УБИТЬ КАПИТАНА ГРЕЯ
Море началось в Фамагусте. Или в Газимагузе. Это кто как считает. До этого из морей было Охотское, Черное и Красное. Ну, плюс капитаны Дрейк, Морган, Лаперуз, Блай («Bounty») и Грей, разумеется.
В четырнадцать лет я бредил мореходкой. А чем еще можно бредить, если ты мальчик, если ты живешь на острове и если тебе четырнадцать? - только морем и женщинами.
Они шли параллельно и никогда не пересекались. Им негде было это сделать. Море играло роль духовной составляющей, а женщины определяли низменное. Во всяком случае, то, на что меня в четырнадцать лет подвигали мысли о женщинах, в стране считалось низменным. А еще - вредным. Нормальные мальчики не должны были этим заниматься. Партия и правительство этого не одобряли.
Поэтому я ходил на гимнастику, в кружок «Юный Друг Пограничника», в театральную студию и на хореографию. Тогда были такие книжки, в которых рассказывалось о том, как именно «подростка нужно отвлечь, чтобы у него почти не оставалось свободного времени». (Охренели!!! меня?! отвлечь?!!!)
В частности, там говорилось, что когда уже школы и спортивных и секций не хватает, то надо его дополнительно загрузить работой по дому. (Не, ну спасибо, хоть на лесоповал не отправляли...)
Будучи живой иллюстрацией к такой полезной для подростков доктрине, я как проклятый мыл посуду, полы и рубил дрова. И это после гимнастики, пограничников и театра. Пёс, который вместе со мной по вечерам дружил с пограничниками, и тот жил лучше!
И всё равно они дураки! - потому, что разгримировавшись, спрыгнув с турника, два часа потренировав собаку ловить шпионов, перемыв посуду, сгоняв в магазин и выучив уроки к двенадцати ночи, я тут же вспоминал о женщинах и начинал заботливо интересоваться собой.
А разобравшись с волшебными дамами моих паскудных грёз, опять возвращался к светлым мыслям о море. Другими словами, я возвращался на палубу «Секрета», к капитану Грею.
А вот его долбанутая Ассоль меня совершенно не интересовала. К тому же, вместе они - женщины и море, - как я уже говорил, не соединялись. То есть, море не становилось низменным, а женщины никак не могли перепрыгнуть через забор, за которым у меня начинали простираться грядки духовности, тщательно окученные и любовно прополотые мамой.
С осознанием собственной ущербности разглядывал я подсунутые мне шедевры мировой живописи. Мама думала, что я так разовьюсь, а я совершенно отчетливо понимал, что так я быстрей деградирую. Потому, что мои одноклассницы ходили одетыми, а эти (с шедевров) - голыми. PhotoShop'а не было. Но даже бессознательное наложение одного на другое давало страшные результаты.
Поиски в громадной родительской библиотеке чего-нибудь менее художественного, чем Мопассан и более информативного, чем учебник анатомии, однажды чуть не привели к успеху.
Послушайте! - на самой верхней полке, будучи спрятанным во втором ряду, на седьмой день поисков был, наконец, обнаружен in-quatro, на черной обложке которого прямым текстом стояло название - «Тайное становится явным».
Я хохотал как ненормальный! Неужели они думали, что я это не найду?! Я-Это-Нашел!
Вот чего еще оставалось желать? - Я ж теперь всё узнаю, а завтра расскажу пацанам! Степень моего ликования сложно представить. Книга была немедленно унесена под подушку. Оставалось лишь купить батарейки к фонарику. И я вышел на улицу.
К тому времени я знал, что мысль - она материальна. Я только не знал, насколько именно. А тут выяснилось, что любая из моих мыслей об этой книге настолько мгновенно материализуется (чтоб не сказать, - локализуется), что находиться в таком виде на людях стало просто неприличным.
Не буду рассказывать, как я (скрадом) купил батарейки и дождался ночи. Лучше о печальном. Когда луч фонаря под одеялом выловил первую строчку предисловия, я чуть не заплакал.
Там было написано - «В этой книге мы расскажем всё о подрывной деятельности американских спецслужб, направленных на свержение Советского строя».
Скажите, вот откуда у них было право называть свою книжку «Тайное становится явным»? Они что, не знали, к кому она попадёт? Я не очень понял, зачем родители вообще спрятали от меня этот замечательный труд. Но так навек было привито отвращение к политико-пропагандистской литературе.
А отец, посмотрев на меня внимательным взглядом бывшего подростка, сказал:
- Иди-ка ты с рыбаками в море. Там увидишь настоящую жизнь. А то так и будешь думать об этих...
И, засекая, как встревоженно я на него зыркнул, успокоил:
- ...об алых парусах своих...
Был ноябрь. Флот уходил от Сахалина к Курилам на промысел бычка (рыба такая). У меня начались осенние каникулы. Команда МРС-ки (малого рыболовного сейнера) состояла из капитана и шести матросов. Я шел восьмым.
Ржавое, убитое, скрипучее, всё во вмятинах, обвешанное старыми покрышками корыто с неразличимым номером и выцветшим, истрепанным в нитки флагом СССР меланхолично отчалило от стенки и нагло двинулось навстречу холодным волнам бывшего Ламского моря.
Я быстро промок под дождем и пошел вниз переодеться. Там-то мечты о море и женщинах впервые сошлись в одно целое.
Весь кубрик, включая потолок, был заклеен картинками. И там не было даже квадратного сантиметра, отведенного под те виды искусств, что хоть как-то не соотносятся с понятием «жесткая японская порнография». То есть, ни «Завтрак на траве», ни «Ленин в Октябре» ни разу!
То, что подсовывала до сих пор мама - все эти рембрандты с леонардами - все они тут же оказались полной фигнёй. Я-то, идиот, их разглядывал, думая, что это - жизнь! И даже лучше, чем жизнь (мама говорила, что лучше, потому, что это идеал и к нему надо стремиться). А жизнь, как выяснилось уже с первого взгляда на жилище матросов, - она гораздо богаче, чем какая-нибудь «Мадонна Литта» или «Купание Дианы». Так что, если уж и было к чему стремиться и, опять же, пацанам рассказывать...
Только иллюминатор оказался не заклеен. На нём висела табличка - «на ходу держать закрытым». А я подумал, что для таких как я, это стоило написать прямо на двери в кубрик. Интересно, что имел в виду отец, отправляя меня в столь шикарное место...
Кстати, второй раз в жизни я увидел подобное великолепие только в армии, когда ради любопытства залез в танк Т-80. А любопытство возникло после того, как до меня туда влез один сослуживец.
Он с минуту осматривался, остолбенев от чудесных изображений, никак не связанных с прогрессивной танковой мыслью, а потом изнутри боевой машины раздалось его гулкое «я тут жить буду...»
...МРС-ка тралила бычка. Когда трал высыпали на палубу, среди бычка попадалась камбала, крабы, ребра и бивни мамонтов, непонятные железяки от японских истребителей времен войны. Все это снова шло за борт. Команда шуровала вилами, перекидывая рыбу в трюм.
Я же внимательно приглядывался к морским волкам. Мужественные, немногословные мужчины, сумевшие так разукрасить свой дом, сначала показались мне верхом совершенства. Правда, я быстро сообразил, что источником их немногословности был тот факт, что много слов они просто не знали.
Интерьерный дизайн также, хоть сам по себе и оставил приятные воспоминания, но в целом был сочтен мною (при всей его стилистической выверенности) несколько однообразным. Все-таки, мамины мадонны с махами даром не прошли. И вообще, меня расстроило несоответствие всей обстановки с тем, какой я её себе раньше представлял.
К вечеру разыгрался восьмибальный шторм. Команда, пытавшаяся обдурить меня старыми морскими штучками, вроде «возьми напильник, наточи лапы у якоря» или «приходи пить чай на клотик» (клотик - навершие мачты), получала достойный отпор. Про всё это можно было прочесть и в книжках, а читать я любил.
Поэтому я совершенно спокойно разрешал осьминогу припечатывать меня к палубе, хорошо зная, как потом выбраться из его щупалец. И палубу мёл по ветру, а не от носа к корме. И вообще, всё делал как надо. Казалось, что меня нельзя поймать. Но потом один хмырь протянул мне морского ежа, с которого сковырнули панцирь, и грубо сказал:
- Ешь, пацан. Такое у нас тут крещение для юнг.
Я о таком обычае услышал впервые. Впрочем, подозреваю, и остальная команда - тоже. Вы ели когда-нибудь живого морского ежа? Если и случай представится, и даже очень захочется, мой вам совет - не ешьте.
Ёж, шторм, запах солярки и все эти Комаки Курихары из кубрика сделали свое дело: еда вместе с ежом через пять минут ушла рыбам. Но! - в тот день я окончательно вылечился от морской болезни.
Правда, и от алых парусов тоже. Становиться навигатором и всю жизнь провести на ржавых танкерах, тоскливо разглядывая весёлые картинки на стенах, я не захотел. Поэтому, в следующий раз - если говорить о кораблях - море началось только с Фамагусты.
***
Артур долго готовил из меня морехода. Сначала уволок куда-то в Италию выбирать корабль. Потом, когда он его уже таки купил, то стал приставать с тем , чтоб я пошел с ним на Мальдивы.
- Представь, - вкрадчиво лез он к моему беспечному уху, - у тебя ж в жизни такого никогда больше не будет. Три тысячи миль сплошного удовольствия: шторма, два моря, канал, проливы, океан, несколько портов, сомалийские пираты, архипелаг... Это ж, можно сказать, - Life Time Experience!
Я поверил не сразу. Но когда он целых два года не мог вывести лодку из порта, постоянно что-то на ней доделывая, я стал догадываться, что весь этот проект и в самом деле не что иное, как Life Time Experience, то есть, попросту - долгострой. Поэтому я особо и не переживал.
...Но к весне 2010 года выяснилось, что «Ритрелла» готова к переходу на Мальдивские острова.
По классификации самых разных регистров она называлась яхтой. Официально - pleasure boat, то есть, «лодка для удовольствий» (развлечений, наслаждений - как хотите).
Швед Rick Malaise, три раза огибавший землю под парусом на своей l'Escargot (Улитке), рассказывал, как однажды в ураган он пытался увернуться от сухогруза, шедшего прямо на них. Рулевой сухогруза «Улитку» вообще не видел, но вышел на связь.
- I don't see where the fuck you are... - сказал он.
- We're ahead of your bow 15 degrees on your starboard side, - ответил Рик.
Рулевой наконец увидел, как у него справа по носу носило и мотало по волнам маленькую лодку с разодранными в клочья парусами.
- Who are you? - стандартно спросил он.
- We're l'Escargot. A pleasure boat. Stockholm, - так же стандартно сообщил Рик.
Рулевой минуту молчал. Видимо, такая категория, как pleasure boat, ему была неизвестна, потому, что через минуту он совсем уже недоверчиво поинтересовался:
- And you guys wanna convince me you do all this just for pleasure?!!..
Наш pleasure boat, после того, как ему переварили носовую часть, добавили пять метров кормы и вообще понаделали с ним фиг знает чего, был похож не на яхту, а на неудачно вышедший из боя эсминец. Ему еще б две-три опалённые пробоины - и пираты под Сокотрой к нам бы вообще на выстрел не подошли.
...Я прилетал на Северный Кипр два раза. В первый прилёт ничего не делал. Пил виски и купался. Ходил по городу. В старой Фамагусте еще есть остатки крепости, комендантом которой был один мавр, некто товарищ Отелло, борец за правду в семейных отношениях. Придурок, в общем, с точки зрения современных информационных технологий и последних воззрений Артура.
Соответственно, половина кафешек в этом городе носит имена как самого Отеллы, так и этой его ненормальной Дездемоны, у которой ума не хватило сказать мужу, что она ходила, например, на «эпиляцию зоны бикини», а ни к какому ни к Кассио.
Да и сам Отелло тоже... Состоятельный человек, генерал, федеральный чиновник, а мелочный - ужас: из-за какого-то платка такое дело развёл... И хоть бы платок нормальный был, а то, я так понимаю, - китайский.
...Во второй раз я прилетел перед самым выходом. «Ритрелла» покинула док и вечером направилась в Средиземку. Ночью поднялся шторм. Я ушел в каюту и, убаюканный волнами, уснул.
А утром выяснилось, что половина команды у нас на ногах не стоит от морской болезни. Впрочем, по счастью, это никак не коснулось капитана - Димки Золотова, проведшего ночь на мостике, в кресле перед джойстиком рулевого управления.
Вам никогда не приходилось бывать ночью на ходовом мостике? Первая мысль: а чё это мы фары не включаем?! И только потом понимаешь, что их в принципе нет. Тусклый свет от приглушенных дисплеев, отрывистое и неожиданное бормотание в эфире и полная тьма вокруг. Корабль идет, а ты даже не видишь, куда он идёт.
Димка - речник и в море он никогда не ходил. Тем не менее, «Ритрелла» под его управлением за ночь и день легко пересекла Ak-Deniz и на закате вышла к Порт-Саиду.
Вот тут-то, из-за этого самого названия, ко мне и начало возвращаться давно утраченное море. Как колом по балде приложило!
Послушайте, я один такой идиот или ещё есть? - Я не могу слышать слова вроде слова Порт-Саид. Потому, что услышав такое название, человек перестает быть человеком. Он должен немедленно раскрывать парус и идти по Океану на Санта-Люсию.
Сейчас уже есть много названий, которые сводят меня с ума, независимо от того, был я там или не был:
- Острова Зелёного Мыса (был);
- Мыс Горн (хочу!)
- Барбадос (был);
- Мыс Доброй Надежды (ой, надо!)
- Азорский Архипелаг (был два раза);
- Фиджи (не потонуть бы...)
- Бермудский Треугольник (прошел насквозь);
- Бискайский Залив (прошел в шторм);
- Баб-Эль-Мандеб (прошел ночью);
- Мыс Финистерре (оставил в дымке по левому борту)
- Аденский Залив (встречался с товарищами из Сомали)
Ну, там еще штук сто названий...
При этом мимо Лувра раз десять равнодушно проехал. Я эту Джоконду еще в «Пионерской Правде» видел - мужик мужиком. В театр не хожу (там только общий план и все ненатуральное: и лес, и водка).
Залез на Sagrada Famiglia и сам себе констатировал: «высоко и ненадёжно: если тут жить и спьяну навернуться, костей не соберешь» (Я, естественно, понимаю, что Гауди это всё наворотил вовсе не для того, чтоб я потом там кости собирал, но всё-таки...)
Лондон ненавижу (у вас каждый день дождь, вы не могли за 1000 лет додуматься над подъездами козырьки делать?!) Про Ленинград лучше вообще пока промолчу: политика!
Греческую мифологию не выучил (как Ифигению в Авлиду занесло, понятия не имею. Если что, я не по этому делу вообще! Не говоря за Тезея с этим его Миноритарием...)
Но вот если вдруг про Подветренные Острова - так это прямиком ко мне. Хотя началось всё именно с Порт-Саида.
Димка швартовался в узкой части гавани, в темноте. На месте он сначала крутанул «Ритреллу» вокруг оси, потом перебросил обе машины на задний и когда 60-метровый корабль замер, оказалось, что с правого борта и кормы у нас оставалось не более чем по полметра. Как раз место для кранцев.
- Дим! Как ты это сделал? - офигели мы. - У тебя ж даже зеркал заднего вида нет!
- Зачем они мне, я ж на машине ездить не умею, - ответил Димка. - Это вы просто не видели, что я обычно в Девятом Шлюзе вытворяю. А уж Порт-то-Саид-то, прости господи, тоже мне, невидаль...
На следующий день мы ушли в Суэцкий канал. Сначала на внутреннем озере был сформирован конвой. Кораблям присвоили номера, в соответствии с которыми они и должны были двигаться по каналу в кильватерном строю.
Самое забавное, что при этом к каждому на борт поднялся египетский лоцман. Зачем? Ну, так... денег людям надо... Это было похоже на то, как если б в кабину к машинисту метро посадить опытного проводника, чтоб он показывал дорогу в тоннеле от Сокольников до Преображенки.
Лоцман (Pilot) перескочил на борт, а матрос с его катера схватил сачок на длинной ручке и протянул нам. В сачок следовало положить два блока сигарет и бутылку виски - лоцманский бакшиш. После этого конвой начал движение по каналу в сторону Красного моря.
Иногда спрашивают: «А что вы там в море едите?» В общем, всегда по-разному, но, что касается перехода на «Ритрелле», могу честно сказать: я не знаю, что мы тогда ели. Вообще не знаю.
Кок Ахмедка, дитя какого-то заброшенного мальдивского атолла, не баловал нас разнообразием. Вернее, так: продукты, видимо, были разные, а еда у него всегда получалась одинаковая. Обычно он варил что-нибудь или жарил, потом пробовал. Например, сварит суп и макароны, поставит их рядом и пробует.
- Ну как? - с надеждой спрашивали мы.
- Чего-то не хватает, - расстроенно сообщал Ахмедка. - Какое-то всё разное получилось.
- Дак и хвала Аллаху! - говорили мы. - Макароны ж и не должны быть похожими на суп, верно?
Ахмедка так не считал и уходил от ответа. Потом нас выгоняли с кухни, а он доставал свой любимый мешок с кари и горстями сыпал эту гадость то в суп, то в макароны, поочередно пробуя то одно, то другое.
В итоге он добивался абсолютной идентичности блюд по цвету, консистенции и вкусу. Широко улыбаясь улыбкой мастера, который никому не продаст секретов своего ремесла, он тащил всю эту погань в салон, где мы, чертыхаясь, давясь, проклиная упёртость Ахмедки и обливаясь слезами, её ели.
Еще в Фамагусте Ахмед сломал палец. Произошло это исключительно потому, что он вечно совался из своего камбуза куда не надо. Доктор сделал ему лангетку и всё б ничего, если б это был просто кусок железа или что-то ему подобное.
Но Ахмедкина лангетка была выполнена филигранно и представляла собой идеальную полую копию его кривого мальдивского пальца. Даже ноготь на ней был великолепно отформован, даже цвет подогнан.
И этот идиот вечно ронял лангетку в макароны.
Вы никогда за обедом не вытаскивали у себя изо рта человеческий палец? - зря! Мы всю дорогу этим по очереди занимались. Один из индусов, например, первый раз вообще в обморок упал. Наверное, решил, что это говядина.
А Ахмедка каждый раз стоял на пороге камбуза и внимательно смотрел за теми, кто обедает.
Раздавался характерный хруст, крик «мама!», после чего кок со словами «Шпасиба!» забирал лангетку, облизывал ее, засовывал туда увечный палец и снова ковылял на камбуз. Нашедшему он в виде бонуса мог насыпать кари еще и в компот.
Я вспоминал своего морского ежа и думал, что попадись он мне в исполнении Ахмедки, я б и не понял бы, что это именно ёж, а не штрудель.
В отличие от первого, юношеского, выхода в море в каютах «Ритреллы» волшебных картинок не было. Я понял, что моряки бывают разными и что картинки в принципе необязательны. Дело вкуса. Мне это понравилось. Я как раз формировал себе вкус.
Экипаж мне тоже нравился. Два индийских кадета, закончившие мореходку где-то на Брахмапутре, иногда страдали от морской болезни, но вели себя достойно.
Сварщик-украинец постоянно искал, что бы еще к чему приварить. Когда он такое место находил, оттуда сначала раздавалось его восторженное «о то ж!», а потом мы слышали шипение сварки и на нас отовсюду летели синие искры.
Инженер-грек копошился в машине, откуда осмеливался вылезать только по ночам, когда приличные люди уже спали.
Араб из предместьев Марсаалы со словами «I'm a good muslim! Wooo! Allah knows I love Him» раз в час набулькивал себе виски со льдом. Наличие виски даже в таком гиблом месте как море подтверждало его соображения о том, что Allah действительно аkbar.
В какой-то момент, когда стало очевидным, что взятого на борт спиртного нам до Хургады не хватит, я пришел к Артуру и сказал:
- Артур! Предлагаю ввести на борту «сухой закон».
Васильич внимательно посмотрел на меня и спросил:
- Я правильно понял, что ты решил всё бухло перенести к себе в каюту?
- Правильно! - сознался я. - Потому, что - ты ж понимаешь! - такое решение вызвано не желанием напиться, а исключительно требованиями МППСС (Международных Правил Предупреждения Столкновения Судов На Море).
Артур кивнул и дальше мы собирались каждый вечер у меня. А я, обнаружив, что на Маке есть такая программа, как i-Movie, начал снимать и пытаться монтировать ролик о переходе. Муза у меня всегда была под рукой. Напоминая о себе, она звякала в холодильнике.
Грустный араб лежал в своей каюте и терпеливо ждал. Рядом с ним всегда стоял наготове пустой стакан. Я открывал дверь, бросал на него взгляд и уходил. Этого было достаточно, чтоб он, схватив стакан, вскакивал с кровати и мчался за мною.
И самое интересное, что я уже не требовал белоснежных (не говоря про алые) парусов, криков «На румбе!» и тому подобной ахинеи. Даже ржавчину стал воспринимать нормально.
Я снимал и монтировал кино, пил виски, а в свободное от съёмок, виски и монтажа время шлялся по палубе, торчал на ходовом мостике, переводил инструкцию по установке автопилота, залезал в машину, а ещё наблюдал за разговорами Артура с той частью экипажа, которая представляла Мальдивскую республику.
Васильич хорошо говорит по-английски, но с мальдивцами он переходил на какой-то очень уж специальный язык.
- Take it with your hands, - говорил он. Или: - Go there with your legs.
После того, как однажды он сказал Ахмедке «Тhink with your head», я спросил:
- А если просто сказать «Think»?
- Тогда можно получить не тот результат, - спокойно сообщил Артур, - я с ними 15 лет работаю и никогда не знаю, чем эти парни думают. А так сказал «думай головой» или «бери руками» - и спокоен. А то вдруг он вон ту палку в зубах принесет или ногой катить будет? Так что, ты не удивляйся, если однажды от меня услышишь «Pee over board with your cock kept by both hands firmly»...
- Ты это мне скажешь?! - удивился я.
- Тебе - вряд ли. Про тебя я хоть что-то понимаю, - закрыл тему Артур.
...Мне снова, как и в четырнадцать лет, нравилось море. Уже безо всяких условий. Может потому, что к этому времени гимнастика давно поменялась на Chivas, «Юные Друзья Пограничников» растворились по ту сторону границы, тайное стало окончательно явным, «заместительная» хореография приняла диковинные формы редких плясок с гиканьем, а из-под шедевров Ренессанса перестали вылезать одноклассницы.
А вот сердцебиение от названий вроде «Порт-Саид» или «пролив Дрейка» никуда не делось. Только названий этих с годами стало больше.Тогда-то я и подумал, а не пора ли мне возвращаться туда, где я снова буду членом команды?
Но пока я просто снимал. Камера была никакая. Но и самая хорошая не помогла бы: нереально передать невероятную, совершенно непредставимую безбрежность Океана. Или купол ночного неба, когда ты лежишь на верхней палубе, а звездная полусфера уже третий час раскачивается над тобой.
Это то, для чего не бывает объективов. И транс, в который входят люди от многодневного плавания, - он тоже ничем не передаётся.
Мы бросили якорь в Хургаде, откуда я улетел, чтоб вернуться через неделю и двигаться дальше на Аден, к следующим приключениям. Самое главное, что осталось у меня от перехода - возвращение в жизнь Большой Солёной Воды. И её возвращение ко мне, и моё запоздалое возвращение к ней. Я убил капитана Грея. И это даже не было убийством по неосторожности: я понимал, что я делаю.
В Средиземном море отчетливо вспомнился далекий, полузабытый, осенний выход в с Сахалина на Курилы. Я не знаю, где сейчас та наша МРС-ка. Может, её выбросило на берег. Может, она давно на дне. Конечно, она не шла ни в какое сравнение с «Ритреллой». Даже моя одноместная каюта здесь была больше и комфортнее того нашего кубрика. Всё-таки, сейнер и pleasure boat - очень разные вещи.
Но я вспоминал о своем первом корабле с нежностью, а о том, как и чем был украшен кубрик - с улыбкой.
Не знаю, живы ли сейчас те люди, с которыми я прошел первый шторм - очень давно это было да и слишком нелегкую судьбу они себе выбрали. Но я их до сих пор помню, потому, что это был первый экипаж, который меня принял.
Они неотделимы в моих воспоминаниях от рёва ветра, штормовой волны, рыбьей чешуи, покрывавшей палубу, мата, осьминогов, того морского ежа и тех весёлых картинок. Переход на «Ритрелле» окончательно вернул меня к ним.
А тогда, когда я с ними расстался, нужно было принимать какое-то решение. На навигацию я окончательно забил. Математику похерил. Быть штурманом расхотел. «Детство какое, - грубо сказал я сам себе, - алые паруса, блин! Ты б еще в лётчики подался!»
В общем, надо было придумать себе какое-то занятие на будущее и при этом не прогадать. И я решил, что не прогадать можно только в том случае, если занятие это будет абсолютно бессмысленным. Что в Советском Союзе могло быть более бессмысленным, чем изучение иностранных языков?! С кем на них разговаривать? И где? Абсолютно идиотское занятие! Самое оно для меня!
Еще немного подумав и перебрав несколько других бессмысленных профессий, я окончательно решил учить языки. Параллельно выяснилось, что учить надо вообще много чего. Например, лингвистику. Или литературу. Или историю. Ну и так далее.
Объем университетской программы меня удручал. Тот же Байрон: посмотришь на портрет, кажется, в чем там у этого лорда душа держится! - а написал столько, что одна моя однокурсница сказала про него, тряся здоровенной книжкой: «Байрон! Жирный как свинья».
«Да, - подумалось мне, - может, зря я не связал жизнь с морем: там у штурмана только карта и секстант. И никаких Байронов и Голсуорси». Но беда была в том, что читать я уже приохотился, а времени на чтение не хватало.
Тогда я придумал хитрый ход. Объединить море и женщин у меня, как я уже рассказывал, не получилось. Но почему бы не объединить море и образование?
И я решил, закончив университет, собрать все книги, которые не успел прочесть по программе и устроиться на тех же Курилах или Камчатке смотрителем маяка.
Сидеть у себя в светёлке, зажигать фонарь и читать, читать, читать, время от времени говоря по рации что-нибудь глупое, типа «Лямбда по восьмому каналу - на номинале. Отбой до семнадцати». Зато так, со всеми этими книгами, я стану по-настоящему образованным человеком!
Блин, и тут не вышло! Из-за перестройки выяснилось, что такие обалдуи, которые умеют разговаривать не по-нашему, теперь крайне востребованы. Так что, на маяк я не попал и образованным человеком, соответственно, как вы понимаете, не стал.
И вот что? Моряком не стал, бессмысленного занятия не нашел, в образованного не превратился. И лётчиком, кстати, тоже не стал. Потому, что после того как я минут десять пилотировал Сессну, Артур, выбравшись из самолета, так мне прямо и сказал: «Летаешь ты херово, шоб ты знал». (Мог бы и не говорить, кстати).
Я, конечно, опечалился, но тут-то меня и дернули на Северный Кипр. Всё поменял переход на «Ритрелле» по маршруту Фамагуста - Порт-Саид - Хургада - Аль-Ходейда - Мале.
Получилось, что в первый раз, тогда, в четырнадцать, я был просто не готов по-настоящему влюбиться в море. Должно было пройти время. Оказавшись не таким, как в «Алых Парусах» (на редкость вредная книга!), море меня оттолкнуло.
Тогда мне и в голову не приходило, что надо отделаться от капитана Грея. А ведь он дико мешал. Например, он, как и сам Грин, совершенно не умел считать деньги.
Потому, что перевозить на паруснике лошадей, когда можно везти их пароходом - не выгодно ни капитану, ни лошадям (хотя их никто не спрашивает). Потому, что везти на галиоте чай, когда лучшие чайные клипера уже проданы на слом, это безумие.
Шить паруса из шёлка? - тогда вместо подзорной трубы можно глядеть в трубку с калейдоспом из стекляшек. А уж искать себе женщину по тем параметрам, по которым искал он, проще в любом прибрежном дурдоме.
В общем, Грей достал. Он совал свой аристократический нос во все мои дела, а я постоянно должен был на него оглядываться. Честно говоря, он просто не оставил мне никакого выбора.
- Капитан Суземка, отвечайте суду: это вы убили капитана галиота «Секрет» сэра Артура Грея, сына эсквайра Лионеля Грея, в силу свойственной вам вздорности, основанной на природном слабоумии?
- Да, блин, ваша честь, так получается, что я. Фиг куда денешься. Но я прошу учесть, что это было абсолютно частное убийство.
- Сэр Артур Грей, капитана галиота «Секрет», вы подтверждаете слова подсудимого, о том, что он убил вас частным образом?
- Именно так, ваша честь. По совести говоря, мне от этого ни жарко, ни холодно, ваша честь. Не сочтите за грубость, - по барабану, практически. Мне плевать, что решат присяжные. Капитан Суземка - просто полудурок, по моему разумению. Что с него взять! - грубая скотина с совершенно неразвитыми чувствами.
***
На капитана Грея наложили штраф в одну гинею за оскорбление присяжных. В отношении Ассоль вынесли частное определение. Она была взята на поруки институтом им. Сербского. Меня же отпустили из-под стражи прямо в зале суда, приговорив к обязательному «воспитанию чувств».
Я всё проклял. У меня на это ушли годы. Жаль, что русский перевод не совсем точно передаёт тонкость флоберовского l'éducation sentimentale. В моем случае разница была очевидна и болезнена, но, впрочем, это уже детали.
А ролик о первом переходе «Ритреллы» - вот он.
P.S. Я, собственно, к чему это всё... Сегодня, третьего августа, в двадцатый день рождения Дашки, мы улетаем. Нас ждёт море и лодка у причала. Белый парусник у чёрных гор. Москва подождёт, Москву я и так люблю. А среди названий, от которых на глаза может опуститься туман, есть и такое, как Montenegro.