ТИРЛИЧ. Часть Пятая и Последняя
- Деда твово схоронили...
- Знаю, - ответил я.
- Кричал сильно, як помирал, - продолжил Иван, - Мишка Грабка пришёл, казал, надо доску с потолка вырвать...
- Точно?! И дед это слышал?! Вырвали?!
- Кажут, вырвали... И дед то чуял. Мене не було. Я к ему за неделю до того заходил. Крепко наказывал уезжать. Санька, кажет, уехал и ты подавайся. Глянь, шо дал!
Иван вытащил из кармана жестяную коробку из-под леденцов, открыл. Внутри лежал цветок.
- Бачишь, и не повял за три недели. Як токо шо сорватый, глянь!
- Тирлич, - кивнул я, - закрой и спрячь. Мне нельзя.
***
...Лес был светел, а гроза, начавшаяся после полуночи, осветила его ещё сильней. На куст орешника брошена наша мокрая одежда. Я смотрел, как, балансируя на поваленном дереве, ведьма отжимает влажные волосы. Дождь над нами почти кончился, хоть молнии не унимались.
- Боишься? - удивляется ведьма. - Не бойсь, то - Дуня. То она со Змеем играется. Во она молодец! А ты не дрожи, маленький, Дуня добрая, она нас не убьет.
Подняв к небу глаза, нетопырь смотрел какое-то время вверх. Потом, словно что-то вспомнив, наклонился к траве. Её ладони коснулись какого-то цветка. Она опустилась на колени и быстро-быстро растерла цветок в ладонях.
- Иди ко мне, - позвала она.
В лес за Горемлей падали косые молнии, в их вспышках я видел последние капли дождя, стекавшие по хрупким плечам ведьмы, падающие с её бёдер в траву.
- Иди, - повторила она, поворачиваясь ко мне, и поднимаясь с колен. - Ну, иди-иди...
Я подошёл. Нетопырь провёл влажными от дождя пальцами у меня по груди, по внутренним поверхностям рук, потом, нагнувшись, - под коленями.
- Ну вот, - прошептала она, распрямляясь, - ну вот. Так хорошо. Так ладно, маленький.
- Что это? - спросил я.
- Не бойся, не то, что ты думаешь. То лучше. То - тирлич. Ты меня теперь не забудешь.
- Тонька, - спросил я, - а с чего ты взяла, что я тебя когда-то забывал?..
***
- А завербовался куда?
- Дак это.., - Иван мотнул головой, - якись-то карьеры... С рудой чи ещё там с чем. На север, короче. Я б тебе и не споймал, дак у нас поезд поменявсь. Ночью во едем. Ну, я и давай тебе шукать. А хто ж знал, шо Москва глумная такая! В метро залез, дак там токо одно и знают - «переход туда, переход суда», а як на улицу вылезть, нихто не каже! Три часа, як Потяпкин кобель, по всем веткам носився! То серая, то яка-сь зелёная, шоб их антонов огонь попёк! Бачу - Сокольники нарисоваты, а де яны, тые Сокольники? - раз, и вже опять нема... Глупство тут у вас, Сань, с тым метрóм вашим!
- А Мишка-то Грабка сам живой ещё?
- А шо яму?! - живый! Да и Петька-лесник ничóго себе, токо боязливый якись-то стал, с хатки не вылазит. И бабка Арина живая. Хоть ты шо старухе делай! - молодец бабка. До сих пор лечит. И зубы и шо хотишь. Помнишь Арину?
- Помню.
***
- Теперь ты меня всегда будешь помнить, - повторила ведьма.
- Я тебя и так не забуду, Тонька.
- Молчи, молчи, - говорила она. - Я знаю, как надо… Полетишь со мной наверх? Туда, где Змей?
- Мне… мне страшно, - прошептал я, сжимая ладонями плечи нетопыря.
Ладони услышали дрожь этих плеч, расправлявшихся в крылья.
- Не надо… Пожалуйста, не сейчас. Я боюсь…
Она отошла от меня и снова глянула на небо.
- Жалко. Глупенький ты ещё. А там хорошо.
- А что там?
- Там? - засмеялся нетопырь. - Там! А зачем тебе?
- Ты ж зовёшь.
Она замотала головой.
- Не! Ты глянь на меня. Ну! Во бояка! А ещё хлопец - голой девки испугался. Ну, куда тебя звать! Рано тебе...
***
В Гаврилову Гуту мы въехали в самый разгар сева.
- Глянь, собаки якие! - толкнул меня Ванька. - Глянь-глянь! - вже и эти сволóты тоже ногами содют!
Гутовские и вправду сосредоточенно втаптывали пятками в землю картошку и шли по бороздам, не сгибаясь.
- Зла на их не хватает, подлюки такие, - сплюнул Ванька и протянул руку, - а вон и бабкина хата, Сань! Поехали давай!
У хаты мы обнаружили древнющего деда - того самого второго Аринина мужика, которому Ванькин батька приходился «второюродным племянником». Дед лазал по молодой крапиве вдоль плетня, пропуская меж тремя жердями и втыкая в землю недостающие палки орешника.
- Здорóв, деда! - заорал Ванька
- Горóжку горожý! - приветливо откликнулся старик.
- Здоров, кажу! - ещё громче крикнул Иван.
- Шоб гуси не лазили, - согласно кивнул дедуля.
- А, чёрт, хряпка старая, глушня, - ругнулся Иван и глянул в окошко, - пóйдем, Сань, я яе у хате бачу.
У знахарки был очередной сеанс. На лавке у стены сидела какая-то тётка, а рядом с ней - бритоголовое, гнилозубое и худущее существо лет десяти. Существо было, видать, тёткиным сыном. Оно сидело на лавке в цветастых лоскутных трусах и чуть не сплошь было покрыто пятнами зелёнки. Те ж места его тела, которые не были замазаны, поражали невиданной даже для пацана густотой загара. Так что, и позой, и раскраской хлопец напоминал позеленевшую от времени дверную ручку.
Арина мудрила над составом. Не балуя клиентуру фармацевтическими изысками, она зачерпнула из ведёрца кружку воды, плюнула туда, кинула щепотку какой-то трухи и поставила кружку настаиваться под образа.
…Впоследствии Ванька рассказывал, что живя у Арины как-то летом, он нашёл за огородом обрез и долго думал, куда б его спрятать. Бабка отыскивала его и под печкой, и за стрехой в коровнике, и даже на чердаке, когда лазала туда мазать глиной трубу.
Ванькино счастье, что, найдя обрез, она каждый раз выкидывала его в одни и те же лопухи за хатой. В конце концов Иван не придумал ничего лучшего, чем положить обрез в красный кут, за иконы.
Некоторое время Арина исправно молилась на Ванькино оружие, била обрезу поклоны и выпрашивала у него немудрёного бабьего счастья. Правда, вскорости в деревне объявилась Ванькина мать и затеяла в хате уборку. Был Духов День, стены полагалось украшать пучками трав, красный кут был не исключением, а Ванькин обрез в эту красоту совсем не вписывался.
Примерно с неделю после этого Иван был особо заботлив и внимателен по отношению к собственной заднице. Впрочем, и мать выкинула обрез всё в те же самые лопухи…
...Бабка сняла кружку и взялась изучать расположение в ней плевка и трухи. Затем, пошептав недолгое время, сунула кружку тётке со словами:
- Нехай выпьеть!
Пацан с любопытством сглотнул состав, по ходу дела напустив в кружку ещё и собственных соплей.
- К завтрему должно пройтить, - пообещала бабка, отпуская исцеляемых.
- Шо с им? - поинтересовался Иван.
- Нохти болять, - ответила Арина.
Она снова набрала в кружку воды, намешала все той же трухи, с минуту, задрав голову, цыркала, копя лечебную слюну. Плюнув и определив панацею под образа, Арина обратилась к родственнику:
- А у вас шо за хворьба?
- Мы не лечицца, - поспешно заявил Иван, - тут во Саньке нада за оборотня послухать.
- На шо это? - испугалась Арина, закрывая приоткрытый рот уголком платочка.
- В иститут хотит, - сурово сказал Ванька. - На витилинара. Рассказывай давай, може, ён их потом лечить будет.
Арина глядела то на нас, то на образа. Местный святой следил за ней с иконы так же сурово, как и Иван.
- А их либо уже лечуть? - ещё больше пугаясь, спросила старуха внука.
- Вже сбираются, - мрачно ответил тот. - Счас шо совецка власть скаже, то и буде.
- Осподи! - выдохнула Арина.
- Да нема ж твоёго бога! - заорал на неё Иван. - Космонавты летали, не бачили. Не бойсь яго, шо ён тебе сделает? - ён, даже если и ёсть, то вже старый. Рассказывай!
В хату вошел Аринин муж.
- Деда! - крикнул Иван. - Скажи ёй, нехай яна нам за вовколаку расскажет!
- И правильно, - неожиданно согласился дед. - А то гуси лазют и лазют, бураки потоптали. Вы ж за гусей балакаете, я чую?
- Оборотень гусём был? - быстро развернулся Иван на Арину.
- Не, - оторопело ответила та. - Свиння.
- Ну во и расскажи за свинню! - удовлетворённо развёл руками Иван. - Санька витилинар, яму можно. Витилинар, не? - спросил он у меня, толкая под столом ногой.
Я кивнул.
- Ой, хлопчики! - решилась Арина, почему-то клюнув на Ванькину логику. - Я-то расскажу, токо ж и вы - никому. Не дай бох! До сельсовету дáйдет, до ведьмака-то нашего, до председателю, - дак ён мене и оштрахует, и со свету сживьеть. Не дай бох, кажу!
- Не расскажем! - дружно пообещали мы.
***
Старый мрачно ходил по дому. Я внимательно следил за его перемещениями.
- Шо тя черти носют?! - не выдержала мать. - Туда-суда, туда-суда! Грязь токо ногами тягаешь.
- Цыть, - вяло откликнулся дед. - Помоешь, не облезешь.
- Вон чего?! - свирепо втянула мать ноздрями воздух. - А ну-ка, - оба мене с хаты сей момент и шоб я вас до обеда и не бачила тут обоих!
Она демонстративно задвигала ухватами. Дед, глянув на меня, головой показал на дверь.
- Курить ёсть? - спросил он, когда мы вышли.
Я протянул папиросу. Он рассеянно посмотрел на меня:
- Серники?..
Я вытащил коробок, зажёг спичку. Дед вставил беломорину в зубы, потом вынул, снова вставил.
- Сам же бачишь, не выходит у тебе! Машину разбил во... Брось ты к ему ездить. Не по тебе тая шапка...
- Сделаю, что по мне будет. Ты прикуривать-то будешь?! Чё я тут те держу?!
- Тю! - дед выбросил папиросу в траву. - О то ж я пень старый та дурный! Думал, гля! - ну, поиграется хлопец да спугается. А ты вон шо!
- Старый! - сказал я. - Вот раньше надо было предупреждать. Сами ж с Кономой втянули, а теперь делаете вид, что оба ни при чём, да? И ты, и он? Ну, так и чем ты теперь от Кономы отличаешься?
- Обратно к ему поедешь? - спросил он.
- Поеду, - нехотя ответил я. - Только, знаешь, уже не к нему: теперь к ней поеду. Забирать.
- К е-е-ей... - нараспев повторил дед. - Ну, если к ей... Храни тя Господь, Сань. О так-то во!
- А Кономе от тебя передать что?
- Передай... Сильно передай, хлопец! Передай, шо так мы с им не договаривались. Конец нашему договору. Передай, нехай забудет за мене. Совсем шоб забыл, нежить такая. Так во и передай.
***
…Было тихо. В окошко лезла сирень, лёгкий майский ветер тёр её кисти о стекло, колыхал кисейную занавеску. Аромат сирени забивал даже запах от чугунков, в которых стыло варево скотине, где бабка перемешала картохи с ботвой и зерном. Бледные лепестки залетали из паличадника на скоблёный стол, на пол с его уже облупившейся желтой охрой.
Аринин мужик, кряхтя, достал с загнетки листья табака, скрутил их в жгут, взял с припечка нож, поставил перед собой табуретку… Старые ходики с жестяным расписным фасадом и ржавыми стрелками мерно стучали на стене. Тихо и незаметно тянулась к полу гирька на длинной тусклой цепочке.
Два мужика прошли мимо окна, матерясь хоть и озабоченно, но мирно, по-хорошему, по делу…
И снова всё стихло. Стоял расплавленный полдень с его ленивыми полуденными бесами.
...Дед резал табак, Арина рассказывала.
- Ну и ага… Када ж то було-то? До войны ж, до колхозов, годе либо в тридцатом, чи тридцать первому?… Наша-то хата, яна во-о-н де была! Тым-то порядком, не як счас. Ага… А я-то сама в девках була. Угу! У девках бегала, да. Ну… И это… у церкву ж мы пошли. Во. Воскресенье ж, да… Ну, и это … идём же ж мы. Я идём, матка моя, покойница, идём, сестра старшая с мужиком тоже ж идём. Угу. И идём… Во. А сестра на сносях была той год. Идём… Ага. Я с маткой идём и сестра с мужиком. Да. А это… воскресенье ж! Вся ж деревня уже ж у церквы, а мы это через сестру припозднились. Того шо чижёлая, ёй с пузом-то трудно, во и идём… Угу...
***
Интересно! - получается, Мишка Грабка попробовал переиграть деда Егора и силы Кономы! Такой храбрости, чтоб влезать в их старый договор, я от Мишки не ждал. А договор ведь был, и зря тогда дед сказал, что он его разрывает. Такие соглашения просто так не рвутся, чтоб сегодня - да, а завтра - нет. А уж дед с Кономой это знали лучше Мишки Грабки.
***
Аринин мужик дорезал табак, потом покромсал ножом немного уже хорошо высохшей, заранее отобранной, золотистой соломы, аккуратно сбросил всё это ладонью с табуретки в миску, перемешал, непослушными пальцами сгрёб смесь из миски в кисет и принялся складывать районный «Рассвет» в формат закрутки под цыгарку. Арина продолжала рассказывать:
- А церква у нас, шоб вам знать, яна за мостком была, де общий двор счас, да! Ну. Дак во и мы ж тем порядком и идём. А хто? - дак я вам кажу: шурин с бабой-то два беременные, матка моя, да я. Это ж скоко мне годов-то тада було?
- Если в тридцатом, то тринацыть, - быстро сообразил Иван.
- Ну, тринацыть, - утерла ротик Арина, - може, даже быть и так… Угу. Ладно. Ну и идём мы… Я, сестра моя…
- Ба! ты давай вже за оборотня! - заныл Иван.
- Дак я ж за оборотня и кажу! - удивилась Арина и поймав обрывок последней мысли, продолжила, - …мужик ейный, да матка ж наша, покойница… Ну во. Угу. …Вот, значит… А во як мы все до колодезя дошли, я обернулася, бачу, - осподи, твоя сила! - свиння за нами! Така больша свиння, ой, мамочки! - шо твой лось свиння! И, главное, не за кем, гля, а за нами! Понятно, не?! А за кем? - дак я вам скажу: за мной…
- …за сестрой, за мужиком беременным, да за маткой! - хором выпалили мы. - Потом-то что было?!
***
Я уже понимал, что ничем путным разговор с бабкой не кончится. Бред какой-то с этой свиньёй! Но оборотни были моей последней надеждой разобраться с Ключами: не могли же лешие исчезнуть просто так! Тем более, тогда, в ту ночь, когда произошёл доведший меня до суда случай с лесником, леший действительно повёл себя как оборотень. Когда пьяный Петька толкнул меня в плечо, Зелёный выскочил из кабины лесовоза и вцепился в Петькину ногу.
- Брось! - заорал я.
Петька просто стоял столбом посреди улицы, онемев от ужаса и, я думаю, от боли: уж что-то, а сила у Зелёного и его сородичей была неимоверная - они на моих глазах сосны вырывали как осоку! Потому я, естественно, испугался и за лесника, и за его ногу.
Но когда на мой вопль неожиданно скрипнула калитка и сосед спросил темноту «хто это тут орёть?», Зелёный исчез, а на его месте вдруг образовался мой Жук, который, вообще-то говоря, в тот момент сидел во дворе на цепи. Я даже удивиться не успел таким переменам, как сосед подошёл к нам.
- Курите, не? - дружелюбно спросил он. - Папироской не богаты?
- Курим, - сдавленным голосом произнёс Петька и неожиданно завопил: - У яво кобель кусаицца! Ты свидетель буишь!
Тут Жук (или Зелёный? - я уже совсем перестал понимать) зарычал и ощетинился. И одновременно со двора раздался лай. А уж там-то точно был Жук...
***
- Так потом что было? - повторили мы с Ванькой.
- А ничóго и не було! - испугалась Арина. - Так до мостка вот и шли: спереди я, потом матка, потом - сестра с мужиком.
- А свинья?! - хором заорали мы так, что Аринин мужик выпустил из рук кисет и, отвернув ухо к двери, стал прислушиваться, не лезут ли гуси.
- А шо свиння? - выпучила Арина глаза. - И свиння, понятно, так же. Сперва мы, потом - свиння! За нами. А як до мостка дошли, мужик знакомый с церквы идёть. Идёть и, главное, идёть, хоть ты шо! Прям так на свинню! Да! Во! Такий прям мужик и идёть. Свиння так-то на его глянула, развернулась и - за им. Прям за им и усё тут! И пошла, пошла, по-о-ш-ла свиння-то, токо яе и бачили! Во! Угу. Ось так во було. И не брешу! Пошла свиння и вот!
Все замолчали. Арина глядела на нас как курица, то одним, то другим глазом, и больше, похоже, ничего ценного сообщать не собиралась.
- Так то - что, - спросил я всё же, - оборотень был?
- Може, оборотень, - вконец сомлела от испуга бабка, - а, може, и так - свиння. С откудова мне знать-то? Не знаю я!
***
- ...Ничóго , Сань, ничóго, не журись! - утешал меня Ванька, садясь на мотоцикл. - Я это дело расковыряю. За Арину не обижайсь. Хто ж знав, шо яна тут трохи с ума выжимши. У нас вообще, я бачу, по области население напрочь без мозгов. Я радио, знаешь, слухал: дак в Москве - туда-суда, а як местное включили, н-ну! куда тым американцам! Не переживай!
***
Расшугав по местам Дуньку и нетопыря, что-то месивших в маленьком горшке, Конома первым делом спросил про деда.
Узнав, что Егор натурально на него плюётся, мертвяк сел на лавку и, пригорюнясь, уставился на меня:
- На балалайке либо поиграть?… Во скука-то! Ты ж, я бачу, обратно по делам?
- Угу.
Конома хлопнул в ладоши:
- Дуня! Хлопец дело предлагать хотит. Послухаем?
Из-за занавески выглянуло бессмысленное лицо Дуньки.
- А малый де?
Конома протяжно свистнул, вызывая оборотня.
- Сидáем до стола!
Он сам выволок из буфета полчетверти и расставил кружки со сколотой эмалью. Мы уселись за стол вчетвером. Конома стал суетлив и весел. От первых же ста граммов его развезло, он раскраснелся, ласково щурил поросячьи глазки, взялся о чем-то болтать. Закидывая в рот ломти старого желтого сала, смачно хрустел шкуркой. Ещё раз удивила меня Дунька: эта пропойца так и не притронулась к своей кружке. Мы с нетопырём отхлебнули по разу и сидели тихо, осторожно рассматривая друг друга. Я впервые по-настоящему увидел её глаза: чёрные, блестящие, они как будто распалялись изнутри каким-то огнём. Этот огонь был её интересом к тому, что сейчас происходило.
- Гля, Дуня, шось-то наш малый на хлопца так уставився? А? Не? А и хлопец, я бачу, не лучче. Гля! Може, нам йих поженить, как то меж людями бывае, а, Дуня?
- За тем и приехал, - наконец сказал я.
Конома, закусив от восхищения губу и раскачивая башкой, аж откинулся к стенке.
- Ой-ёй-ёй! - прошептал он, всплескивая руками. - Ось так от?! Бачишь, Дуня, шо делается?! И када успели?…
- Так что? - спросил я.
- Ты шо - Дуня? Я не с тобой балакаю.
- Придётся со мной, дед. У вас, как говорится, товар, а у нас это…
- Купец?! - локтями на стол кинулся дед.
- Ну, типа купца что-то…
- А, ну я понял! - кивнул мертвяк. - Ну, а шо дадишь за такий товар?
- А что надо?
- Як - шо?! Ты купец, тебе и цену ставить.
- Ладно, - согласился я, - сейчас прикинем.
Стараясь себя успокоить, и для того выдержав длинную паузу, понимая, что сейчас может измениться совершенно всё, я таки выдавил то, ради чего пришёл:
- Цена? Цена такая, дед: моя душа против неё. Идёт?
Дунька вскрикнула, глядя в мою сторону глазами полными ужаса. А ещё были удивленные и радостные от этого удивления глаза маленькой ведьмы.
- Да цыть же ж вы! - мигом отрезвел Конома. - Ты это, хлопчик, по правде, либо так?
- Серьёзно, дед.
Нетопырь закрыл глаза и опустил голову.
- Ага, ага! - бормотал обескураженный мертвяк. - А чаго ж не леший?
Не отвечая, я бросил на середину стола ту самую отвертку.
- Бачу, бачу, понял, - закивал он, - ясненько. Значит, душу?
Я молчал. Да и что мне было говорить?
***
...Вечером слонялся по Хутору. И вот что мне что за невезуха такая?! - про оборотня хотел узнать, - так всяких свинячих страстей наслушался! Нетопыря попробуй найти… А то, что мне без него уже совсем некуда стало, я чувствовал всем нутром.
Что ж делать-то? Где его теперь искать. Конома не пустит - он деда ждет. Дед прав, я - приманка, я Кономе не нужен. Он и нетопыря-то, скорей всего, только для того и показал, чтоб зацепить. Чтоб я ему Егора привел. А забыть? - ну как такую ведьму забыть!..
...Ночью не мог уснуть. То бабка Арина в глаза лезет, то Конома суётся. Кричит: «Малый! Малый!» А сам тарахтит зажатыми в кулаке сушёными гадючьими бошками. Всё громче и громче. Вскочив, я услышал тарахтенье выезжающего со двора мотоцикла. Два часа. Куда это старому приспичило в такое время?
...Наутро объявился Иван.
- Дело ёсть!
- Опять про Арину?
- Не, другое.
Он развернул свои листки.
- Куда текёть Горемля?
- В Каспийское море, - буркнул я.
- Брешешь. Горемля текёть не туда. А куда - то я сам не знаю. Да нам и не к спеху. Може, и в Каспийско твоё. А токо во гляди, с откудова яна начинаицца. Бачишь, Ключи? А во тут-то во нитку бачишь? То Горемля, Сань! Я ночью бегав глядеть.
Пока я спал, Ванька, матеря бабку Арину, отправился к Петькиной хатке и, повернув от мостка вверх, добрался до Лешачьих Ключей. Горемля вытекала из болота! То есть, днём она для всех хуторских появлялась из ручейка под корягой, а ночью - на тебе! - из болота!
- Хотел, слухай, було, и обратно пройтить, дак за мостком мене якись-то глупяк чуть мотоциклом не сшиб!
- За мостком? Где? Там же дороги нет!
- Дак я тебе и кажу ж - глупяк: без дороги, повз-речку. Да ночью, да без фары! Еле утёк! И во шо ещё - Бесов Млын правда ёсть. С левого берега его чуешь, а с правого - тишина. А во дальше я забоялся лезть... Страшно, Сань, як сам не свой.
***
- Душу… - повторил Конома. - Душу. А куда б нам яе пристроить-то? - вдруг заволновался он. - А, Дуня? Може, под порог сховать?
- Ён не дитё, - мрачно произнесла Дунька, - да и хрещёный.
- Егор постаравсь, - согласился Конома. - Да и не по-нашему это - живых хлопцев под порогом ховать.
Он сунул в рот ноготь и снова уставился на Дуньку:
- Може, у чулок к тебе?
Дунька вздрогнула.
- А хоть хорошая душа-то? - неожиданно спросил покойник.
Я оторвал взгляд от оборотня и пожал плечами:
- Да ничего, вроде…
- Бумага ёсть?
- Какая бумага?
- На душу. С работы, либо с армии…
- А нужно? - удивился я.
- Не, то я так… Не нада, не треба! - замахал руками Конома. - Не нада!
- Так берёшь? - спросил я.
- Погодь, погодь!
Коному, похоже, терзали какие-то сомнения. Или просто он делал такой вид.
- А это… А як мы тую душу с тебе вынать будем, а?
Я вытащил листок и сверток с ножом.
- Контрахт? - живо спросил Конома и, подтверждая знакомство с предметом, добавил, - чи ножиком руду тебе пускать?
- Да.
- Не, ты шо! - возмутился он. - А ну як - заражение, чи шо? Столбняк, а?
Нетопырь встрепенулся, замер, ожидая ответа. Я глянул на неё, не понимая тревоги, потом на Коному, снова на неё, пытаясь разгадать подсказку во встревоженных глазах и не понимая, что ж её беспокоит. Ведь я ж пришел к ней! И за нею...
- Не боишси? - напомнил вопрос мертвец, поднимая нож над моей протянутой к нему рукой. - А як помрёшь?..
- Я его одеколоном протёр.
- Конец, - прошептала ведьма, отворачиваясь.
***
… Из дома выбрался засветло. Так же как и Ванька, сначала прошёл к мостку за хаткой, а оттуда, берегом Горемли, двинул наверх, к Ключам. Речка сужалась. Все гуще была на ней ряска, всё больше коряг торчало с её дна. Когда речка превратилась в ручеёк, а ноги стали утопать в прибрежном мху, понял, что до Ключей уже совсем близко. Начало смеркаться, замерцали светляки по траве, засветились гнилушки на упавших через Горемлю осинах.
Я сел было передохнуть, но стоило мне умоститься на каком-то пне, как неожиданно со стороны болота донёсся слабый свист. Зная, что это такое - свист на Ключах - я тут же спрятался в лапах поваленной ели.
Свист повторился. Я глянул на темнеющее небо. Через ветки было видно, как сходились высоко над головой чёрные деревья, словно кто-то стянул их верхушки верёвкой. В рваном оконце медленно, как под действием проявителя, проступила луна. Сверху захлопали крылья, на ствол ели опустился дятел. Посмотрел на меня, дюбнул клювом по коре. Снова посмотрел. И начал деловито стучать.
Снова, теперь уже ближе, раздался свист. Потом ещё и ещё. Тогда, раздвинув колючие лапы, я высунул голову в проём и глянул вверх по ручью.
По корягам и кочкам, быстро приближаясь ко мне, бежала она. Маленькие босые ступни мелькали под длинной цыганской юбкой, белая мужская рубашка стянута узлом под грудью, оттеняя сильное смуглое тело. Она. Когда же снова раздался свист, я разглядел в чём дело. Она бежала с закрытыми глазами. Я видел лицо ведьмы, видел тени длинных ресниц на её лице, но самое страшное, что я увидел - дудочку в её руках.
Она бежала с закрытыми глазами и, когда ей нужно было узнать, что там, впереди, она подносила к губам дудочку и лёгкими, короткими трелями отыскивала дорогу. Нетопырь оставался нетопырём!
Падая, я сломал ветку, за которую держался. Ведьма застыла и, повернувшись в мою сторону, подняла свирель. Её глаза все ещё были закрыты, лицо неподвижно. Свистнула проклятая дудка, но нетопырь не открыл глаз. Не попала?..
…Свирель дернулась в её руках, поплыла, похожая на ствол обреза, замерла точно напротив меня. Трель. Дрогнув, открылись её глаза.
- Эй! - удивилась она. - А это ты-ты-ы?! Ты чего тут делаешь?
- Мать за муравьями послала, - попробовал отбрехаться я, - для цыплят.
- Ночью? - улыбнулась она. - Без мешка?
- Ну, за палками под помидоры…
- Без топора, без верёвки?
- Ну, так пошел! Гуляю я, дышу тут!
- Дыши, - сказала она, поднимая свирель.
Потеряв ко мне всякий интерес, нетопырь побежал дальше, ловко перескакивая с одной коряги на другую. Глянув на сидевшую рядом птицу, я машинально отодрал кусок еловой коры, пожевал, выплюнул. Нетопырь был ещё недалеко.
- Эй!
- Ну? - обернулась она.
- Дай, что ли, дудку посмотреть…
***
Конец. И я знал, что вижу их всех, может быть, в последний раз.
- Ну?!
- Не, - уже лениво произнес Конома, - не надо. Цього добра у нас богато. И товар нехай при нас, и ты сам по себе.
- Свисти, дед, - чуть не плача, попросила она.
- Стойте! Дед! И ты! Стойте же… Слушай, Конома!
- Слухаю, - покорно положил руки на колени Конома.
- Свисти, де-е-ед! - простонал нетопырь, как от боли.
- Я, прям, и не знаю! - развел руками покойник. - То им свисти, то «барыню» пляши!
- Пусть она меня проводит, а, дед?
- Нехай, - как-то спокойно согласился он. - Проводи его, малый.
- Подожди у крыльца! - попросил я оборотня. - Слушай, дед!
Это была моя последняя и самая глупая атака.
- Ну не дури! Они ж на дороге не валяются. Сам знаешь. Бери мою душу. Это всё дурость - одеколон, я понимаю, да. Ну, возьми меня, дед, а! Я ж не могу! Без твоего нетопыря не могу, пропадаю. Возьми! Ты же берешь, я знаю…
Он неожиданно стал серьезен и, аккуратно взяв меня за рукав, подвел к двери.
- Слухай, хлопец. То ты правду кажешь, другой раз такую душу бачишь, шо на дороге не валяется. Яе любой подымет. А только ты прости мене, покойника, - ты-то хто? Ты с чего взяв, хлопец, шо я тебе малого отдам? Хто ты, и хто ён, а? Ты хоть сам чуешь, не? Не обижайся. Чего ты до меня приехал? - в люльки поиграться? Иди! Ты ж даже не Егор, ты ж - так, нихто…
Он вывел меня на крыльцо и, круто развернувшись, захлопнул за собой дверь.
Оставшись один, я огляделся, но её нигде не было. Лишь сев за руль, увидел, как мелькнули над капотом и пропали мягкие серые крылья. Конец.
- Артист! - прошептал я. - Что ж ты придуривался столько?!
- А так! - неизвестно откуда донесся низкий глухой голос Кономы. - Скушно!
***
...Ванька помолчал и потом осторожно сказал:
- Токо нихто не знает, шо дед твой обдурил их всех под самый конец. Арина знает да я.
- То есть?!
- А када Мишка Грабка заорал, шоб доску с потолка выдрали, взялись выдирать, поп тоже орё, шоб выдирали скорей, а про деда на хвылинку забыли. Тут Арина - глядь! а ён вже мёртвый. Успел. Арина никому не казала, мене казала. Чуешь, не? - обдурил! Яны ж думали, ён помёр, токо када доску вынули, а ён - раньше. О так-то во!
Иван опять достал жестянку с цветком, но на этот раз не открыл. Повертел в руках и спрятал в карман.
- Пора мене. А то с тым метрóм вашим глумным дай бог до вокзалу добраться...
***
...Гроза уходила за лес. Ведьма снова отжала волосы и надела юбку.
- Ты же умерла тогда, Тонь, - сказал я. - Значит, и я должен умереть?
Она покачала головой.
- Я подожду тебя, - сказала она. - Станешь сильным - приходи.
Ведьма перебросила мокрую рубашку через плечо и наклонилась за свирелью. Грохот мельничного колеса не заглушил её слов, хотя говорила она тихо.
- Я поцелую тебя, - сказала она, притягивая меня за шею. - Не бойсь. Ничего не кончается. Вообще ничего. Только ты не бойся. А ну, как я дождусь?..
...Она отходила от меня спиной и ночной свет стирал контуры её тела. Потом прямо за нею ударила в траву молния, я почти ослеп от вспышки, а когда снова смог видеть, её уже не было.
Только несколько раз далеко-далеко прозвучала свирель...
***
На этом обрываются черновики, которые у меня остались. Вообще, в этих записках лишь намечены основные линии «Тирлича» да расставлены главные персонажи. И всё, что здесь описано - это просто моё детство. Поэтому всем действующим лицам я оставил их настоящие имена.