снится, будто стою я, смотрю вслед гранате и жду, когда же она на тридцать метров улетит. А она, как назло, застыла в воздухе и ни с места.
После этого случая пошёл я к директору ПМК и попросил, чтобы перевели бригаду на другой объект. В конце концов, не дело - детей на минное поле посылать. Директор меня выслушал и спрашивает:
-- На скольких полях успел поработать?
-- На четырёх.
-- И какое из них рекомендуешь?
Перебрал я в памяти поля: нет, на всех четырёх одно и то же.
-- Такая уж наша земля, ленинградская, -- говорит директор.
Глава 6. Память
Бывало так: иду по полю и вдруг узнаю место.
-- Вон на той горушке, -- говорю, -- в прошлом году был склад гончарной трубки.
Мне, конечно, никто не верит. Поле большое, горушек на нём полно и все похожие. А как подходим поближе, то видим кирпичные осколки. Значит, действительно, был здесь склад. Целые трубки увезли, а разбитые остались. Вот они.
И так не один раз. Под конец стал я думать, что у меня такая сверхъестественная память. Но произошло следующее.
Однажды нас повезли обедать куда-то чуть не за двадцать километров. Едем по шоссе, справа и слева поля, иногда кустарник. Ничего особо примечательного. И тут один из трактористов вскакивает и начинает ругаться:
-- Ах, мерзавцы, надо же так мост уделать!
-- Что такое?
-- Да там -- сейчас проехали - переезд через канал, трёх лет нет, как сдали, а его так укатали тракторами, что и не узнать. Оба оголовка вдрызг разбиты, нет, чтобы по серёдке проехать, прут куда глаза глядят! Совести у них нет!
-- А что, это поле тоже наша ПМК мелиорировала?
-- Как же! Тут все поля через наши руки прошли. Вот это, что сейчас проезжаем, в шестьдесят восьмом году сдали. А то, что за лесом - в шестьдесят пятом. У меня там трактор в немецкий блиндаж провалился. А этот канал строили в семьдесят третьем. Там на горе ключи, а внизу было болото. Много мы с ним намучились, зато теперь вместо болота поле и ручей.
Автобус бежал по шоссе, тракторист рассказывал такие разные истории лежавших вокруг совсем одинаковых полей, и я понял, что нет в памяти ничего сверхъестественного, просто всякое поле запоминается человеку, если он на нём работал.
(продолжение следует)