НЕБО, РЖД, ДЕВУШКА...
Уже жаловался и печалился. Прямо вот тут. А всё равно, каждый раз как подходит, так и начинается...
Сколько у меня уже было этих вражеских воздушных миль, а до того - родных километров? Сколько взлётов и посадок, начиная с четырёх лет от роду на рейсах Москва-Хабаровск (Ту-104 и Ту-114), а оттуда - Хабаровск-Сахалин на Ил-14 или обратно по маршруту Южно-Сахалинск - Москва на Ил-18?... И ведь хоть кол на голове теши (старинное российское педагогическое причитание), а ничего в этой голове, благодарно принявшей заботливо отёсанный кол, не меняется. Вообще ничего...
- М О Я Ж И З Н Ь В А В И А Ц И И -
Я их боюсь, и я знаю почему. Ну, во-первых, у них у всех болтаются крылья. Или трясутся. В них, в крыльях, что-то постоянно елозит, ползают с пугающим звуком какие-то закрылки, лонжероны, рули, а когда все это железо разъезжается, то выясняется, что крыло насквозь дырявое. Честное слово! - там живого места нет.
Я не знаю, может быть, это только одно крыло, другого я ни разу не видел. В смысле, я не видел сразу двух крыльев вместе. Я сижу у окошка и вижу только одно крыло. Так вот, то, которое я вижу, оно - дырявое. Ну, это - во-первых.
А, во-вторых, я не понимаю, почему они вообще летают. То есть мне объясняли, я верил, соглашался, но только до того момента, пока не увижу свое дырявое крыло. И там в одном месте на нем всегда написано «не наступать!». Нигде больше нет, а там есть. И я сразу думаю: «а вдруг нечаянно наступили и никому не сказали?»
Потом мне совершенно не нравятся фразы, которые говорит летчик. Он сначала как-то очень человечно рассказывает, куда и как мы с ним полетим, потом желает приятного полета, а потом как-то скороговоркой приказывает бортпроводникам куда-то идти, где-то собираться, переводить какие-то ручки в какое-то положение…
Почему бы так же просто, с легкой иронией не рассказать об этом нам всем? Мы ж тут все вместе. Мы тоже пойдем переводить ручки в это самое положение и хоть немного отвлечемся.
Потом еще вот эта фраза - «на время взлета и посадки мы выключаем основное освещение». Получается, самолету не хватает тока?
Кстати, происхождение электричества - вторая загадка моей жизни. Ею я вплотную займусь после того, как выясню, почему самолеты летают. Мне всегда интересно, сможет ли самолет взлететь, не выключая основное освещение на взлете? Я так понимаю, что - нет. Иначе бы не выключали.
Так вот, как только они говорят, что сидеть во время взлета мы будем впотьмах (то есть, намекают на то, что иначе ничего не выйдет) я сразу вспоминаю, сколько весил мой чемодан. И эти воспоминания совершенно не прибавляют мне оптимизма. С каким-то другим чемоданом еще бы и взлетели. С моим - вряд ли.
Я очень не люблю взлет. Я не знаю, что я так еще не люблю, как взлет. Самолет на разбеге дрожит так, что кажется, будто он развалится. То есть, может он, конечно, взлетит, но только для того, чтобы развалиться от тряски, которую только что перенес на земле.
А тут он еще и начинает убирать шасси. Это отдельный грохот и тряска. На мой взгляд, все надо делать по порядку: сначала взлети, если уж взлетаешь, потом залети в какое-нибудь тихое место, и убирай себе шасси. Только без грохота. Убирай спокойно, у людей и так сердце не на месте…
Потом начинается этот дурацкий разворот с наклоном, как будто нельзя всю дорогу лететь прямо! Внизу видны домики, трубы, кусок аэропорта… Сразу вспоминаешь, что большинство самолетов разбивается именно на взлете.
Пишут: «…на второй минуте полета, после отказа одного из двигателей…» Как назло, на этой самой второй минуте один из двигателей вдруг начинает работать тише. Один нормально, а один - тише… Вот что тут думать?! А внизу как раз домики и ты точно знаешь куда упадешь. Выбираешь место и понимаешь, что ничего не нравится.
И опять вспоминаешь, сколько весил чемодан. А тут еще голос (опять скороговоркой, но ты уже наловчился и знаешь все их фокусы). Голос говорит (немного придушенно): «старшему бортпроводнику в кабину…» То есть, сам уже не справляется. Там, скажем, на штурвал приналечь, или рычаг потянуть… Ну так позови нас, я, например, сразу прибегу! Вас же двое, а нас много. Дайте потянуть!
И еще это мучение с демонстрацией спасательных средств… Я не хочу ковыряться под креслом в поисках спасательного жилета! Я вообще не понимаю, как это мне в самолете поможет спасательный жилет, тем более, что они просят именно в самолете-то его и не надувать.
Мне не нравится, что на моем жилете будет мигать красная лампочка. Я бы предпочел без нее. На красную лампочку приплывет акула. Я слышал, что каких-то рыб ловят на красных свет. Может, сайру, может - кильку. Но на мою лампочку приплывет акула, я знаю. У кого как, а моя точно откуда угодно ко мне примчится, я просто уверен. И я при этом должен свистеть в какой-то свисток… Странно, в общем. Кислородные маски мне тоже не нравятся. Я думаю, что когда они начнут падать, половина народу просто помрет от страха.
Да и вообще, вот садишься в поезд и никто ж тебе не говорит: «когда вы начнете выпадать из вагона, непременно цепляйтесь за пролетающие мимо столбы и дудите в дудку…» Там сел, поехал, чаю попросил. Никто не учит: «ползком, без обуви, по мерцающим огонькам…» А тут не знаешь, зачем и согласился!
И вот еще что. Все это показное спокойствие стюардесс меня тоже удручает. Как будто не знают, куда собрались и чем все это кончится! Я смотрю на них и не понимаю, зачем они выбрали такую профессию.
Те, кто работает в аэропорту, те - проще. Таможенник спрашивает, сколько я везу с собой денег, я вижу выражение его лица и хорошо его понимаю: действительно, семье эти деньги будут нужней. Пограничник тоже задает два совершенно справедливых вопроса. Первый - «Куда летите?», и второй, еще более разумный - «Зачем?»
И сразу начинаешь жалеть, что чуть раньше не задал эти вопросы себе сам: может, и не полетел бы. Почему пограничник такой умный? - сидит в будке, а вечером домой пойдет, и спать будет в кровати, а не фиг знает на чем!
Те, кто на поле сажают тебя в автобус, те совсем странные. Видимо, много знают. Смотрят мимо тебя, взгляд пустой, чуть вверх, в руке списки (там мы все! - эти списки осталось только подать кому следует!) - «идите, мужчина, в автобус, идите, только вас ждем…» И в переговорное устройство: «Люба, Кузнецова на посадке нет». Ей говорят: «Кузнецова не будет, вези их…» Нас везут, а я думаю про Кузнецова: «Может, он что-то знал?»
Я несколько раз видел, как по проходу, улыбаясь, идет летчик. Я всегда пытливо смотрю на него и пытаюсь понять, остался ли кто-нибудь в кабине. Я ни разу ни в одном поезде не видел, чтобы по вагонам шатался без дела машинист. А эти ходят!
Конечно, в полете меня кормят. Мне это нравится. В том смысле, что мне нравится само то время, когда я ем, сам процесс.
Еда мне не то, чтобы не нравится, а как бы это сказать… Ну, скажем так: несколько раз я вообще не понял что именно я ем. Я подглядывал за другими и видел, что они тоже не понимают. Они, прежде чем начать есть, долго разглядывают то, что им принесли.
А ведь казалось бы - спрашивают тебя «рыбу или мясо?», ты говоришь - «рыбу», они что-то приносят, говорят - «рыба», а после этого ты смотришь и не понимаешь - что это? Я думаю, они так специально делают: все-таки еще какое-то время отнимает…
Когда я сажусь в самолет, я придирчиво его осматриваю. Мне не нравится, если он какой-нибудь потертый. Значит старый. Старый - значит плохой. Совсем новые мне тоже не нравятся - мало летал, я ему не верю.
Но если сосед спрашивает, как, на мой взгляд, этот самолет, хороший или плохой, я всегда говорю - хороший! Я это говорю не ему, а себе. К тому же, пока я на них всегда приземлялся. Но это я воспринимаю как чудо. Потому что ни один из полетов ничего подобного, по моим ощущениям, не предвещал, особенно, когда дело доходило до турбулентности. До нее, кстати, доходило всегда. Я не знаю, где они эти зоны находят, но я в них постоянно попадаю.
***
...Я бы хотел летать в таком самолете, из которого можно в тапках выйти на остановке и купить у бабушки пирожок с вишней, бутылку пива и хрустальный набор местного завода. Мне бы хотелось, чтобы по такому самолету ходили немые и предлагали свои чудесные картинки.
И чтобы, появляясь со стороны хвоста и исчезая в районе кабины, проходила женщина, певуче говоря «семачки! семачки!» И чтобы я при этом явственно слышал, как и в хвосте и в кабине хлопают за ней двери.
Я хочу, чтобы на взлете и посадке стюардесса стояла у открытого люка с желтым флажком и с ласковой укоризной говорила бы мне, высовывающемуся туда же: «Мужчина, ну шо ж вы лезете, мне ж за это будет!...»
Мне грустно, но я почти уверен, что такой самолет построят не скоро. Поэтому я летаю на обычных, а я их, вообще-то, не люблю. Для этого есть очень много причин.
Ну, во-первых, у них у всех болтаются крылья. Во-вторых, я не понимаю, почему они все-таки летают…