УЛИЦА ГОБЕЛЕНОВ. Часть Вторая
Починив кран и выпив стаканчик отцовского бордо «всех мастей» за мое возвращение, Бертран удалился. А я не выдержал и спросил у отца, не знает ли он, кто такой Гийом Ногарэ.
- Де Ногарэ, - просто ответил отец. - Ты забыл приставку «де», Люк. В конце концов, он не мог не быть дворянином на своей должности.
- В смысле? - не понял я. - На какой еще должности? У него что, есть какая-то должность? По-моему, он просто - клошар, или что-то близкое к клошару.
Отец присвистнул:
- Хорош клошар! Ты все забыл на этой войне, Люк. Кто вам преподавал позднее французское средневековье?
- Профессор де Форж.
Отец кивнул:
- Тот самый. Я и забыл, что к твоему поступлению он уже стал профессором… Ну тот, с крокодилами, помнишь? «В Сене водятся крокодилы»… Ты еще их боялся…
- Я их и сейчас боюсь…
- Ну, так вот… - сказал отец, вставая и подходя к одному из книжных шкафов. - Расскажи мне, что ты помнишь о тамплиерах…
…Как будто не было этих лет. Как будто снова я готовился к экзаменам, и отец проверял меня. Он сам всегда был строгим экзаменатором. Он не допускал мысли, что кто-то в университете может сказать, будто его сын держится только на авторитете отца, совершенно ничего самостоятельно не соображая в истории.
Поэтому сейчас, как это было у нас с ним принято несколько лет назад, я прежде всего поудобнее устроился в кресле, собрался с мыслями, продумал весь ответ и только после этого начал говорить. Медленно, не торопясь, как на экзамене. Стараясь ничего не упустить и, при этом, не уходить далеко в сторону от основной темы.
Если честно, то средние века - не самая любимая моя тема. Точнее - вообще нелюбимая. В университете я специализировался на более поздних временах: энциклопедисты, век просвещения, революция, наконец…
Если брать ближе к теме моего диплома - это был Талейран и его окружение. Но не средневековье. Я даже в детстве не играл в рыцарей, мне были, в общем, непонятны все эти менестрели и миннезингеры с их миннезангами и шванками, а самым жутким для меня был крестовый поход детей.
Профессор де Форж, я помню, с восторгом рассказывал нам о виденьи маленького Этьена и о том, что из этого вышло, а я не мог отделаться от мысли, что бедные малыши просто-напросто вместо Палестины оказались в магрибском рабстве…
Одним словом я не любил медиевистику и с удовольствием посвящал свое время Талейрану. Мне казалось, что если когда-то французы и славились игрой ума, то, во всяком случае, не во времена обожаемого отцом Панурга. Но сегодня что-то произошло. Я не сразу понял, что именно меня ворожит, но потом догадался.
На стене, за отцовским рабочим столом, висела старая шпалера. На синем тканом поле были разбросаны маленькие белые и розовые цветы. В центре ткач изобразил женщину в одежде благородной дамы, а у ее колен - присмиревшего единорога.
Я десятки раз видел изображения гобеленов, шпалер, мавританских ковров в учебниках. На втором курсе нас даже водили в знаменитую Королевскую Красильню, основанную еще Жилем Гобеленом, но никогда шпалеры не производили на меня подобного впечатления.
Я смотрел на даму с единорогом, думал о тамплиерах и время начало сдвигаться в моем сознании.
Цветы и деревья, вытканные за спиной у дамы, притягивали мой взгляд, и уводили меня из отцовской квартиры. Они вообще уводили меня из Парижа, с его бульваров и из его садов, куда-то в тягучую даль не пространства, но времени, где на бушуюших травами полях средневековой Франции высились стены крепостей, где под вековыми дубами Аквитании и Нормандии искали покоя молчаливые тени моих предков…
- Мы говорим о первых крестовых походах, - начал я. - То есть, об Урбане Втором, о Петре Пустыннике и о взятии Иерусалима Готфридом Бульонским. Так?
- Не совсем так, - не согласился отец. - Впрочем, если тебе так легче, то давай так… Хотя, Люк, ты сейчас отвечаешь как школьник.
- Интересное дело! - фыркнул я. - Можно подумать, я когда-нибудь увлекался твоими средними веками! Если хочешь знать, в Сорбонне я занимался Талейраном…
Отец покачал головой, вздохнул и сказал:
- Талейран… Я слыхал, у русских, если человек говорит, что он занимается Пушкиным, то это верный признак того, что перед тобой полный кретин…
- Подождем русских, - обиделся я. - Вот войдут они в Париж, мы у них и спросим!
- Не приведи господи! - покачал головой отец. - С меня тут будет довольно и твоих англосаксов.
- Русские-то тебя чем не устраивают? - с упреком спросил я. - Мы у них и лучшего поэта убили и Москву их сожгли…
Отец с досадой отмахнулся:
- Да перестань ты! Они ведь на самом деле странные люди. Я тут вычитал, что в России, если ты говоришь человеку cher ami, то это жуткое ругательство… Это что - нормально? Прости, Люк, но я не понимаю эту нацию…
- Хорошо, - кивнул я. - Полковник Дельфино их понимает и этого для меня довольно. И, между прочим, вспомни русскую эмиграцию! Сейчас все говорят, что, вместо того, чтоб работать таксистами, лучше бы их офицеры служили в нашей армии. Тогда, глядишь, и этого позора с оккупацией бы не было!
- Не согласен, - убежденно сказал отец, - как можно доверить военную службу офицеру, проигравшему битву за собственную Родину? Да и насчет оккупации тоже… Немцы оказались не в состоянии занять даже всей Франции, а в России они снова оккупировали едва ли не полстраны…
И вообще, меня как-то познакомили с одним их князем, не знаю настоящим или нет. Всякий русский бродяга почему-то называет себя дворянином. Впрочем, я не о том... Так вот, у него живут два кота. Одного зовут д'Азюр, а второго - д'Ивуар. Скажи мне, кто так называет животных! Полковник Дельфино? Идиотизм просто! Ты можешь себе представить - кот д'Азюр и кот д'Ивуар? Я говорю: «А почему б вам не завести кошку?» Знаешь, что он ответил? - говорит, «кошки д'Азюр в природе не бывает». Вот пойми, что он этим хотел сказать...
Странные они люди. А ты по отношению к ним совершенно не логичен, Люк! Горяч, я понимаю, но не логичен. Так что, давай вернемся к тамплиерам.
У меня внутри все кипело. Я понимал, что отец в чем-то прав, но за годы войны ко мне пришло убеждение, что холодная академическая правота ученого совершенно не по мне. Но спорить с ним мне не хотелось, к тому же я ни разу не выиграл у него ни одного спора, поэтому сейчас, переборов гнев, я действительно вернулся к разговору о тамплиерах.
- Поговорим о Гуго де Пейене и соборе в Труа. Итак! Святой Бернар утверждает устав нового ордена так называемых «Бедных Христовых Рыцарей»…
- Или «Рыцарей Храма», то есть - «тамплиеров», - подхватил отец. - Кстати, что там в уставе?
- Нормальный устав, - пожал я плечами. - Ну, - послушание, как водится, ну - бедность там… целомудрие у солдат, целебат у рыцарей… Так это почти у всех было.
- Положим, не у всех! - заметил отец. - Если бы так, то не было бы и ересей, и войн с альбигойцами, да и твоя Англия бы по-прежнему сидела бы у себя на задворках и не вякала…
Я засмеялся. Чем больше отец закапывался в медиевистику, тем сильнее он не любил Англию и англичан. Я это замечал за ним и раньше, но с годами его нелюбовь к Англии стала уже просто неприличной.
- Ты забыл, что они теперь наши союзники! - упрекнул я его.
- Да ни черта я не забыл! - отмахнулся отец. - Это ты забыл, что их Черчилль говорит про де Голля. Тоже мне - союзники! Хватит, Люк, закроем эту тему... Что там у тебя еще?…
- Ну, что?… Носили они эти свои прекрасные белые плащи с восьмиконечными крестами…
Теперь засмеялся отец:
- Прекрасные белые плащи, говоришь? Это, знаешь, ты или «Айвенго» в детстве начитался, или в тебе мать, наконец, заговорила. Что тебе их плащи? Вспомни, чем они прославились...
- Ты не прав! - возмутился я. - И плащи, и, главное, - их кресты! По крестам можно проследить, куда они делись после разгрома Ордена. Ты же не забыл, что у Колумба были их кресты на парусах, а его тесть был Великим Магистром, хотя самого Ордена уже почти лет двести, как к тому времени официально не существовало?! Он ведь шел на Запад по их тайным картам!
- Я не забыл, - сказал отец и процитировал из Евгения III: «восьмиконечный крест из алой материи, расположенный слева, над сердцем, да будет вам щитом, чтоб не обратились вы в бегство перед неверными».
Но меня, Люк, интересует не это. Не то, что они «должны стричь волосы, но не брить бороду, не иметь никакого личного богатства, не просить пощады, ни же выкупа, и отступать лишь в том случае, если число нападающих больше в три раза». Об этом можно при случае поговорить и в другое время. Тебя интересует Гийом де Ногарэ, ты сказал? Тогда вспомни, чем все закончилось.
- Казнью, как водится, - сказал я. - В смысле, - арестом рыцарей, уничтожением Ордена, допросами, пытками, ну и казнями. Я даже помню, что последнего Великого Магистра звали Жак де Молэ, и что сожгли его тут, у нас, в Париже, на Еврейском острове.
- Чудесно, что ты это еще помнишь, Люк, - улыбнулся отец, - хоть и невелика заслуга для специалиста - помнить такую малость…
Я многозначительно поднял вверх палец и опять напомнил:
- Еще раз! - я не специалист в медиевистике. Я тебе сказал, что занимался Талейраном. Мне плевать, как русские занимаются своим Пушкиным, может, у них это дело и вправду поручают исключительно идиотам, но я занимался Талейраном, и я на этом настаиваю… Усвоил?
- Усвоил, усвоил, черт с тобой и с твоим подонком Талейраном. Но скажи, помнишь ли ты имена тех, кто инициировал процесс над Орденом?
- Очень просто, - ответил я. - Королем тогда был Филипп IV, а папой - Климент, или Пятый или Шестой…
- Филипп Красивый и Климент V, - кивнул отец, расхаживая вдоль шкафа и потирая руки. - Ну а еще кто?
- Кто? - нахмурился я.
Действительно, кто там мог быть еще? По моему разумению власти этих двоих - короля и папы - вполне хватало для того, чтобы разогнать Орден. Конечно, я понимал, насколько сильны были тамплиеры. Может быть, их тайное руководство (а ведь оно-то и остались в тени) само приказало не сопротивляться расследованию, решив, что миссия Ордена на земле Франции выполнена…
И ненависть отца к островному соседу была построена не на пустом месте. Ведь до сих пор жива легенда о том, что Орден умудрился перетащить все свои богатства в Англию.
А этот взлет алхимии в Англии сразу после процесса над орденом?! Ведь сколько ненормальных кинулись искать философский камень сразу вслед за тем, как в Англии одновременно вышло несколько книг по алхимии, а в доказательство успехов было предъявлено громадное количество золота. Откуда оно могла взяться у англичан, если до этого никакого золота на островах не было?
Отец верил в то, что англичане просто прикрылись мнимыми успехами алхимиков. Разумеется, не было никакого философского камня, а публике просто предъявили часть золота рыцарей.
Получается, что короли Британии смогли извлечь из процесса ту самую выгоду, ради которой король Франции и затевал сам процесс. Ведь, если признать эту гипотезу (а в противном-то случае придется признавать гениальность алхимиков!), то именно золото тамплиеров за каких-нибудь сто лет превратило Британского льва из совершеннейшего щенка в настоящего зверюгу.
…Но, все-таки, кто же был третьим?…
- Канцлер! - подсказал отец и вытащил из шкафа обтрепавшийся по краям фолиант. - Как же ты забыл, Люк?! Всем следствием руководил Канцлер Франции. Ведь именно он отвечал за финансы королевства, а потому и был заинтересован в процессе больше всех остальных!
А Великий Магистр, если ты помнишь, перед смертью проклял этих троих - я имею в виду короля, папу и канцлера - и всех их родственников до тринадцатого колена. Понятия не имею, как насчет родственников, но кроме проклятия было еще и предсказание: эти трое должны были погибнуть в течение одного года, что, в общем, и сбылось. А теперь посмотри сюда…
Перед ним на столе лежала развернутая книга. И оттуда, с тончайшей работы гравюры хмуро смотрел на меня облаченный в роскошные одежды XIV века Малышка Гийом.
Ниже стояла надпись - «Канцлер Франции мессир Гийом де Ногарэ»…
- А ты говоришь - «клошар»… - обронил отец.
***
Ночью я проснулся и подошел к окну. Если верить отцу, то получается, что Малышка Гийом действительно никакой не нищий, а потомок канцлера. Но как могут быть так похожи родственники, между которыми лежит пропасть в шестьсот лет? Нет, решил я, тут что-то не то!
Книга по-прежнему лежала на отцовском столе. Даже при свете луны и уличного фонаря лицо канцлера казалось совершенной копией родственника Бертрана.
Я опустился в кресло и снова увидел шпалеру с дамой и единорогом. Свет фонаря с улицы освещал тонкое, казавшееся чуть утомленным лицо женщины. «Вот черт, - подумалось мне, - как же они в те годы, да еще на тех примитивных станках умели так ткать?»
Легкий ветерок из приоткрытого на ночь окна слегка шевелил край гобелена. И единорог от этого казался совсем живым. На синем поле колыхались цветы, а зверь будто ластился к даме, положив ей на колени свой длинный тонкий рог.
Женщина сидела прямо, ее изящные холеные руки придерживали складки платья на коленях. И тут неожиданно я увидел, что на ручке ее кресла вышит маленький восьмиконечный красный крест.
Крест Ордена Рыцарей Храма.
Город спал. На бульваре никого не было и звук моих шагов далеко разносился по кварталу. Через час начнется рассвет, а пока еще ярко светила луна кружевными тенями листвы расписывая стены домов. Я свернул с кольца на Жофруа и, через несколько минут, все больше замедляя шаг, подходил к углу улицы Гобеленов.
Резкий гортаный голос разорвал тишину ночи. И сразу, вслед за этим криком я услышал удаляющийся грохот колес по булыжнику и цокот копыт. Вдали, в створе домов на перекрестке, пролетела тускло блеснувшая под луной повозка и через полминуты все стихло.
На углу улицы вниз лицом лежал человек в белых широких арабских одеждах и в бурнусе. Пятно крови расползалась по белой ткани вокруг кинжала, торчащего у него под лопаткой. Человек был еще жив. Я быстро опустился на колени и, вырвав клинок из спины, перевернул араба. Бурнус сполз ему на лицо, я поднял ткань.
- Бертран, Боже милостивый!
- Ля иляха иль алла Мухаммад Расул улла... - прохрипел умирающий.
- Кинжал в сторону, руки вверх и не двигаться! - раздался сзади спокойный голос и я услышал звук передергиваемого затвора.
(to be continued)