Успехи и соблазны "национальной кухни"
О теме национальной идентичности и национального самосознания в последнее время даже нельзя сказать, что она носится в воздухе. Она просто-таки заполняет собой весь доступный объем медийного пространства, так что хочешь - не хочешь приходится ее периодически вдыхать. Выдыхать же можно лишь с большой осторожностью: дискуссии на эту тему полыхают таким пламенем, что раздувать его дальше - совершенно лишняя и даже опасная вещь.
До последнего времени мало кто из нас терял покой и сон на почве национальной самоидентичности - как собственной, так и своих знакомых и близких. И, как выяснилось, зря. Не застала бы многих врасплох концепция «русского мира», если бы не упрощенные и уплощенные до одномерности представления о том, что это такое - национальная самоидентичность. Простота и «самоочевидность» определений в данном случае не только обманчива, но и опасна. Направо пойдешь - хромосомы считать начнешь, налево пойдешь - «ein Volk, ein Reich, ein Führer»(с) найдешь, и уже вообще обратно не вернешься.
Откуда вообще она берется, национальная самоидентичность? Какие процессы ее формируют, и являются ли они стихийными? Или, как остроумно сформулировал недавно А.Илларионов, существуют «рецепты национальных кухонь», по которым это, так сказать, блюдо может быть «приготовлено»? И если да, то как это делается?
Оглядываясь по сторонам в поисках подходящей модели для сравнения исторических путей развития, автор и читатели этого блога уже обнаружили своеобразного «двойника» Российской империи в лице империи Османской и проследили, как пути этих двух «исторических близнецов» решительно разошлись после Первой Мировой войны. В последние дни, однако, сравнение Турции и России опять стало звучать довольно громко в связи с недавними выборами в турецкий парламент. Указываются некоторые параллели в политическом развитии этих двух стран, и на этом основании даже делается далеко идущий вывод: «Что касается России, стоит напомнить, что в 2016 году ей предстоит провести свои парламентские выборы. И хотя давление на российскую оппозицию продолжается, их итоги, как и в Турции, вполне могут оказаться неожиданными»(с).
Согнав с лица саркастическую усмешку («ага, щазз! А то мы не знаем, где изготавливается вся контрабанда как в России организуются выборы!»), тем не менее, имеет смысл взглянуть и несколько глубже. Положа руку на серце, дело ведь не только в том, что выборы в России фальсифицируются. Дело еще и в том, что россияне так и не стали гражданской нацией, т.е. общностью людей, от которой зависит принятие политических решений в стране. Было в России несколько исторических моментов, когда гражданская нация начинала активно формироваться, но все эти попытки развития были пресечены практически в самом начале. Впрочем, об этом можно будет не без интереса (и не без пользы) поговорить отдельно.
А вот опыт создания турецкой гражданской нации вполне состоялся, как мы видим и по результатам последних выборов, так и по истории Турции за последние 80 с лишним лет. Хотя «кухня» эта была, прямо скажем, жаркой, а процесс - очень и очень непростым.
Начать нужно, наверное, с того, что осознание собственной этнической (пока еще не национальной!) идентичности пришло к анатолийским туркам из внешних источников. Это - далеко не уникальная, а, скорее, обычная ситуация такого рода. Именно «взгляд со стороны» часто являлся в истории различных народов той отправной точкой, с которой начинали формироваться представления о собственной национальной общности.
Работы европейских путешественников, этнографов и лингвистов, описывавшие анатолийских турок как один из народов, говоривших на тюркских языках, легли в основу серьезнейшего переворота в сознании образованных элит. Понятие Türk постепенно утратило значение «отсталый, неграмотный тип» и стало означать принадлежность к большой группе родственных народов. Дополнительный прорыв в осознании своей идентичности анатолийские турки произвели через идеологию пантюркизма. Основоположниками этой идеологии считаются этнический крымский татарин Измаил-бей Гаспринский и казанский татарин Юсуф Акчурин (оба - уроженцы Российской империи), а свое дальнейшее развитие она получила в работах этнического курда Зии Гёкальпа.
В конце XIX - начале ХХ в. пантюркизм, несомненно, обладал огромной притягательной силой как для тюркоязычных народов Российской империи, так и для элиты слабевшей на глазах Османской империи. Было очевидно, что в тогдашнем своем виде для империи наставали последние времена: отсталые формы государственного управления, коррупция бюрократии и финансовое банкротство неизбежно должны были привести к политическому коллапсу.
Совершенно понятно, почему идея создания вместо одряхлевшей Османской империи «Великого Турана» - государства, объединяющего все тюркские народы в великую (пассионарную, как сказал бы Лев Гумилев) империю по принципу «единства крови, языка и религии» стала так популярна, особенно среди младшего поколения османских элит. Именно пантюркисты под именем «младотурок» пришли к власти в 1908 г., и именно в их правление Османская империя утратила остаток своих европейских владений. Думаю, следует особо отметить, что именно на правительстве пантюркистов-младотурок лежит ответственность за геноцид армян, проживавших в восточной Анатолии.
Казалось бы, на фоне развала империи пантюркистская идея и знамя «Великого Турана» должны были бы стать непреодолимым искушением для любого политического лидера, пытающегося заручиться возможно более широкой поддержкой населения. Однако, против этого «соблазна национальной кухни» удалось устоять. Полководец, получивший известность в ходе Первой мировой войны, Мустафа Кемаль-паша принял решение полностью обрубить все связи как с Османским прошлым, так и с пантюркистским мифом. Используя всю силу своего личного авторитета и всю отпущенную ему природой колоссальную харизму, он организовал национально-освободительное движение, положив в его основу идею создания национального турецкого государства в пределах Анатолии. Его принципом стало: «Нас не интересует то, что было в прошлом. Для нас важно, что у нас есть общее будущее»(с).
Именно на этой основе проводились многочисленные и радикальные кемалистские реформы, о которых уже писалось в этом блоге, и именно в результате этих реформ было создано современное турецкое государство и современная турецкая нация. Как именно из еще недавних османов создавали современных турок? Это происходило далеко не только на уровне реформ законодательства и правительственных структур. И даже не только на уровне реформы языка, хотя она и была одной из самых решительных и имела самые далеко идущие последствия. Создание нового национального самосознания происходило и на каждодневном, бытовом уровне.
Из сознания новой, сознательно и последовательно формирующейся, нации решительно удалялось все, что хоть как-то связывало ее с османским прошлым. А что могло быть более стереотипичным в образе турка-османа, чем феска? Их носили практически все мужчины: как крестьяне, так и знать, и военные, и султаны.
Феска была для османской идентичности чем-то куда более основополагающим, чем лапти, балалайка и самовар вместе взятые были для, допустим, идентичности русской. Феска была воистину неотделима от османского мужчины, т.к. головной убор не снимался ни при каких обстоятельствах, даже для молитвы.
И вот в 1925 году, как гром среди ясного неба, прозвучала речь Мустафы Кемаля, произнесенная им в городе Кастамону по поводу «изменения стиля одежды». В частности, в этой речи говорилось о необходимости запрета ношения фески и перехода на европейский стиль в одежде. Феска, которую большинство мужчин воспринимали как само собой разумеющуюся часть своего облика, заменялась чем-то непонятным: для военных - фуражкой (что было еще куда ни шло, т.к. фуражки в турецкой армии уже были), а для гражданских - ни с чем не сообразной кепкой или - для состоятельных сословий - шляпой.
По сравнению с этим требование отказаться от «средневековых пережитков в одежде», таких, как шаровары и т.п. было сравнительной мелочью. За феску люди готовы были восставать, и даже пытались это делать. Восстания подавлялись со свойственной Мустафе Кемалю решительностью и суровостью. Были в ходе этих восстаний и убитые. Сколько именно - неизвестно. Так же, как и запрет ношения одежды религиозных орденов, запрет фески сопровождался серьезным давлением государства и далеко не символическим насилием.
Одновременно с этим Мустафа Кемаль неустанно ездил по всей стране, демонстрируя всему населению, что национальный герой и лидер и сам носит исключительно европейскую одежду, и что его супруга и приемные дочери также не носят чадру и чаршаф, а, напротив, одеваются по последней европейской моде. Образованию и карьере своих приемных дочерей Ататюрк уделял особое внимание, поскольку считал важным создать в их лице вдохновляющий пример для всех турецких женщин. Одна из его дочерей стала первой турецкой летчицей, другая - известным историком, еще одна - писательницей.
Возвращаясь к феске, нужно сказать, что сопротивление населения было сломлено довольно быстро: серьезные штрафы за ношение фески в любом общественном месте, а также память о подавлении протестов сделали свое дело. Кепка (иногда - козырьком назад, чтобы не мешать при совершении намаза) окончательно утвердилась на головах турок, а визуальный маркер «османского прошлого» в виде фески исчез полностью. Внешний облик турецких женщин тоже решительно изменился. Новый облик соответствовал новому самосознанию.
Это новое самосознание было окончательно закреплено в 1934 г., когда в Турции были запрещены традиционные обращения друг к другу и титулы (часто чисто формальные, но оставшиеся в культуре общения с османских времен): паша, эфенди, бей, ага, ханым. Одновременно для турок были введены фамилии, которых до тех пор в этой стране (и соответственно, в Османской империи) не было. Существовала традиционная исламская система идентификации (как правило в форме «такой-то, сын такого-то») , либо еще более простая система имени и прозвища, по большей части существовавшая в крестьянской среде: Ахмед Длинный, Ахмед-Пекарь, Ахмед Толстый, Ахмед Хромой и т.п.
Вместо всей этой традиционной (и - повторюсь - уходящей своими корнями в Османскую империю и Ислам) системы идентификации все турки должны были выбрать себе фамилии. Для тех, кого этот выбор затруднял, существовал список «рекомендованных» фамилий, утвержденных Меджлисом. Среди них преобладали патриотические варианты, типа «Истинный турок», «Верный турок» или героические: «Лев», «Меч» и т.п. Кстати, именно тогда Мустафа Кемаль получил от парламента ту фамилию, под которой он теперь известен: Ататюрк («Отец турок»).
Что мы видим в результате? Разрыв с османской идентичностью оказался полным. В течение одного десятилетия новая формирующаяся нация обрела не только новое представление о своем облике и способе общения (европейская одежда, новые манеры и способы обращения друг к другу), но и в совершенно буквальном смысле приобрела новое имя, причем это коснулось каждого, каждой турецкой семьи. Фамилии обрели все, даже если для кого-то фамилией стало прозвище их деда, приобретенное им случайно. Национальное самосознание в данном случае было сформировано практически в «овеществленной» форме, на бытовом и ежедневном уровне. Каждое утро, надевая кепку, турок нечувствительно подтверждал свою принадлежность к этой новой нации, а, видя своих сограждан в кепках, осознавал свою с ними общность. То же самое ощущали одетые по-европейски женщины, и дети, которых в школах теперь называли не только по имени, но и по фамилии.
Разумеется, со временем острота этого ощущения пропала и перешла в само собой разумеющееся осознание некоего единства, которое представляет собой турецкая нация. Алхимические процессы на «национальной кухне» завершились успехом.
Однако, значит ли это, что соблазны, существующие на любой «национальной кухне» были этим исчерпаны? Увы, нет. Одному из этих соблазнов - при всех успехах национального строительства - кемалисты все же поддались.
Решительно порвав с идеологией пантюркизма и идеей построения, так сказать, «турецкого мира», Ататюрк не устоял перед идеей унитарного государства. Это привело, во-первых, к тому, что все граждане Турецкой республики были провозглашены турками, независимо от их этнической принадлежности, и началась активная политика насильственной «туркизации» всех национальных меньшинств (прежде всего, разумеется, курдов, что привело к восстаниям, которые были решительно и жестоко подавлены). Во-вторых, это послужило поводом для создания идеологической базы такого государства: так называемой «Солнечной теории», которая стала самым крупным и, пожалуй, самым позорным провалом кемалистской идеологии. Об этом не любят вспоминать даже самые горячие сторонники Ататюрка, поскольку слишком уж все очевидно.
Ну, действительно: «Солнечная теория» утверждала, что все языки мира якобы произошли от турецкого языка. Турки были объявлены автохтонным народом Малой Азии, напрямую произошедшим от шумеров, хеттов, хаттов и прочих народов, населявших эту территорию на протяжении тысячелетий. Утверждалось, что цивилизация Китая тоже была основана одним из турецких племен, происходивших из Малой Азии. Туркам же приписывалось создание знаменитых цивилизаций Средиземноморья, в том числе и Критской, и греческой. Эта теория была создана в последние годы жизни Ататюрка и была положена в основу всей официальной «исторической науки» Турецкой республики вплоть до конца 50х годов: согласно этой теории создавались школьные учебники, ее преподавали в ВУЗах, на ее основе писались монографии и ею же руководствовались создатели практической национальной политики. Была сделана попытка - вопреки всякой очевидности и здравому смыслу - задним числом сфальсифицировать процесс этногенеза и написать турецкой нации фальшивую родословную. Ожидалось, что таким образом можно сплотить население Турции на почве якобы имеющегося «единства крови и языка».
Ошибка эта дорого обошлась турецкой нации, и расплачиваться за нее Турция продолжает до сих пор: «курдский вопрос» продолжает оставаться одним из постоянных источников дестабилизации на Востоке страны, периодически обостряясь до ситуации национального кризиса. Кроме того, откровенно фальшивая и антинаучная национальная идеология, насаждавшаяся правительством, привела к возврату интереса к пантюркизму. Этот возврат произошел в 60х годах в самой острой форме: в виде откровенно фашистской Партии националистического движения, прибегавшей в своей деятельности к терроризму и практически развязавшей в Турции вялотекущую гражданскую войну в 70х годах, которая привела к глубокому политическому кризису и - в конечном счете - к военному перевороту.
Был ли у кемалистов другой путь решения проблемы создания «единой нации в рамках единого государства»? Думается, да. И самое интересное в этой ситуации - то, что опыт решения подобной проблемы у кемалистов уже был. То, как в Турции был решен вопрос отделения религии от государства, до сих пор остается одним из главных достижений кемалистских реформ. Религия была провозглашена сугубо частным делом граждан, и практика религиозных обрядов была полностью выведена из государственной сферы. Эта реформа была весьма радикальной, учитывая то, что подавляющее большинство населения страны было практикующими мусульманами, существовало множество религиозных орденов, исламских школ и религиозных благотворительных учреждений. И, тем не менее, реформа была проведена, и оказалась успешной до такой степени, что даже сейчас, в условиях относительной ре-исламизации, Турция остается светским государством, а уличная толпа в Стамбуле или Измире практически ничем не отличается по манере одеваться и вести себя от аналогичной толпы в Париже или Берлине.
Можно ли было провозгласить и этническую принадлежность частным делом каждого гражданина или каждой семьи, вывести все проблемы этнической принадлежности из сферы интересов государства и провозгласить всех граждан Турции именно принадлежащими к турецкой гражданской нации, не пытаясь их при этом этнически «отуречить»? Предоставить все, что касается этнических проблем, исключительно частной инициативе и тем самым если не решить, то существенно смягчить остроту «курдского вопроса»?
Скорее всего, харизматический напор и авторитет Ататюрка были бы достаточны для того, чтобы «продавить» и такую реформу. Проблема была в том, что европейский опыт, на который ориентировались и опирались кемалисты, в данном случае не мог предложить им подобного ориентира. Европа 30х годов сама переживала не лучшие времена в том, что касалось националистических идеологий.
В наше время ситуация в этом плане претерпела принципиальные изменения, что возвращает нас к началу наших рассуждений и к пути создания национального самосознания.
Как видим, идея создания единой культуры на самом что ни на есть бытовом уровне может служит мощным толчком к осознанию общности людей. С этой точки зрения деятельность по созданию (или воссозданию) объединяющей культуры на всех уровнях: от одежды и совершенно реальной, не метафорической национальной кухни до культуры политической (которая, кстати говоря в Турции тоже насаждалась весьма активно, но об этом как-нибудь в другой раз) никак не может считаться чем-то поверхностным и малозначащим. Именно это цементирует гражданскую нацию, не говоря, конечно, о практике принятия политических решений по поводу собственной судьбы. Турки продемонстрировали свою способность принимать ответственные решения в ходе недавних парламентских выборов. Турецкая гражданская нация жива, несмотря на все переживаемые сложности и несмотря на серьезные ошибки прошлого. А вот сравнить эту ситуацию с Россией мне кажется сейчас совершенно невозможным. Похоже, пути исторических «близнецов» все-таки разошлись уже очень далеко.
До последнего времени мало кто из нас терял покой и сон на почве национальной самоидентичности - как собственной, так и своих знакомых и близких. И, как выяснилось, зря. Не застала бы многих врасплох концепция «русского мира», если бы не упрощенные и уплощенные до одномерности представления о том, что это такое - национальная самоидентичность. Простота и «самоочевидность» определений в данном случае не только обманчива, но и опасна. Направо пойдешь - хромосомы считать начнешь, налево пойдешь - «ein Volk, ein Reich, ein Führer»(с) найдешь, и уже вообще обратно не вернешься.
Откуда вообще она берется, национальная самоидентичность? Какие процессы ее формируют, и являются ли они стихийными? Или, как остроумно сформулировал недавно А.Илларионов, существуют «рецепты национальных кухонь», по которым это, так сказать, блюдо может быть «приготовлено»? И если да, то как это делается?
Оглядываясь по сторонам в поисках подходящей модели для сравнения исторических путей развития, автор и читатели этого блога уже обнаружили своеобразного «двойника» Российской империи в лице империи Османской и проследили, как пути этих двух «исторических близнецов» решительно разошлись после Первой Мировой войны. В последние дни, однако, сравнение Турции и России опять стало звучать довольно громко в связи с недавними выборами в турецкий парламент. Указываются некоторые параллели в политическом развитии этих двух стран, и на этом основании даже делается далеко идущий вывод: «Что касается России, стоит напомнить, что в 2016 году ей предстоит провести свои парламентские выборы. И хотя давление на российскую оппозицию продолжается, их итоги, как и в Турции, вполне могут оказаться неожиданными»(с).
Согнав с лица саркастическую усмешку («ага, щазз! А то мы не знаем, где изготавливается вся контрабанда как в России организуются выборы!»), тем не менее, имеет смысл взглянуть и несколько глубже. Положа руку на серце, дело ведь не только в том, что выборы в России фальсифицируются. Дело еще и в том, что россияне так и не стали гражданской нацией, т.е. общностью людей, от которой зависит принятие политических решений в стране. Было в России несколько исторических моментов, когда гражданская нация начинала активно формироваться, но все эти попытки развития были пресечены практически в самом начале. Впрочем, об этом можно будет не без интереса (и не без пользы) поговорить отдельно.
А вот опыт создания турецкой гражданской нации вполне состоялся, как мы видим и по результатам последних выборов, так и по истории Турции за последние 80 с лишним лет. Хотя «кухня» эта была, прямо скажем, жаркой, а процесс - очень и очень непростым.
Начать нужно, наверное, с того, что осознание собственной этнической (пока еще не национальной!) идентичности пришло к анатолийским туркам из внешних источников. Это - далеко не уникальная, а, скорее, обычная ситуация такого рода. Именно «взгляд со стороны» часто являлся в истории различных народов той отправной точкой, с которой начинали формироваться представления о собственной национальной общности.
Работы европейских путешественников, этнографов и лингвистов, описывавшие анатолийских турок как один из народов, говоривших на тюркских языках, легли в основу серьезнейшего переворота в сознании образованных элит. Понятие Türk постепенно утратило значение «отсталый, неграмотный тип» и стало означать принадлежность к большой группе родственных народов. Дополнительный прорыв в осознании своей идентичности анатолийские турки произвели через идеологию пантюркизма. Основоположниками этой идеологии считаются этнический крымский татарин Измаил-бей Гаспринский и казанский татарин Юсуф Акчурин (оба - уроженцы Российской империи), а свое дальнейшее развитие она получила в работах этнического курда Зии Гёкальпа.
В конце XIX - начале ХХ в. пантюркизм, несомненно, обладал огромной притягательной силой как для тюркоязычных народов Российской империи, так и для элиты слабевшей на глазах Османской империи. Было очевидно, что в тогдашнем своем виде для империи наставали последние времена: отсталые формы государственного управления, коррупция бюрократии и финансовое банкротство неизбежно должны были привести к политическому коллапсу.
Совершенно понятно, почему идея создания вместо одряхлевшей Османской империи «Великого Турана» - государства, объединяющего все тюркские народы в великую (пассионарную, как сказал бы Лев Гумилев) империю по принципу «единства крови, языка и религии» стала так популярна, особенно среди младшего поколения османских элит. Именно пантюркисты под именем «младотурок» пришли к власти в 1908 г., и именно в их правление Османская империя утратила остаток своих европейских владений. Думаю, следует особо отметить, что именно на правительстве пантюркистов-младотурок лежит ответственность за геноцид армян, проживавших в восточной Анатолии.
Казалось бы, на фоне развала империи пантюркистская идея и знамя «Великого Турана» должны были бы стать непреодолимым искушением для любого политического лидера, пытающегося заручиться возможно более широкой поддержкой населения. Однако, против этого «соблазна национальной кухни» удалось устоять. Полководец, получивший известность в ходе Первой мировой войны, Мустафа Кемаль-паша принял решение полностью обрубить все связи как с Османским прошлым, так и с пантюркистским мифом. Используя всю силу своего личного авторитета и всю отпущенную ему природой колоссальную харизму, он организовал национально-освободительное движение, положив в его основу идею создания национального турецкого государства в пределах Анатолии. Его принципом стало: «Нас не интересует то, что было в прошлом. Для нас важно, что у нас есть общее будущее»(с).
Именно на этой основе проводились многочисленные и радикальные кемалистские реформы, о которых уже писалось в этом блоге, и именно в результате этих реформ было создано современное турецкое государство и современная турецкая нация. Как именно из еще недавних османов создавали современных турок? Это происходило далеко не только на уровне реформ законодательства и правительственных структур. И даже не только на уровне реформы языка, хотя она и была одной из самых решительных и имела самые далеко идущие последствия. Создание нового национального самосознания происходило и на каждодневном, бытовом уровне.
Из сознания новой, сознательно и последовательно формирующейся, нации решительно удалялось все, что хоть как-то связывало ее с османским прошлым. А что могло быть более стереотипичным в образе турка-османа, чем феска? Их носили практически все мужчины: как крестьяне, так и знать, и военные, и султаны.
Феска была для османской идентичности чем-то куда более основополагающим, чем лапти, балалайка и самовар вместе взятые были для, допустим, идентичности русской. Феска была воистину неотделима от османского мужчины, т.к. головной убор не снимался ни при каких обстоятельствах, даже для молитвы.
И вот в 1925 году, как гром среди ясного неба, прозвучала речь Мустафы Кемаля, произнесенная им в городе Кастамону по поводу «изменения стиля одежды». В частности, в этой речи говорилось о необходимости запрета ношения фески и перехода на европейский стиль в одежде. Феска, которую большинство мужчин воспринимали как само собой разумеющуюся часть своего облика, заменялась чем-то непонятным: для военных - фуражкой (что было еще куда ни шло, т.к. фуражки в турецкой армии уже были), а для гражданских - ни с чем не сообразной кепкой или - для состоятельных сословий - шляпой.
По сравнению с этим требование отказаться от «средневековых пережитков в одежде», таких, как шаровары и т.п. было сравнительной мелочью. За феску люди готовы были восставать, и даже пытались это делать. Восстания подавлялись со свойственной Мустафе Кемалю решительностью и суровостью. Были в ходе этих восстаний и убитые. Сколько именно - неизвестно. Так же, как и запрет ношения одежды религиозных орденов, запрет фески сопровождался серьезным давлением государства и далеко не символическим насилием.
Одновременно с этим Мустафа Кемаль неустанно ездил по всей стране, демонстрируя всему населению, что национальный герой и лидер и сам носит исключительно европейскую одежду, и что его супруга и приемные дочери также не носят чадру и чаршаф, а, напротив, одеваются по последней европейской моде. Образованию и карьере своих приемных дочерей Ататюрк уделял особое внимание, поскольку считал важным создать в их лице вдохновляющий пример для всех турецких женщин. Одна из его дочерей стала первой турецкой летчицей, другая - известным историком, еще одна - писательницей.
Возвращаясь к феске, нужно сказать, что сопротивление населения было сломлено довольно быстро: серьезные штрафы за ношение фески в любом общественном месте, а также память о подавлении протестов сделали свое дело. Кепка (иногда - козырьком назад, чтобы не мешать при совершении намаза) окончательно утвердилась на головах турок, а визуальный маркер «османского прошлого» в виде фески исчез полностью. Внешний облик турецких женщин тоже решительно изменился. Новый облик соответствовал новому самосознанию.
Это новое самосознание было окончательно закреплено в 1934 г., когда в Турции были запрещены традиционные обращения друг к другу и титулы (часто чисто формальные, но оставшиеся в культуре общения с османских времен): паша, эфенди, бей, ага, ханым. Одновременно для турок были введены фамилии, которых до тех пор в этой стране (и соответственно, в Османской империи) не было. Существовала традиционная исламская система идентификации (как правило в форме «такой-то, сын такого-то») , либо еще более простая система имени и прозвища, по большей части существовавшая в крестьянской среде: Ахмед Длинный, Ахмед-Пекарь, Ахмед Толстый, Ахмед Хромой и т.п.
Вместо всей этой традиционной (и - повторюсь - уходящей своими корнями в Османскую империю и Ислам) системы идентификации все турки должны были выбрать себе фамилии. Для тех, кого этот выбор затруднял, существовал список «рекомендованных» фамилий, утвержденных Меджлисом. Среди них преобладали патриотические варианты, типа «Истинный турок», «Верный турок» или героические: «Лев», «Меч» и т.п. Кстати, именно тогда Мустафа Кемаль получил от парламента ту фамилию, под которой он теперь известен: Ататюрк («Отец турок»).
Что мы видим в результате? Разрыв с османской идентичностью оказался полным. В течение одного десятилетия новая формирующаяся нация обрела не только новое представление о своем облике и способе общения (европейская одежда, новые манеры и способы обращения друг к другу), но и в совершенно буквальном смысле приобрела новое имя, причем это коснулось каждого, каждой турецкой семьи. Фамилии обрели все, даже если для кого-то фамилией стало прозвище их деда, приобретенное им случайно. Национальное самосознание в данном случае было сформировано практически в «овеществленной» форме, на бытовом и ежедневном уровне. Каждое утро, надевая кепку, турок нечувствительно подтверждал свою принадлежность к этой новой нации, а, видя своих сограждан в кепках, осознавал свою с ними общность. То же самое ощущали одетые по-европейски женщины, и дети, которых в школах теперь называли не только по имени, но и по фамилии.
Разумеется, со временем острота этого ощущения пропала и перешла в само собой разумеющееся осознание некоего единства, которое представляет собой турецкая нация. Алхимические процессы на «национальной кухне» завершились успехом.
Однако, значит ли это, что соблазны, существующие на любой «национальной кухне» были этим исчерпаны? Увы, нет. Одному из этих соблазнов - при всех успехах национального строительства - кемалисты все же поддались.
Решительно порвав с идеологией пантюркизма и идеей построения, так сказать, «турецкого мира», Ататюрк не устоял перед идеей унитарного государства. Это привело, во-первых, к тому, что все граждане Турецкой республики были провозглашены турками, независимо от их этнической принадлежности, и началась активная политика насильственной «туркизации» всех национальных меньшинств (прежде всего, разумеется, курдов, что привело к восстаниям, которые были решительно и жестоко подавлены). Во-вторых, это послужило поводом для создания идеологической базы такого государства: так называемой «Солнечной теории», которая стала самым крупным и, пожалуй, самым позорным провалом кемалистской идеологии. Об этом не любят вспоминать даже самые горячие сторонники Ататюрка, поскольку слишком уж все очевидно.
Ну, действительно: «Солнечная теория» утверждала, что все языки мира якобы произошли от турецкого языка. Турки были объявлены автохтонным народом Малой Азии, напрямую произошедшим от шумеров, хеттов, хаттов и прочих народов, населявших эту территорию на протяжении тысячелетий. Утверждалось, что цивилизация Китая тоже была основана одним из турецких племен, происходивших из Малой Азии. Туркам же приписывалось создание знаменитых цивилизаций Средиземноморья, в том числе и Критской, и греческой. Эта теория была создана в последние годы жизни Ататюрка и была положена в основу всей официальной «исторической науки» Турецкой республики вплоть до конца 50х годов: согласно этой теории создавались школьные учебники, ее преподавали в ВУЗах, на ее основе писались монографии и ею же руководствовались создатели практической национальной политики. Была сделана попытка - вопреки всякой очевидности и здравому смыслу - задним числом сфальсифицировать процесс этногенеза и написать турецкой нации фальшивую родословную. Ожидалось, что таким образом можно сплотить население Турции на почве якобы имеющегося «единства крови и языка».
Ошибка эта дорого обошлась турецкой нации, и расплачиваться за нее Турция продолжает до сих пор: «курдский вопрос» продолжает оставаться одним из постоянных источников дестабилизации на Востоке страны, периодически обостряясь до ситуации национального кризиса. Кроме того, откровенно фальшивая и антинаучная национальная идеология, насаждавшаяся правительством, привела к возврату интереса к пантюркизму. Этот возврат произошел в 60х годах в самой острой форме: в виде откровенно фашистской Партии националистического движения, прибегавшей в своей деятельности к терроризму и практически развязавшей в Турции вялотекущую гражданскую войну в 70х годах, которая привела к глубокому политическому кризису и - в конечном счете - к военному перевороту.
Был ли у кемалистов другой путь решения проблемы создания «единой нации в рамках единого государства»? Думается, да. И самое интересное в этой ситуации - то, что опыт решения подобной проблемы у кемалистов уже был. То, как в Турции был решен вопрос отделения религии от государства, до сих пор остается одним из главных достижений кемалистских реформ. Религия была провозглашена сугубо частным делом граждан, и практика религиозных обрядов была полностью выведена из государственной сферы. Эта реформа была весьма радикальной, учитывая то, что подавляющее большинство населения страны было практикующими мусульманами, существовало множество религиозных орденов, исламских школ и религиозных благотворительных учреждений. И, тем не менее, реформа была проведена, и оказалась успешной до такой степени, что даже сейчас, в условиях относительной ре-исламизации, Турция остается светским государством, а уличная толпа в Стамбуле или Измире практически ничем не отличается по манере одеваться и вести себя от аналогичной толпы в Париже или Берлине.
Можно ли было провозгласить и этническую принадлежность частным делом каждого гражданина или каждой семьи, вывести все проблемы этнической принадлежности из сферы интересов государства и провозгласить всех граждан Турции именно принадлежащими к турецкой гражданской нации, не пытаясь их при этом этнически «отуречить»? Предоставить все, что касается этнических проблем, исключительно частной инициативе и тем самым если не решить, то существенно смягчить остроту «курдского вопроса»?
Скорее всего, харизматический напор и авторитет Ататюрка были бы достаточны для того, чтобы «продавить» и такую реформу. Проблема была в том, что европейский опыт, на который ориентировались и опирались кемалисты, в данном случае не мог предложить им подобного ориентира. Европа 30х годов сама переживала не лучшие времена в том, что касалось националистических идеологий.
В наше время ситуация в этом плане претерпела принципиальные изменения, что возвращает нас к началу наших рассуждений и к пути создания национального самосознания.
Как видим, идея создания единой культуры на самом что ни на есть бытовом уровне может служит мощным толчком к осознанию общности людей. С этой точки зрения деятельность по созданию (или воссозданию) объединяющей культуры на всех уровнях: от одежды и совершенно реальной, не метафорической национальной кухни до культуры политической (которая, кстати говоря в Турции тоже насаждалась весьма активно, но об этом как-нибудь в другой раз) никак не может считаться чем-то поверхностным и малозначащим. Именно это цементирует гражданскую нацию, не говоря, конечно, о практике принятия политических решений по поводу собственной судьбы. Турки продемонстрировали свою способность принимать ответственные решения в ходе недавних парламентских выборов. Турецкая гражданская нация жива, несмотря на все переживаемые сложности и несмотря на серьезные ошибки прошлого. А вот сравнить эту ситуацию с Россией мне кажется сейчас совершенно невозможным. Похоже, пути исторических «близнецов» все-таки разошлись уже очень далеко.