ДО ЛУНЫ И НАЛЕВО. Часть Вторая
...С семи утра бригада сидела в комнате отдыха. Вошёл Женька и, перекинув ногу через лавку, уселся со всеми.
- Будем ждать, - сказал он. - Сегодня сказали яму на Новокировском засыпать. Мне люди грунт ищут. Пока не найдут - сидим.
- Говорили ж им - зачем вывозить тогда было?
- Это всё Гусев мутит, - сказал Баранов, - ох, я ему однажды...
- Вот именно, - согласился Завгородний и достал из кармана бумажный кулёк с семечками, - грызите.
Витька Овсянников наклонился к кульку и медленно прочел:
- «Опасность переохлаждения при генитальном герпесе». Генитальный - это где?
- Где-где! - буркнул Женька. - Суп с котом. Тебя не спросили. Этого доктора убить пора.
- Кстати, - сказал я, - пойду-ка я к нему путёвку отмечу.
...И вот тут-то мне повезло так повезло. Причем, сразу я этого не понял, потому что всё шло по накатанной программе. Доктор сидел с таким выражением на лице, что это не он у меня, а я у него должен был спрашивать: «Выпивали?» Всё что ему удалось - повести в мою сторону глазами. Печать в путёвку я поставил сам. Доктор посмотрел на меня с благодарностью и с трудом прошуршал корявым языком: «Ли-те-ра-ту-ру...»
В стеклянном корыте из вороха брошюр и листовок на этот раз торчал какой-то рулон. Я заинтересовался. Плакатов тут ещё не встречалось. А то, что я увидел, когда развернул произведение, убило меня напрочь.
***
...Я думаю, мне мало кто поверит. Скажут, такого не бывает. Я б и сам не поверил, не окажись в нужное время в нужном месте. В кино такого не встретишь. Хотя, в жизни встречается и не такое.
Понятия не имею, кто и с какой целью создал это полотно. Даже не могу представить, для какого учреждения его напечатали. Для обычного человека слишком впечатляюще, для врачей - слишком художественно. Размером плакат был больше листа ватмана. Только бумага тоньше и глянцевая.
Вертикально, во весь размер, от верха до низа, напечатана была... нет, не то! - нарисовано было... тоже не так! Одним словом, плакат изображал всем известный, а многим ещё и доступный орган: женский и очень половой.
Детально. Близко. В мельчайших подробностях. Светотени такие - Рембрандт бы заплакал. Каждый волосок выписан до последнего завитка. Филигранно переданные линии непростой феминистской натуры вели за собою, будоража фантазию.
Композиционно полотно как бы затягивало в себя зрителя, как чёрная, простите, дыра, не отпуская его внимания ни на мгновение. Мягкая страсть сквозила в каждом квадратном миллиметре шедевра. Неуловимой грустью веяло от талантливо найденного автором, хотя и несколько неожиданного, образа женского одиночества.
Мастерство художника позволило ему сообщить, в общем-то, мрачному пейзажу волнующее очарование неизведанного, а мужскому зрителю подарить желание причастности к очередному неизведанному.
Плакат заставлял думать. И, главное, чувствовался в нём какой-то интим.
С первого взгляда было ясно, что по силе художественного воздействия даже знаменитая картина «Трубачи Первой Конной» - ничто по сравнению с доставшимся мне раритетом.
Название почему-то отсутствовало. Это в известной степени унижало произведение. А то название, которое первым приходило в голову, не обладало необходимой названию многозначностью и скорее напоминало ругательство.
Внизу мелкими буквами стояло название типографии, тираж, а также ныне забытое мною имя художника. Но одно имя я запомнил, потому что едва ли не больше, чем сам холст меня поразила строчка «Технический редактор В.К.Афанасьев». Технический!
Потом, поразмыслив, я пришел к выводу, что, если произведение рассчитано на такую подкованную аудиторию, как водители КрАЗов, то почему бы ему не иметь технического редактора? В конце концов, литературный редактор картине точно был ни к чему.
- Беру! - сказал я доктору и с рулоном подмышкой отправился обратно в комнату отдыха.
Женька ушёл звонить про грунт. Остальные продолжали грызть семечки из кулька с герпесом.
- Вот! - сказал я, разворачивая шедевр на столе поверх семечек.
- Совсем этот маньяк от водки съехал, - сказали мне про доктора после глухой всеобщей паузы.
Два слесаря из ремзоны переглянулись между собой и молча снялись с места. Посмотрев им вслед, Овсянников хлопнул меня по плечу:
- Не знаю, что будет, но чую, ты в прикупе.
Я отнёс плакат в машину и, закрыв дверь, несколько раз подёргал замок. Мимо, махнув мне рукой, прошёл Завгородний. В комнате отдыха он сообщил:
- Люди достали накладные на Курскую-Товарную. Заезжаем, грузимся, выезжаем. Всё в темпе, зря не маячим. Я на воротах. Печать есть.
- Чем грузимся? - спросил Овсянников.
- Отсевом, - сказал Женька, - глина такая мелкая. Из неё плитку делают, унитазы. Дорогая, в общем, как не знаю что. Откуда-то из-под Хабаровска состав пригнали, но их министерство пока не знает.
- А на фига нам эта глина? - спросил я.
- Слышь, стажёр, а траншею на Новокировской ты чем засыпать будешь? Скажи спасибо, я хоть отсев этот нашёл, а то ж вообще ничего не было.
- Ты ж сам сказал, глина дорогая. А мы её в траншею? - не унимался я.
- Страны СЭВ важней унитазов, - отрезал Женька.
- Завгородний! - сказал от двери Гусев. - Ты б подумал всё-таки. Попадётесь - ОБХСС же ко мне придёт.
- Сукин сын! Небитая твоя морда! - повернулся к нему Баранов. - Не мешай людям коммунизм строить. И так неделю без заработков.
- У меня сегодня день рождения, - сказал Гусев. - Тут и отметим. Приходите вечером, кто хочет.
- Хватит сидеть! - поднялся Завгородний. - Светает. Пошли костры проверять.
***
...Третью неделю градусник над въездом показывал минус 29 по Цельсию. Солярка в баках превращалась в желе. 700 машин стояло на базе. 700 костров горело под баками, разогревая солярку. Монголо-татарский лагерь в тревожную и всем памятную ночь перед взятием Козельска смотрелся не так красочно, как наша база.
Тёмные фигуры сновали у костров, подбрасывая в них доски. Грелась солярка, у костров толпились люди и собаки, понемногу светлели звёзды на небе. Всё прозрачней становилась луна. Теплело. Градусник показывал уже минус 27. Из первых заведённых моторов текла в баки по обратке теплая соляра.
- Толкнуть? - спросил Овсянников.
- Давай! - сказал я.
КрАЗ у меня, конечно, был новый. Но аккумуляторов на нём всё-таки не было. Витька примерился своим кузовом в мой и только собрался меня долбануть, как из тающей темноты заорали: «Стой!!!»
Овсянников вылез из кабины. Я тоже. Со стороны ремзоны подкатила тележка.
- Отойди! - сказали мне.
Я отошёл. Из-под старого ватника слесаря ремзоны вытащили два нулёвых Tudor'a, раскрашенных в цвета пятой республики. Они мигом воткнули батареи в аккумуляторный ящик, набросили провода на клеммы и кивнули мне: «Лезь, заводи!»
КрАЗ взревел.
- Что это было? - спросил я слесарей.
- Это только начало, - сказали слесаря, - вечером поговорим. С трещотками нормально?
- Нормально.
- Ну, вот и давай до вечера, - буркнули слесаря и удалились со своей тележкой в сторону ремзоны.
...Полдня мы возили отсев с Курской на Новокировский и сбрасывали его в траншею.
- Хорошая глина у вас, - по-доброму сказал прораб. - Плотненько садится.
- Не одно твоё министерство так считает, - ответил Женька.
Вечером, когда я появился в комнате отдыха, там уже гуляли. Вдоль стенки радостно расхаживал Серёга Баранов, потирая кулак, наконец-то сбитый об морду Гусева. Сам Гусев, отсвечивая нежным фингалом, уютно спал в декольте бухгалтерши, которая через его голову тягала себе в рот стопки с водкой.
Иногда несколько капель водки проливались Гусеву в ухо. Тогда он, как пёс, тряс головой, а бухгалтерша ему в ухо ласково дула. Потом всё повторялось.
Из тёмного угла тускло моргал засыпающий доктор, а бригада пела песню про «помирать нам рановато». Только я уселся, как хлопнула дверь и в комнате объявились два слесаря из ремзоны, а за ними какой-то мелкий слесарёнок.
- Ты не пей, - предупредил меня Завгородний, - надо сегодня кого-то на снег послать в ночную смену. Путёвка - 28 рублей. Будь другом, поработай, а завтра можешь не выходить.
- Если засидимся, завтра вообще никто не выйдет, - предположил я.
Делегация ремзоны устроилась за столом и вытащила свои бутылки.
- Как Тюдоры? - спросил главный. - Тянут?
Я не сразу понял, что он про аккумуляторы. На фоне Овсянникова и Баранова, интересующихся английским, легко было предположить, что ремзона всерьёз занялась войной Алой и Белой Роз. Но это было не так.
Сначала слесаря, как культурные люди, предложили выпить за Гусева. Гусев попытался выпутаться из декольте, но бухгалтерша одним движением засунула его обратно.
- Овсянников, скажи тост, - попросил Женька.
Витька встал и сказал:
- Ай эм э драйвер, нах! Так? - он посмотрел на меня.
Я зааплодировал. Витька приободрился и продолжил:
- Ай хэв э биг трак, нах. КрАЗ ту хандрид фифти сыкс, нах. Вёршэн Би.
- Ты про что? - спросил Завгородний.
Витька пожал плечами:
- В смысле, предлагаю выпить за Гусева.
Гусев снова было полез из декольте, но бухгалтерша даже рук не стала распускать, а легко вогнала его на место коротким ударом подбородка по Гусевской голове. Гусев свалился обратно.
Я посмотрел на слесарей.
- Выйдем? - предложили слесаря.
- При всех, - жёстко сказал Завгородний. - При бригаде.
- И при мне, - нечётко попросил Гусев из бухгалтерши.
- Значит, предложение такое, - сказали слесаря. - Ты нам - картину, мы тебе - год без проблем. Любая запчасть в день поломки. Включая дефицит. Чё скажешь? Обои хорошие тоже достанем. Замки врежем.
Я посмотрел на Женьку. Тот кивнул. Я перевёл взгляд на Овсянникова.
- Нормально, - согласился Витька.
- Обои сам куплю. Но договор на всю бригаду, - потребовал я.
Баранов по кругу разлил всем.
- Чтоб закрепить, - объяснил он и облизал сбитый кулак.
- Идёт, - согласились слесаря, разбирая стаканы. - Двенадцать КрАЗов - не так сильно много. Потянем.
Я принёс плакат. Женька развернул его на столе. Посланцы ремзоны, наклонившись над столом, минуты три изучали изображение.
- Вроде, всё сходится, - осторожно сказал главный искусствовед. - И красиво тоже.
- Точно ничего не напутано? - заволновался слесарёнок.
Весь худсовет посмотрел на него с презрением.
- Люди проверяли, - строго сказал Завгородний, ткнув пальцем в строчку «Технический редактор».
- Семёновна, ты что скажешь? - спросил Овсянников.
Бухгалтерша, придерживая голову Гусева, вытянула шею и долго рассматривала полотно.
- Ну? - спросил Женька.
- Молодая, - оценила Семёновна. - А так всё правильно. Хотя шалава. Я б не смогла.
- Шалава даже лучше, - одобрили слесаря. - Ну, всё! Пусть теперь хоть кто-нибудь попробует даром на ремонт влезть. Кроме твоей бригады, Жень.
Мрачный Женька выпил сразу стакан и насупился. Слесаря ушли.
- Скотство какое-то, - сказал Женька и снова выпил. - Везде докторá, как докторá. Бери у него ключ.
Я вытащил ключ из кармана у спящего доктора и пошел за Женькой. В кабинете Завгородний взял в охапку половину литературы из стеклянного корыта и сказал мне:
- Цепляй остальное.
Теряя листки, мы вышли на улицу. Женька свалил добычу под бак моего грузовика и достал зажигалку. Со стороны ремзоны слышались взволнованные голоса и стук молотков.
- И огонь её не берёт, - удивился Женька, пытаясь разжечь толстые глянцевые брошюры.
В конце концов мы зажгли какой-то дешёвый «Мастит», отпечатанный на тонкой бумаге, и уже от него удалось запалить сваленную под баком кучу.
- В огонь, всё в огонь, - яростно бормотал Завгородний, валенком сгребая в костер разлетевшиеся бумаги, - чтоб и следа не было.
...Потом относили спать доктора. Потом произвели аккуратную расстыковку Гусева и бухгалтерши. Гусев оторвался от грудей, громко чпокнув присосавшимся к ним ухом. Потом ушли Витька и Серёга, а за ними и вся бригада. В ремзоне по-прежнему стучали.
- Поедешь на Яузу, по пути закинь меня домой, - попросил Женька. - Ноги не идут.
Под баком летала зола. Бак был тёплым. Женька влез в кабину, я потянул на себя ручку перекрытия топлива и повернул флажок. КрАЗ завёлся с пол-оборота. Развернувшись, мы поползли по свежему снегу к воротам.
И тут на ремзоне неожиданно загорелся непонятно откуда вдруг взявшийся там прожектор. Раньше его не было. Над воротами, в полутьме, по-прежнему виднелась надпись «Комплексная бригада - Школа коммунизма». А ниже, на самих воротах, ровно там, куда бил прожектор, висел - но теперь уже за стеклом и в раме - мой плакат. Под ним свежей краской было написано «Добро пожаловать!». И стрелкой показано, куда именно. Над всем этим светила большая кривая луна.
- Сукины дети, - сказал Женька заплетающимся языком.
С Открытого по Просторной и Богородскому мы поехали к нему на Потешную.
- По нашим данным, - вдруг опять заговорил Женька, - Москвы уже нету давно.
Он махнул рукой:
- Вот ни трамваев нет, ни домов, ничего. По отчётам нашим. Одна большая яма. Глубина - километр. Минимум. А то и два. Столько мы грунта вывозим, понял? По отчётам нету города. А страна живёт. И город тоже. Вот я с вас рубли собираю, они наверх идут. Там сколько надо остаётся и снова вниз. От нашего министерства ихнему. Вплоть до последнего геодезиста, который всё замеряет. Не знаю, даёт он рубль своему теодолиту или не даёт.
Помолчав, Женька продолжил:
- А эти, которые летом дороги поливают, у них, говорят, по ихним отчётам, по две Москвы-реки каждый год на полив уходит. И по три Волги. Вот так. Но воровать нельзя. Посадят. Я тебя предупредил.
Его совсем развезло. Я затормозил на стыке Бухвостова и Потешной. Дорога шла налево и направо.
- Куда ехать, Жень? - спросил я.
- Прямо, - сказал Женька.
- Куда прямо? Там дома.
- Нету никакой Москвы, - еле слышно повторил Женька. - Согласно документации.
- Да подними ж ты голову, блин! - рассердился я.
Женька открыл глаза и долго смотрел ничего не понимающим взором на улицу и луну в облаках над ней.
- А знаешь что? - вдруг воодушевился он. - Давай сейчас - до Луны и налево. Ты и я. Больше никто. Посмотрим хоть. Давай, а? Бросим всех тут на хрен. А та-а-аммм!...
И не договорив, он завалился в угол кабины, взбрыкнув белыми валенками.
***
…Через полгода за драку в районном совете лишили депутатской неприкосновенности и посадили Серёгу Баранова. На время выездного суда, который проходил на автобазе, плакат на ремзоне завесили простынёй. Потом, после суда, снова торжественно открыли, сдёрнув простыню, как с памятника.
Серёга обещал вернуться. Без него Овсянников не захотел дальше учиться английскому. Наверно, оно и правильно. Фразу «Ай эм э драйвер» Витька и так уже мог чётко произнести в любом месте и по любому поводу. Весной у него родила жена и Витьку не хотели к ней пускать. Он им серьёзно сказал «ай хэв э биг трак» и они решили не связываться: пустили.
Доктор наш в мае умер. А новый доктор никакой литературой уже никого не баловал. Да и сам почему-то не пил.
Женьку несколько раз таскали в ОБХСС из-за отсева, неизвестно куда девшегося с Курской, но Женька вывернулся. «Главное при социализме - не воровать», - радостно резюмировал он свои встречи со следователем.
...Летом наша комплексная бригада окончательно забила на государство и перешла на обслуживание дачников. Машина у меня работала как часы. Малейшие проблемы ремзона решала мигом. Я уже купил фото-обои «Закат в Суздале» для кабины и даже врезал в двери финские замки, как вдруг, неожиданно для самого себя, бросил комбинат.
Как потом оказалось, КрАЗ-256Б был тем грузовиком, на котором окончательно завершилась моя карьера профессионального водителя. Я спрятал права подальше и определился в МГУ изучать историю германских языков. Про то, чем закончилась история с горой в Балашихе и есть ли там теперь курорт Шамони-2, мне, как уже говорилось, ничего не известно.
Иногда, оглядываясь вокруг, я вспоминаю Женьку Завгороднего и тогда мне снова хочется сесть за руль тяжёлого грузовика и уехать туда, куда звал меня мой бригадир - до Луны и налево. Или направо. Честно говоря, мне всё равно.
***
А коммунизм мы в тот раз так и не достроили.