Сентябрь: природа гармонии и гармония природы
Случаются в жизни беседы настолько философские и такие глубокие, что на дне их должны водиться рыбы-удильщики с фонариками на головах. Не могут не водиться, судя по результатам . Или течения-водовороты: начнешь вот так с милым собеседником разговор о природе гармонии и вдруг - завертело, понеслось, и вот я уже сижу и вспоминаю, как меня и моих однокурсников загнали буквально "за Можай" на картошку и оставили там аж почти на два месяца в полях.
- В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг, мой нежный друг
Тебя укрыл бы я плащом
От бурь и вьюг, от бурь и вьюг...
Не было ни бурь, ни вьюг на нашу голову. Была такая осень, что подобной не упомнили старожилы. Впрочем, старожилы и то, что было накануне помнили плохо, да и видели мы их только издаля, проезжая на грузовике мимо магазина. Не до них нам было.
Мы совершенно неожиданно для себя выпали из окружающей нас колхозно - не побоюсь этого слова - советской реальности и провалились в какое-то мифологическое безвременье. Причем все. Весь курс из ста пятидесяти без малого человек как-то вдруг ухнул во временнУю лакуну, да так там и застрял.
Какие-то вещи вдруг стали настолько мелки и неважны, что никто - а я поспрашивала нескольких подруг специально - их не помнит. Вот, например, такая пикантная деталь, как душ. Не могли же приличные московские девушки из интеллигентных семей не мыться почти два месяца?! Нереально. Значит, было что-то такое, верно? Но никто ничего про это не помнит. Душ? Какой душ? Мыться? Ну мылись, наверное, где-то... Не помню... Зубы-то мы чистили, правда?..
Не знаю, не знаю... Наверное, чистили. Даже наверняка. Но все эти бытовые мелочи, которые, казалось бы, должны были бы нервировать постоянно и казаться невыносимыми просто как-то исчезли. Перестали иметь значение и смысл.
А что имело значение?
Поперло из моих однокурсников такое, что я до сих пор изумляюсь, честно говоря. В первый же день, бредя по нагретой солнцем борозде, я услышала дивный мужской дуэт: баритон и лирический тенор. Непринужденно, с ленцой и томно голоса выводили:
- Прощай, радость, жизнь моя
Знаю, едешь без меня...
Ну, я, конечно, пошла-пошла-пошла... На краю картофельного поля сидели, прислонясь к сосне, два моих хороших приятеля и просто так - вот просто так - пели. И вдруг страшно стало дышать, чтобы это не кончилось.
Это не кончилось. Это было только начало. На следующий день мы шли на работу чем-то вроде колонны, и вдруг. Вдруг! Опять голос!
- Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам!
Ответный рев ста с лишним глоток был почище того, что описано у Булгакова в "Белой гвардии".
- Так громче музыка!
Играй победу!
Мы победили!
И враг бежит! бежит! бежит!
После этого стало, в-общем, понятно, что сопротивление пространству мифа - бесполезно. И ведь что интересно: магнитофоны были практически у всех. Ну как минимум по два на пкомнату, а жили мы по четверо. Но оставались магнитофоны невостребованными, а гуляли по комнатам гитары, и приходили к нам каждый вечер вежливые слегка пьяненькие однокурсники и почтительнейше просили одолжить им меня вместе с инструментом. Вот ведь права была моя мама, когда говорила, что музыкальная школа - это всегда пригодится. Правда, училась я по классу фортепиано, а пригодилась мне гитара-самоучка, но это все детали. Главное - слух был. И способность воспроизвести, что требуется.
А пели по-прежнему все какое-то такое... Самыми современными были, пожалуй, жалистные городские романсы девятнадцатого века. Страшно популярной оказалась вдруг песня "Помню я еще молодушкой была". Ну?!. Ясно же, что нас всех засосало... И даже обычаи начали возрождаться (самозарождаться?!) вполне соответствующие. После исполнения песни "Вниз по матушке, по Волге", например, меня вынесли вместе со стулом из нашей комнаты и пронесли триумфально вокруг лагеря "чтобы все могли послушать". Все и пели, само собой. "Ну-ка, грянемте, ребята" очень хорошо звучит в исполнении нетрезвого хора под руководством абсолютно трезвого и слегка перепуганного скальда.
Кстати, о скальдах. Ощущения, я вам доложу, смешанные. С одной стороны, человек с гитарой становится объектом абсолютного и непререкаемого уважения, близкого к поклонению, а с другой - всякая личная жизнь человека с гитарой (во всех смыслах этого слова) с этого момента прекращается. То есть, буквально. Располагать собой скальд не может, и это я поняла на своей шкуре. Лечь спать пораньше - не моги, ибо народ хочет песней. Простыла? Мы тебя мигом вылечим, только ты уж гитару прихвати, а хочешь мы тебя опять вместе со стулом принесем? Некий молодой человек, не сразу разобравшийся в мифологической реальности, имел неосторожность при свидетелях меня спросить, как насчет в кино сходить в субботу вечером. Так его вывели из помещения три дюжих бывших десантника, и больше он ко мне вообще никогда не подходил. Когда я спросила - а в чем, собсно, его проступок заключался, мне мягко объяснили, что юноша "забыл, с кем разговаривает". Вот так. Спустя два месяца в коридорах родного института мне кто угодно мог говорить что угодно, и ни одна собака его никуда не вела и не делала ему внушения. Ну что делать - пространство мифа, оно имеет свои законы.
А, может, все дело в картошке? Она была действительно какая-то нереально вкусная. Мы ее пекли и ели каждый день, естественно, и лучше этого я вообще ничего в своей жизни никогда не ела.
- В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг, мой нежный друг
Тебя укрыл бы я плащом
От бурь и вьюг, от бурь и вьюг...
Не было ни бурь, ни вьюг на нашу голову. Была такая осень, что подобной не упомнили старожилы. Впрочем, старожилы и то, что было накануне помнили плохо, да и видели мы их только издаля, проезжая на грузовике мимо магазина. Не до них нам было.
Мы совершенно неожиданно для себя выпали из окружающей нас колхозно - не побоюсь этого слова - советской реальности и провалились в какое-то мифологическое безвременье. Причем все. Весь курс из ста пятидесяти без малого человек как-то вдруг ухнул во временнУю лакуну, да так там и застрял.
Какие-то вещи вдруг стали настолько мелки и неважны, что никто - а я поспрашивала нескольких подруг специально - их не помнит. Вот, например, такая пикантная деталь, как душ. Не могли же приличные московские девушки из интеллигентных семей не мыться почти два месяца?! Нереально. Значит, было что-то такое, верно? Но никто ничего про это не помнит. Душ? Какой душ? Мыться? Ну мылись, наверное, где-то... Не помню... Зубы-то мы чистили, правда?..
Не знаю, не знаю... Наверное, чистили. Даже наверняка. Но все эти бытовые мелочи, которые, казалось бы, должны были бы нервировать постоянно и казаться невыносимыми просто как-то исчезли. Перестали иметь значение и смысл.
А что имело значение?
Поперло из моих однокурсников такое, что я до сих пор изумляюсь, честно говоря. В первый же день, бредя по нагретой солнцем борозде, я услышала дивный мужской дуэт: баритон и лирический тенор. Непринужденно, с ленцой и томно голоса выводили:
- Прощай, радость, жизнь моя
Знаю, едешь без меня...
Ну, я, конечно, пошла-пошла-пошла... На краю картофельного поля сидели, прислонясь к сосне, два моих хороших приятеля и просто так - вот просто так - пели. И вдруг страшно стало дышать, чтобы это не кончилось.
Это не кончилось. Это было только начало. На следующий день мы шли на работу чем-то вроде колонны, и вдруг. Вдруг! Опять голос!
- Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам!
Ответный рев ста с лишним глоток был почище того, что описано у Булгакова в "Белой гвардии".
- Так громче музыка!
Играй победу!
Мы победили!
И враг бежит! бежит! бежит!
После этого стало, в-общем, понятно, что сопротивление пространству мифа - бесполезно. И ведь что интересно: магнитофоны были практически у всех. Ну как минимум по два на пкомнату, а жили мы по четверо. Но оставались магнитофоны невостребованными, а гуляли по комнатам гитары, и приходили к нам каждый вечер вежливые слегка пьяненькие однокурсники и почтительнейше просили одолжить им меня вместе с инструментом. Вот ведь права была моя мама, когда говорила, что музыкальная школа - это всегда пригодится. Правда, училась я по классу фортепиано, а пригодилась мне гитара-самоучка, но это все детали. Главное - слух был. И способность воспроизвести, что требуется.
А пели по-прежнему все какое-то такое... Самыми современными были, пожалуй, жалистные городские романсы девятнадцатого века. Страшно популярной оказалась вдруг песня "Помню я еще молодушкой была". Ну?!. Ясно же, что нас всех засосало... И даже обычаи начали возрождаться (самозарождаться?!) вполне соответствующие. После исполнения песни "Вниз по матушке, по Волге", например, меня вынесли вместе со стулом из нашей комнаты и пронесли триумфально вокруг лагеря "чтобы все могли послушать". Все и пели, само собой. "Ну-ка, грянемте, ребята" очень хорошо звучит в исполнении нетрезвого хора под руководством абсолютно трезвого и слегка перепуганного скальда.
Кстати, о скальдах. Ощущения, я вам доложу, смешанные. С одной стороны, человек с гитарой становится объектом абсолютного и непререкаемого уважения, близкого к поклонению, а с другой - всякая личная жизнь человека с гитарой (во всех смыслах этого слова) с этого момента прекращается. То есть, буквально. Располагать собой скальд не может, и это я поняла на своей шкуре. Лечь спать пораньше - не моги, ибо народ хочет песней. Простыла? Мы тебя мигом вылечим, только ты уж гитару прихвати, а хочешь мы тебя опять вместе со стулом принесем? Некий молодой человек, не сразу разобравшийся в мифологической реальности, имел неосторожность при свидетелях меня спросить, как насчет в кино сходить в субботу вечером. Так его вывели из помещения три дюжих бывших десантника, и больше он ко мне вообще никогда не подходил. Когда я спросила - а в чем, собсно, его проступок заключался, мне мягко объяснили, что юноша "забыл, с кем разговаривает". Вот так. Спустя два месяца в коридорах родного института мне кто угодно мог говорить что угодно, и ни одна собака его никуда не вела и не делала ему внушения. Ну что делать - пространство мифа, оно имеет свои законы.
А, может, все дело в картошке? Она была действительно какая-то нереально вкусная. Мы ее пекли и ели каждый день, естественно, и лучше этого я вообще ничего в своей жизни никогда не ела.
Click to view