Русская цивилизация - как пастух бытия.
Пять статей, связанных единой темой, которая и вынесена в общий заголовок...
1. Классический гуманизм: истоки и истоки кризиса.
2. О современных веяниях в гуманистическом мировоззрении.
3. Куда идти...
4. Развитие и ... управления новизной
5. Вся власть - Советам
Далее отдельные фрагменты статьи
Целиком текст здесь: http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2013/2013p0528rcpb.htm
1. Классический гуманизм: истоки и истоки кризиса
Человек вовсе "не господин сущего ", он всего лишь "пастух бытия"..
Христианский исток идеи обустраивания - гуманизации - бытия. Царство Небесное или царство земное… Идеальность запредельная, абсолютная, духовная. Или идеальность опосредованная, обмирщенная - идеальность души, выстраиваемая в некотором внешнем поле требований, заповедей, законов...
Красота личного самоограничения - как отклик на Божественное Самопожертвование... Страждущий Мессия христианства, теснящий иудаистского Мессию -победителя... С этого в истории цивилизации и начинается рождение качественно нового монотеизма. И мучительный переход от человека разумного к человеку нравственному. Гуманистичекая парадигма своим происхождением обязана именно этому переходу. Рождавшееся в непрерывном противостоянии с иудаизмом христианство утверждало себя как высшая - высокоидеальная и одновременно развернутая к человеку - форма монотеизма. Христианский Бог жертвенен, именно поэтому он не только НАД, но и РЯДОМ. И именно потому христианство в определенном, чисто культурном пределе - вне-конфессионально. Христианский - истинный - монотеизм последовательно противостоял идеи земного господства, которая с каждым веком все сильнее подчиняла себе монотеизм иудаистский. Чем успешнее осуществлялось иудейская сегрегация, чем могущественнее ощущал себя иудейский интернационал - тем дальше расходились две ветки Ветхого завета. И тем больше активизировалась иудаистская закваска в самом христианстве. Многоликий процесс обмирщение веры и отразил в полной мере ее активизацию. Процессы, которые под действием иудаистской закваски шли в европейском христианстве, с определенного момента начали воспроизводить себя и в сугубо светской области - в мутациях либеральных идей. Эти идеи формировались в сильном христианском поле и, несомненно, отталкивались от представления о свободе самоограничения - ограничения личности, освобожденной от внешнего гнета. Но закваска делала свое дело, постепенно вытравливая сущность евангельского толкования личной свободы - перенося всю систему ограничений вовне и безгранично расширяя возможности индивидуальных импровизаций в области нравственного. Так рождался современный либерализм с его культом внешнего ограничения и полным отказом от какого-либо личного стеснения. Параллельно складывались и современные формы гуманистической парадигмы, питаемые представлениями и ощущениями о кризисе классического гуманизма... Гуманистическая парадигма принадлежит христианству генетически. Это своего рода светская, формально деметафизированная форма существования христианства. И, видимо, лишь опираясь на эту основу можно разобраться как в особенностях развития гуманистических идей, так и в формах их вырождения (в результате забвения генетической связи гуманизма с христианством).
Гуманистическое мировоззрение подточила его же собственная утилитарность, его погруженность в плоскость, в проблемы ближнего порядка - его недостаточная отвлеченность. Но именно в идее нравственного величия человеческих побуждений, объективных, бескорыстных по отношению ко всякому «ты» и объединенных. например, у Ницше под названием «любовь к призракам», одновременно открывается и возможность преодоления этого утилитаризма.
По существу, и истинное место гуманизма - в «призраках». Но на практике через всю череду свобод, корректностей, толерантностей и прочих форм узаконивания избыточного, нездорового интереса человека к собственному "я",что утвердились за ХХ век, гуманизм извлекли из «призраков» и превратили в разменную монету...
Для поддержания и удержания на плаву гуманистических традиций общество всеми силами должно утверждать и развивать именно эту ценностную ориентацию единичных - на «призраки». Но поддержка такой ориентации означает кардинальное изменение всех прижившихся у нас взглядов на права человека, а значит, признание того, что современные концепции гуманизма, основанные на абсолютизации прав человека, несут на себе следы очевидного вырождения.
М. Мамардашвили и рассматривает вопрос о равенстве людей - " равенство людей в труде, а вовсе не равенство обладаний». То есть любое достижение человеческого духа не становится достижением каждого само по себе - оно не приобретается, но обретается в собственном духовном движении, усилии. Право на такое усилие, получается, и есть единственное природное право, обрекающее человека на участь пастуха бытия, а не его господина. Только в этом праве человек не может быть ограничен…
Двадцатый же век права человека подчеркнуто толковал как права на обладание. Поэтому отстаивание прав и обернулось в итоге насаждением бездуховности - владения без духовного усилия. Это и определило поражение классического гуманизма.
Часть 2. О современных веяниях в гуманистическом мировоззрении.
Все ценностное по природе своей не индивидуально. Но из этого вовсе не следует, что качество ценности всецело определяется степенью ее общности. При всей своей привлекательности общее за национальными или конфессиональными пределами, увы, размывается и превращается в нечто неопределенное, дистиллированное и потому лишенное реально-ценностного содержания. Общая ценность не может быть отвлеченной выжимкой из конкретного ( национального, конфессионального). Она должна нести в себе (в некотором закодированном виде) сущностную сторону того конкретного, на обобщение которого оно претендует. Безусловная ставка на общее, в надежде вырастить из него желанное всеобще-гуманистическое(сущность парящую над всем) является ахиллесовой пятой всех глобальных проектов. И нынешний либеральный, и советский коммунистический не являются здесь исключением. Подобная ставка обрекает на поражение любые прогрессивистские проекты с их скрытой или явной устремленность вперед - к неким безусловным сверхценностям. И, похоже, только смена этого полубезумного (а прошедший век последнее убедительно показал) движения только вперед на движение вперед и вверх может открыть для цивилизации возможность спасения от самой себя. Но "вперед и вверх" - это вопрос о качестве ценностей, о возможностях самосовершенствования конкретной (национальной) системы ценностей - о возможностях раскрытия этого совершенства. Но такая постановка мгновенно переводит проблему общего в национальные, конфессиональные границы, повышает роль традиции - прожитого и пережитого народом и государством. Лишь при наличии развитой, опирающейся на традицию вертикальной составляющей (а это прежде всего исповедуемая конкретным народом религия и его культура) движение вперед становится прогрессом. Национально-конфессиональное должно быть, таким образом, не приправой к некому водянистому общечеловеческому бульону, а основой ценностной парадигмы. В советском коммунистическом проекте не хватало именно ярко выраженной национально-конфессиональной составляющей - избыточная всеобщность его и погубила. Приходится признать, что лишь в самих идеях, может быть заложен (или нет) тот или иной уровень возможной свободы отношения к ним. Потому и приобретают особую ценность идеи, которые, с одной стороны, всеобщи - значимы для большинства, а с другой - могут быть идеями индивидуального применения. Христианская идея именно из таких - в ней возможность свободно принять ее как истину на порядки ценнее той безусловной истинности, которую она декларирует.
Дистанция свободы" в мировоззрении, таким образом, вряд ли может быть задана индивидуально. Она заложена в том наборе идей, которые реально в данный момент влияют на мир. Перевести же эти идеи в индивидуальное пользование человек может двумя способами. Подстраивая их под себя или подстраиваясь под них. Первый путь - путь суррогатов. Это территория постмодернизма, где для каждого единичного приготовлены и своя истина, и персональная эстетика, и приватная этика и персональный с личным номером гуманизм. Второй путь - путь проверки идеи, вживания в нее - промеривания себя с ее помощью... В первом случае - возведенная в абсолют свобода самоутверждения. Во втором - освобождение через самостеснение. И совершенно очевидно, что дистанции свободы здесь качественно разные - цивилизационно разные. Главная, контролирующая тема, гуманистической проблематики: влияние на нее двух типов единств - единства, дифференцированного на уровне единичных и дифференциированного на уровне общностей (государственных, национальных, конфессиональных).
Современные гуманистические концепции явно отдают предпочтение первому единству и именно в этом противостоят гуманизму традиционному. В почтительном склонении перед Европой (европоцентризм) и находит выражение эта определяющая роль первого типа общности. От нее не хочется отрываться, да и уже невозможно, наверное, без помощи России оторваться. Набалованный, сытый, напичканный дешевой информацией единичный требует своего... И качает свои гуманистические, индивидуальной выделки права... Общее возможно и здесь, но достижимо оно лишь через внешние, сугубо юридические запреты. Юридическим по сути будет здесь и гуманизм.
Истинно же гуманистическое единение немыслимо без внутреннего объединяющего усилия, а значит, - без единств второго типа. И общее для таких единств может и должно себя обнаружить в результате мирного исторического взаимодействия идей, заложенных в них. Новый гуманизм, если уж так необходимо говорить непременно о новом гуманизме, и должен выражать это общее - наднациональное и надконфессиональное, рождающееся в мирном соперничестве национальных государств и конфессий.
А что касается евпропоцентризма, то он сам с собой и расправится - в этом мирном соперничестве скрывать следы вырождения европейской цивилизации будет все труднее. Европе к этому надо просто готовиться. Собирать достижения европейского традиционного гуманизма и строить гуманистический ковчег. Не европоцентрическая фанаберия нужна поэтому сегодня, а беспристрастная оценка европейских достижений по эталонам классического гуманизма. И нужна цивилизация - затравка. Очевидно, что местом возведения такого ковчега может быть только Россия. Пока еще может...
Упование на "глобальное сознание" проявилось и в жестком, бескомпромиссном документе под названием "Декларация неогуманизма". Эта декларация решительно отсекает гуманистическую идею от традиции, утверждая что многие формы религиозных убеждений "стоят на пути человеческого прогресса". Ее авторы мысли такой даже не допускают: и хорошо, что стоят, что сейчас не молиться надо на этот прогресс, а искать, как уберечься от него. Они даже не задумываются над тем, что программа единения может быть только программой модернизации традиционного, что реальное единение потребует углубления в традицию - поиска надтрадиционного в ней. Не пост-, а над-. И такой неогуманизм окажется естественным развитием гуманизма традиционного.
В атаках неогуманизма на традицию и прежде всего на религию, эти главные наряду с нацией препятствия на пути либерально-капиталистического интернационала, больше всего поражает та игривая беспечность, с которой рвется связь религия- культура. Религиозное учение, оформившаяся за время своего существования в качестве конфессии, генерирует мощное культурное поле. Наличие этого поля, собственно, и есть признак конфессии: оно проводит границу - отделяет от конфессий учения, секты, ереси и прочее... Нельзя выстраивать отношение к религии, игнорируя созданное ею поле или полагая, что поле то со временем приобретает абсолютную самостоятельность. Да определенная самостоятельность культурой обретается, но пуповина не рвется. Связь культурного поля с религиозным неразрушима, и ослабление этой связи - всегда вырождение культуры: чтобы стать эффективным элементом бытия, идеальное должно быть абсолютным, запредельным, трансцендентным. Быть таковым по определению или вознестись к такому состоянию, но непременно быть над-материальным - только это делает идеальное всевластным, императивным. Идеальное может вытягивать человека вверх, но для этого ему нужен посредник. А их всего два - церковь и умно организованное государство. Без их посредничества идеальное мутирует с катастрофической скоростью, порождая особо злокачественные образования.
Концепция чисто светского гуманизма опирается именно на автономию современной культуры - отрубает ее корни и, следовательно, неизбежно ориентирует ее на вырождение. Современным поклонникам идеи полной автономии культуры пока, видимо, еще трудно смириться с простой и становящейся все более очевидной мыслью, что важны не конфессии( концепции Бога), а то культурное поле, которое эти конфессии создают в истории. Все серьезные концепции Бога в определенном смысле внерелигиозны, и культурная составляющая их тем сильнее, чем серьезнее и глубже концепция. Пора, наконец, все это принять и избавиться от того поразительного концептуального легкомыслия, которым пропитано противопоставлением светского и религиозного.
Часть 3. Куда идти...
Социальная мысль ныне намертво зажата в "бермудском" треугольнике " премодерн (традиция)- модерн - постмодерн" ( они рассматриваются в качестве неких вполне автономных этапов развития). Попытки же вырваться из него связаны либо с мечтами о неком сверхмодерне ( С. Кургинян ), либо с надеждами на дерзкий консервативный маневр - в рамках четвертой политической теории А. Дугина, к примеру.
Но модернизацию вполне можно понимать как непрерывный и естественный процесс обновления традиционного и не сводить ее к процедуре уничтожения последнего. Наибольший интерес при подобном подходе представляет взаимодействие традиционной структуры и процессов модернизации. И вот здесь могут быть варианты.
Вариант первый - идеальный. Традиционная структура совершенна настолько, что способна не только компенсировать разрушающие воздействия модернизации ( а они всегда разрушающие), но и принимать эти импульсы как сигналы к аккуратному, умному перестраиванию структуры - прежде всего к совершенствованию обратных связей. В этом идеальном варианте мы имеем непрерывно обновляющуюся, совершенствующуюся и устойчивую традиционность. Этот вариант, действительно, идеальный, поскольку для своей реализации он требует нереального в принципе: элиты, способной поставить под сомнения собственную элитарность, то есть рефлексирующей элиты .
Второй вариант, ходовой. Элита, как обычно, по качеству - так себе, второй свежести - упивается своею элитарностью, уминает за обе щеки и от всех модернизационных сигналов отмахивается, как от надоедливых мух… Структура постепенно становится неадекватной, ветшает и в один прекрасный момент с той или иной жестокостью происходит ее самопроизвольное обновление - очищающая, модернизирующая революция. Или, в лучшем случае, мощный локальный бунт, заставляющий элиту очнуться и посвятить себя тому, к чему она призвана - заниматься не собою , а социумом. Естественно, что такие коллизии могут охватить лишь часть системы. А уроками их может воспользоваться, усилив при этом свою устойчивость, другая часть. Так, к примеру, отрефлексировав уроки русской революции , в меру социализировалась и обрела новое дыхание мировая капиталистическая система…
Однако, есть еще и вариант третий, формально благополучный, обходящийся без видимых потрясений, но являющийся особо опасным, поскольку относится к числу патологических. Это случай, когда адекватной реакции на модернизирующее импульсы со стороны системы нет, запас же ее устойчивости велик. То есть структура и не разрушается и не перестраивается - она заболевает, она опрокидывается в постмодернистское состояние. Накапливающаяся новизна без должной реакции со стороны традиционного…. Это - суть, сердцевина главной опасности. Новизна, начинающая выстраивать свою, параллельную структуру….. Новизна, не обновляющая традиционное, а уничтожающая - вытесняющая - его. Это, если разобраться и есть суть любой постмодернизации.
О модели С. Кургиняна.
Вполне можно допустить , что в своей рефлексии советского периода России С. Кургинян выйдет, в конце концов, на главную причину неудачи социалистического проекта в России: слишком резкий разрыв с классической русской традицией. А значит, задумается, в конце концов, над тем, что чаемый им когнитариат, какие бы изысканные методики ни использовались при его выделывании, окажется в критической ситуации ничуть не устойчивее советской интеллигенции конца 80-х.. Если при выделывании этом не опереться прежде всего на исконную русскую традицию.
Четвертая политическая теория А. Дугина
"Волевое конструирование Традиции с опорой на деконструкцию современности". А. Дугин отказывается от субъектов трех классических политических теорий ( либеральной, социалистической, националистической - индивидуум, класс, нация(раса)+государство), а в качестве нового, призванного спасти мир субъекта истории предлагает таинственный хайдеггеровский Dasein.
Все претензии А. Дугина - к монотеизму, к линейному времени, к прогрессу, к свободе и гуманизму - имеют своим источником жесткое противопоставлении модерна традиции - решительный разрыв связи между ними. Потому модерн и воспринимается как аномалия развития. Потому и остается вне поля внимания то историческое обстоятельство, что модерн начался - выделился во что-то самодостаточное - там и тогда, где и когда обновление из средства существования традиции превратилось в безусловный принцип.
В качестве субъекта истории, Dasein у А. Дугина приобретает следующие формы существования(выражения). Он" выражается территориально как «большое пространство», это его специализация. Он же выступает как культура, как цивилизация. В геополитике как полюс." Все это - экзистенциалы, или формы существования, способы описания Dasein . В них, как принято говорить, Dasein бытийствует ... При этом подчеркивается, что они "предшествуют категориям и понятиям" , то есть относятся к "пред-структуре понимания". Перечисленные А. Дугиным коллективистские ипостаси Dasein и есть, видимо, что-то из области до-понятийных( интуитивных) пред-структур понимания, через которые и выражается суть хайдеггеровского Dasein - его принципиальная неопределенность. Но в дугинских же конкретизациях Dasein неопределенность, увы, частично утрачивается - Dasein обретает контуры, пусть слегка размытой, но данной все-таки нам в некие специфические ощущения сущности . И хайдеггеровская принципиальная возможность (которая становится ненулевой, перестает быть ничем лишь, когда в бытие зачинается бытиё человека , и тот получает шанс стать пастухом бытия) превращается у А. Дугина пусть в скрытую, но данность.
Само это превращение вполне закономерно - оно следствие волевой конкретизации дазайна, превращения пред-формы в форму. Возможно, дазайн не следовало бы превращать в субъект Четвертой теории, исходя, скажем, из того соображения, что Dasein можно считать первоосновой субъектов всех имеющихся политических теорий - в их рамках происходит лишь снятие неопределенности с этой первоосновы и таким образом формируется их субъект. Но тогда, если оставлять Четвертую в реестре политических теорий, для нее следует, наверное, подобрать иной субъект... Но есть ли смысл ее в этом реестре оставлять ?.. - такой вопрос возникает немедленно.
"Критикуя радикальный Модерн, реконструировать традицию"- задача перед Четвертой теорией ставится А.Дугиным именно так. Но реконструкция традиции, истолкованная буквально, - конечно же, окажется иллюзорной, если не будет подкреплена тотальным, абсолютным насилием над волей единичного. Куда более реальной предстает скромная и утонченная задача реконструкции деятельного, конструктивного начала в традиции - того начала, которое как раз и убивает в ней модернизм, сорвавшийся с цепи здравого смысла. И сводиться такая реконструкция будет к снятию, там где это еще возможно, постмодернистской коросты с традиционного. И, естественно, к пониманию механизма постмодернизации традиционного. Для такого рода реконструкции потребуется не только политическая воля лидера и сгруппировавшейся вокруг него элиты, но и цивилизация- затравка. Ни западноевропейская, ни ее американский клон, ни мусульманская цивилизации роль такой затравки сыграть не смогут. Первые две слишком уж рациональны и прагматичны, чтобы биться за прошедшее.В третьей слишком уж подавлено индивидуальное, личностное начало. Только Россия - иных шансов у мировой цивилизации нет.
Стремлении А. Дугина конкретизировать, определить в принципе неопределяемое, чем и является по существу Dasein, в общем-то понятно: предельно отвлеченному понятию в качестве субъекта истории без определенной адаптации просто не выстоять - она неизбежна, когда над -сущность(Dasein )приспосабливается к роли сущности. Хайдеггер, видимо , и перенес неопределенность вглубь - приблизил Dasein к ничто( нечто, которое есть ничто ), - чтобы без ссылок на какое-то знание, из первых принципов определить назначение человека: он пастух бытия. Это назначение и существует для человека поначалу как ничто - как нечто под именем Dasein. А далее - паси! Ты - паси, твоя семья - паси, твой род - паси, любая общность, в которой ты окажешься - также паси!.. Но если все это так, то любая попытка прояснить это нечто, сделать его слегка утилитарным есть упрощение, и оно под корень рубит замысел Хайдеггера - его попытку сформулировать онтологию исходя из первых принципов ( из единственного первого принципа, коим и является не Бог, не объект, не субъект, а Dasein ).
Очевидно, что адаптация Dasein для А. Дугина вопрос принципиальный, ибо без нее идея Четвертой теории теряет смысл. И хотя в своем толковании А. Дугин оставляет за Dasein существенную неопределенность, он в то же время охотно соглашается и на такую сверхконкретную трактовку Dasein, как цивилизационный код (предложение А. Анисимова на дискуссии в ИДК) ... Но ведь чтобы получить культурный код пасти бытие, и не один век, должна по меньшей мере цивилизация В нем как раз и присутствует в закодированном виде традиция этой цивилизации - ее деятельное, конструктивное начало.
Уже одно это соображение переводит Четвертую политическую теорию в разряд чисто умозрительны построений. И не просто переводит, а недвусмысленно разворачивает эту новую теорию к тем социальным моделям, родоначальником которых был Н. Данилевский. Если же этому развороту попытаться воспрепятствовать и начать на основе Четвертой управлять реальностью (пасти бытие), то появление какого-нибудь специфического когнитариата - застрельщика реконструкции традиции - не заставит себя долго ждать.
Зацикленность на смысловой треугольник премодерн- модерн -постмодерн, скорей всего, и определяет ограниченные возможности построений и А.Дугина, и С. Кургиняна. И заставляет задумываться над тем, что надежда как выпрыгнуть из треугольника вперед - к сверхмодерну, так и откочевать назад и вверх с помощью новой политической теории, достаточно иллюзорна. Задуматься и попытаться сосредоточиться на идеях Данилевского - Шафаревича. В пределах этих идей найдется место и цивилизационному коду А. Анисимова, и приоткрытому по-дугински Dasein , и даже столь любезному сердцу С. Кургиняна эгрегору , если, конечно, полностью снять с этого понятия всякую оккультную, теософскую нагрузку (ментальный конденсат и прочее), и отождествить его с неким коллективным идеальным.
Понятно, что это коллективное идеальное, являющееся опорой всякого цивилизационного кода, восходит к традиции - ею воспроизводится и ею поддерживается. Понятно, что в Dasein, если отождествлять его с возможностью, заключена и возможность идеального( именно из его возможности вырастает хайдеггеровская идея пастьбы бытия ). Понятно, что корни идеального - в религии( она пока является самой эффективной формой материализации идеального), которую цивилизация избрала и в поле которой сформировалась. Понятно, что эти корни не перестают быть по сути своей религиозными и мозгах самого отпетого атеиста, если конечно, понятие корни для него вообще существует.
Понятна, тогда и главная задача, стоящая сегодня перед Россией, как единственным носителем пусть деформированного, но еще окончательно не переопределенного на дохристианский манер цивилизационного кода. Восстановить! Но не столько традицию, сколько ее роль в поддержании и развитии цивилизационного кода.
Завершающий фрагмент 5-той части
Многое из того, что написано во этом пятичастном цикле заметок - лишь посильные вариации на темы, которые развил и выложил перед русским самосознанием Александр Сергеевич Панарин и которые пока это самосознание, измордованное, деформированное подобострастным приплясыванием перед Западом да еще с долларовым кольцом в ноздре, как бы и не замечает. И система организации низовой власти, о которой идет здесь речь, вписывается в экстраполяции А. Панарина, поскольку является хорошим стимулятором социальной активности, поскольку последовательно реализует важнейшую в его в построениях идею самоограничения, поскольку способна расконсервировать модерн и обеспечить его просвещенческую коррекцию - практически определить модерн как «перманентную способность к переменам, к критическому самоизменению на основе беспокойной, обращенной на себя рефлексии» (3) и открыть путь к глубокой, истинной демократизации и социализации.
Наивно все это ? Несомненно. А после всех самоотверженных клятв и восторженных заверений в преданности прозападному курсу той либеральной урлы, что взяла под свой контроль Россию, после всех мировоззренческих дрожаний и ёрзаний лица, считай уже десятилетие, стыдливо и застенчиво предъявляющего себя в качестве национального лидера- наивно втройне.
Но. Есть привязанность к идеальному. Есть многовековая практика защиты этого идеального от посягательств - сбережения его и соответствия ему …
Эти особенности русского духа по-прежнему существуют. Они формировались и укреплялись в борьбе за совершенно конкретное идеальное - за Православие, за Святая Русь. Но в конце концов обрели самостоятельное существование- стали свойствами народного духа. Их и в самом деле очень легко свести к отсутствию чувства реальности. Но в них, как ни странно, может быть и шанс человечества, поскольку постэкономическому человеку, настаивает А. Панарин, как раз прежде всего и нужна эта установка русской культуры - дух выше материи…В российском смиренном и упрямом предстоянии пред идеальным, возможно и заключено истинное чувство реальности, та его форма, с которой легкомысленно разошелся Запад, затравленный либерализмом и поставивший на «естественное состояние» человека- поспешно объявивший все общественное « химерами старого авторитарно-традиционалистского и тоталитарного сознания», соблазнившийся дурной простотой интересов, отделенных от ценностей, и явно не видящий страшных последствий начавшегося вытеснения «свободы личности (разума) “свободой инстинкта’’»…
1. Классический гуманизм: истоки и истоки кризиса.
2. О современных веяниях в гуманистическом мировоззрении.
3. Куда идти...
4. Развитие и ... управления новизной
5. Вся власть - Советам
Далее отдельные фрагменты статьи
Целиком текст здесь: http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2013/2013p0528rcpb.htm
1. Классический гуманизм: истоки и истоки кризиса
Человек вовсе "не господин сущего ", он всего лишь "пастух бытия"..
Христианский исток идеи обустраивания - гуманизации - бытия. Царство Небесное или царство земное… Идеальность запредельная, абсолютная, духовная. Или идеальность опосредованная, обмирщенная - идеальность души, выстраиваемая в некотором внешнем поле требований, заповедей, законов...
Красота личного самоограничения - как отклик на Божественное Самопожертвование... Страждущий Мессия христианства, теснящий иудаистского Мессию -победителя... С этого в истории цивилизации и начинается рождение качественно нового монотеизма. И мучительный переход от человека разумного к человеку нравственному. Гуманистичекая парадигма своим происхождением обязана именно этому переходу. Рождавшееся в непрерывном противостоянии с иудаизмом христианство утверждало себя как высшая - высокоидеальная и одновременно развернутая к человеку - форма монотеизма. Христианский Бог жертвенен, именно поэтому он не только НАД, но и РЯДОМ. И именно потому христианство в определенном, чисто культурном пределе - вне-конфессионально. Христианский - истинный - монотеизм последовательно противостоял идеи земного господства, которая с каждым веком все сильнее подчиняла себе монотеизм иудаистский. Чем успешнее осуществлялось иудейская сегрегация, чем могущественнее ощущал себя иудейский интернационал - тем дальше расходились две ветки Ветхого завета. И тем больше активизировалась иудаистская закваска в самом христианстве. Многоликий процесс обмирщение веры и отразил в полной мере ее активизацию. Процессы, которые под действием иудаистской закваски шли в европейском христианстве, с определенного момента начали воспроизводить себя и в сугубо светской области - в мутациях либеральных идей. Эти идеи формировались в сильном христианском поле и, несомненно, отталкивались от представления о свободе самоограничения - ограничения личности, освобожденной от внешнего гнета. Но закваска делала свое дело, постепенно вытравливая сущность евангельского толкования личной свободы - перенося всю систему ограничений вовне и безгранично расширяя возможности индивидуальных импровизаций в области нравственного. Так рождался современный либерализм с его культом внешнего ограничения и полным отказом от какого-либо личного стеснения. Параллельно складывались и современные формы гуманистической парадигмы, питаемые представлениями и ощущениями о кризисе классического гуманизма... Гуманистическая парадигма принадлежит христианству генетически. Это своего рода светская, формально деметафизированная форма существования христианства. И, видимо, лишь опираясь на эту основу можно разобраться как в особенностях развития гуманистических идей, так и в формах их вырождения (в результате забвения генетической связи гуманизма с христианством).
Гуманистическое мировоззрение подточила его же собственная утилитарность, его погруженность в плоскость, в проблемы ближнего порядка - его недостаточная отвлеченность. Но именно в идее нравственного величия человеческих побуждений, объективных, бескорыстных по отношению ко всякому «ты» и объединенных. например, у Ницше под названием «любовь к призракам», одновременно открывается и возможность преодоления этого утилитаризма.
По существу, и истинное место гуманизма - в «призраках». Но на практике через всю череду свобод, корректностей, толерантностей и прочих форм узаконивания избыточного, нездорового интереса человека к собственному "я",что утвердились за ХХ век, гуманизм извлекли из «призраков» и превратили в разменную монету...
Для поддержания и удержания на плаву гуманистических традиций общество всеми силами должно утверждать и развивать именно эту ценностную ориентацию единичных - на «призраки». Но поддержка такой ориентации означает кардинальное изменение всех прижившихся у нас взглядов на права человека, а значит, признание того, что современные концепции гуманизма, основанные на абсолютизации прав человека, несут на себе следы очевидного вырождения.
М. Мамардашвили и рассматривает вопрос о равенстве людей - " равенство людей в труде, а вовсе не равенство обладаний». То есть любое достижение человеческого духа не становится достижением каждого само по себе - оно не приобретается, но обретается в собственном духовном движении, усилии. Право на такое усилие, получается, и есть единственное природное право, обрекающее человека на участь пастуха бытия, а не его господина. Только в этом праве человек не может быть ограничен…
Двадцатый же век права человека подчеркнуто толковал как права на обладание. Поэтому отстаивание прав и обернулось в итоге насаждением бездуховности - владения без духовного усилия. Это и определило поражение классического гуманизма.
Часть 2. О современных веяниях в гуманистическом мировоззрении.
Все ценностное по природе своей не индивидуально. Но из этого вовсе не следует, что качество ценности всецело определяется степенью ее общности. При всей своей привлекательности общее за национальными или конфессиональными пределами, увы, размывается и превращается в нечто неопределенное, дистиллированное и потому лишенное реально-ценностного содержания. Общая ценность не может быть отвлеченной выжимкой из конкретного ( национального, конфессионального). Она должна нести в себе (в некотором закодированном виде) сущностную сторону того конкретного, на обобщение которого оно претендует. Безусловная ставка на общее, в надежде вырастить из него желанное всеобще-гуманистическое(сущность парящую над всем) является ахиллесовой пятой всех глобальных проектов. И нынешний либеральный, и советский коммунистический не являются здесь исключением. Подобная ставка обрекает на поражение любые прогрессивистские проекты с их скрытой или явной устремленность вперед - к неким безусловным сверхценностям. И, похоже, только смена этого полубезумного (а прошедший век последнее убедительно показал) движения только вперед на движение вперед и вверх может открыть для цивилизации возможность спасения от самой себя. Но "вперед и вверх" - это вопрос о качестве ценностей, о возможностях самосовершенствования конкретной (национальной) системы ценностей - о возможностях раскрытия этого совершенства. Но такая постановка мгновенно переводит проблему общего в национальные, конфессиональные границы, повышает роль традиции - прожитого и пережитого народом и государством. Лишь при наличии развитой, опирающейся на традицию вертикальной составляющей (а это прежде всего исповедуемая конкретным народом религия и его культура) движение вперед становится прогрессом. Национально-конфессиональное должно быть, таким образом, не приправой к некому водянистому общечеловеческому бульону, а основой ценностной парадигмы. В советском коммунистическом проекте не хватало именно ярко выраженной национально-конфессиональной составляющей - избыточная всеобщность его и погубила. Приходится признать, что лишь в самих идеях, может быть заложен (или нет) тот или иной уровень возможной свободы отношения к ним. Потому и приобретают особую ценность идеи, которые, с одной стороны, всеобщи - значимы для большинства, а с другой - могут быть идеями индивидуального применения. Христианская идея именно из таких - в ней возможность свободно принять ее как истину на порядки ценнее той безусловной истинности, которую она декларирует.
Дистанция свободы" в мировоззрении, таким образом, вряд ли может быть задана индивидуально. Она заложена в том наборе идей, которые реально в данный момент влияют на мир. Перевести же эти идеи в индивидуальное пользование человек может двумя способами. Подстраивая их под себя или подстраиваясь под них. Первый путь - путь суррогатов. Это территория постмодернизма, где для каждого единичного приготовлены и своя истина, и персональная эстетика, и приватная этика и персональный с личным номером гуманизм. Второй путь - путь проверки идеи, вживания в нее - промеривания себя с ее помощью... В первом случае - возведенная в абсолют свобода самоутверждения. Во втором - освобождение через самостеснение. И совершенно очевидно, что дистанции свободы здесь качественно разные - цивилизационно разные. Главная, контролирующая тема, гуманистической проблематики: влияние на нее двух типов единств - единства, дифференцированного на уровне единичных и дифференциированного на уровне общностей (государственных, национальных, конфессиональных).
Современные гуманистические концепции явно отдают предпочтение первому единству и именно в этом противостоят гуманизму традиционному. В почтительном склонении перед Европой (европоцентризм) и находит выражение эта определяющая роль первого типа общности. От нее не хочется отрываться, да и уже невозможно, наверное, без помощи России оторваться. Набалованный, сытый, напичканный дешевой информацией единичный требует своего... И качает свои гуманистические, индивидуальной выделки права... Общее возможно и здесь, но достижимо оно лишь через внешние, сугубо юридические запреты. Юридическим по сути будет здесь и гуманизм.
Истинно же гуманистическое единение немыслимо без внутреннего объединяющего усилия, а значит, - без единств второго типа. И общее для таких единств может и должно себя обнаружить в результате мирного исторического взаимодействия идей, заложенных в них. Новый гуманизм, если уж так необходимо говорить непременно о новом гуманизме, и должен выражать это общее - наднациональное и надконфессиональное, рождающееся в мирном соперничестве национальных государств и конфессий.
А что касается евпропоцентризма, то он сам с собой и расправится - в этом мирном соперничестве скрывать следы вырождения европейской цивилизации будет все труднее. Европе к этому надо просто готовиться. Собирать достижения европейского традиционного гуманизма и строить гуманистический ковчег. Не европоцентрическая фанаберия нужна поэтому сегодня, а беспристрастная оценка европейских достижений по эталонам классического гуманизма. И нужна цивилизация - затравка. Очевидно, что местом возведения такого ковчега может быть только Россия. Пока еще может...
Упование на "глобальное сознание" проявилось и в жестком, бескомпромиссном документе под названием "Декларация неогуманизма". Эта декларация решительно отсекает гуманистическую идею от традиции, утверждая что многие формы религиозных убеждений "стоят на пути человеческого прогресса". Ее авторы мысли такой даже не допускают: и хорошо, что стоят, что сейчас не молиться надо на этот прогресс, а искать, как уберечься от него. Они даже не задумываются над тем, что программа единения может быть только программой модернизации традиционного, что реальное единение потребует углубления в традицию - поиска надтрадиционного в ней. Не пост-, а над-. И такой неогуманизм окажется естественным развитием гуманизма традиционного.
В атаках неогуманизма на традицию и прежде всего на религию, эти главные наряду с нацией препятствия на пути либерально-капиталистического интернационала, больше всего поражает та игривая беспечность, с которой рвется связь религия- культура. Религиозное учение, оформившаяся за время своего существования в качестве конфессии, генерирует мощное культурное поле. Наличие этого поля, собственно, и есть признак конфессии: оно проводит границу - отделяет от конфессий учения, секты, ереси и прочее... Нельзя выстраивать отношение к религии, игнорируя созданное ею поле или полагая, что поле то со временем приобретает абсолютную самостоятельность. Да определенная самостоятельность культурой обретается, но пуповина не рвется. Связь культурного поля с религиозным неразрушима, и ослабление этой связи - всегда вырождение культуры: чтобы стать эффективным элементом бытия, идеальное должно быть абсолютным, запредельным, трансцендентным. Быть таковым по определению или вознестись к такому состоянию, но непременно быть над-материальным - только это делает идеальное всевластным, императивным. Идеальное может вытягивать человека вверх, но для этого ему нужен посредник. А их всего два - церковь и умно организованное государство. Без их посредничества идеальное мутирует с катастрофической скоростью, порождая особо злокачественные образования.
Концепция чисто светского гуманизма опирается именно на автономию современной культуры - отрубает ее корни и, следовательно, неизбежно ориентирует ее на вырождение. Современным поклонникам идеи полной автономии культуры пока, видимо, еще трудно смириться с простой и становящейся все более очевидной мыслью, что важны не конфессии( концепции Бога), а то культурное поле, которое эти конфессии создают в истории. Все серьезные концепции Бога в определенном смысле внерелигиозны, и культурная составляющая их тем сильнее, чем серьезнее и глубже концепция. Пора, наконец, все это принять и избавиться от того поразительного концептуального легкомыслия, которым пропитано противопоставлением светского и религиозного.
Часть 3. Куда идти...
Социальная мысль ныне намертво зажата в "бермудском" треугольнике " премодерн (традиция)- модерн - постмодерн" ( они рассматриваются в качестве неких вполне автономных этапов развития). Попытки же вырваться из него связаны либо с мечтами о неком сверхмодерне ( С. Кургинян ), либо с надеждами на дерзкий консервативный маневр - в рамках четвертой политической теории А. Дугина, к примеру.
Но модернизацию вполне можно понимать как непрерывный и естественный процесс обновления традиционного и не сводить ее к процедуре уничтожения последнего. Наибольший интерес при подобном подходе представляет взаимодействие традиционной структуры и процессов модернизации. И вот здесь могут быть варианты.
Вариант первый - идеальный. Традиционная структура совершенна настолько, что способна не только компенсировать разрушающие воздействия модернизации ( а они всегда разрушающие), но и принимать эти импульсы как сигналы к аккуратному, умному перестраиванию структуры - прежде всего к совершенствованию обратных связей. В этом идеальном варианте мы имеем непрерывно обновляющуюся, совершенствующуюся и устойчивую традиционность. Этот вариант, действительно, идеальный, поскольку для своей реализации он требует нереального в принципе: элиты, способной поставить под сомнения собственную элитарность, то есть рефлексирующей элиты .
Второй вариант, ходовой. Элита, как обычно, по качеству - так себе, второй свежести - упивается своею элитарностью, уминает за обе щеки и от всех модернизационных сигналов отмахивается, как от надоедливых мух… Структура постепенно становится неадекватной, ветшает и в один прекрасный момент с той или иной жестокостью происходит ее самопроизвольное обновление - очищающая, модернизирующая революция. Или, в лучшем случае, мощный локальный бунт, заставляющий элиту очнуться и посвятить себя тому, к чему она призвана - заниматься не собою , а социумом. Естественно, что такие коллизии могут охватить лишь часть системы. А уроками их может воспользоваться, усилив при этом свою устойчивость, другая часть. Так, к примеру, отрефлексировав уроки русской революции , в меру социализировалась и обрела новое дыхание мировая капиталистическая система…
Однако, есть еще и вариант третий, формально благополучный, обходящийся без видимых потрясений, но являющийся особо опасным, поскольку относится к числу патологических. Это случай, когда адекватной реакции на модернизирующее импульсы со стороны системы нет, запас же ее устойчивости велик. То есть структура и не разрушается и не перестраивается - она заболевает, она опрокидывается в постмодернистское состояние. Накапливающаяся новизна без должной реакции со стороны традиционного…. Это - суть, сердцевина главной опасности. Новизна, начинающая выстраивать свою, параллельную структуру….. Новизна, не обновляющая традиционное, а уничтожающая - вытесняющая - его. Это, если разобраться и есть суть любой постмодернизации.
О модели С. Кургиняна.
Вполне можно допустить , что в своей рефлексии советского периода России С. Кургинян выйдет, в конце концов, на главную причину неудачи социалистического проекта в России: слишком резкий разрыв с классической русской традицией. А значит, задумается, в конце концов, над тем, что чаемый им когнитариат, какие бы изысканные методики ни использовались при его выделывании, окажется в критической ситуации ничуть не устойчивее советской интеллигенции конца 80-х.. Если при выделывании этом не опереться прежде всего на исконную русскую традицию.
Четвертая политическая теория А. Дугина
"Волевое конструирование Традиции с опорой на деконструкцию современности". А. Дугин отказывается от субъектов трех классических политических теорий ( либеральной, социалистической, националистической - индивидуум, класс, нация(раса)+государство), а в качестве нового, призванного спасти мир субъекта истории предлагает таинственный хайдеггеровский Dasein.
Все претензии А. Дугина - к монотеизму, к линейному времени, к прогрессу, к свободе и гуманизму - имеют своим источником жесткое противопоставлении модерна традиции - решительный разрыв связи между ними. Потому модерн и воспринимается как аномалия развития. Потому и остается вне поля внимания то историческое обстоятельство, что модерн начался - выделился во что-то самодостаточное - там и тогда, где и когда обновление из средства существования традиции превратилось в безусловный принцип.
В качестве субъекта истории, Dasein у А. Дугина приобретает следующие формы существования(выражения). Он" выражается территориально как «большое пространство», это его специализация. Он же выступает как культура, как цивилизация. В геополитике как полюс." Все это - экзистенциалы, или формы существования, способы описания Dasein . В них, как принято говорить, Dasein бытийствует ... При этом подчеркивается, что они "предшествуют категориям и понятиям" , то есть относятся к "пред-структуре понимания". Перечисленные А. Дугиным коллективистские ипостаси Dasein и есть, видимо, что-то из области до-понятийных( интуитивных) пред-структур понимания, через которые и выражается суть хайдеггеровского Dasein - его принципиальная неопределенность. Но в дугинских же конкретизациях Dasein неопределенность, увы, частично утрачивается - Dasein обретает контуры, пусть слегка размытой, но данной все-таки нам в некие специфические ощущения сущности . И хайдеггеровская принципиальная возможность (которая становится ненулевой, перестает быть ничем лишь, когда в бытие зачинается бытиё человека , и тот получает шанс стать пастухом бытия) превращается у А. Дугина пусть в скрытую, но данность.
Само это превращение вполне закономерно - оно следствие волевой конкретизации дазайна, превращения пред-формы в форму. Возможно, дазайн не следовало бы превращать в субъект Четвертой теории, исходя, скажем, из того соображения, что Dasein можно считать первоосновой субъектов всех имеющихся политических теорий - в их рамках происходит лишь снятие неопределенности с этой первоосновы и таким образом формируется их субъект. Но тогда, если оставлять Четвертую в реестре политических теорий, для нее следует, наверное, подобрать иной субъект... Но есть ли смысл ее в этом реестре оставлять ?.. - такой вопрос возникает немедленно.
"Критикуя радикальный Модерн, реконструировать традицию"- задача перед Четвертой теорией ставится А.Дугиным именно так. Но реконструкция традиции, истолкованная буквально, - конечно же, окажется иллюзорной, если не будет подкреплена тотальным, абсолютным насилием над волей единичного. Куда более реальной предстает скромная и утонченная задача реконструкции деятельного, конструктивного начала в традиции - того начала, которое как раз и убивает в ней модернизм, сорвавшийся с цепи здравого смысла. И сводиться такая реконструкция будет к снятию, там где это еще возможно, постмодернистской коросты с традиционного. И, естественно, к пониманию механизма постмодернизации традиционного. Для такого рода реконструкции потребуется не только политическая воля лидера и сгруппировавшейся вокруг него элиты, но и цивилизация- затравка. Ни западноевропейская, ни ее американский клон, ни мусульманская цивилизации роль такой затравки сыграть не смогут. Первые две слишком уж рациональны и прагматичны, чтобы биться за прошедшее.В третьей слишком уж подавлено индивидуальное, личностное начало. Только Россия - иных шансов у мировой цивилизации нет.
Стремлении А. Дугина конкретизировать, определить в принципе неопределяемое, чем и является по существу Dasein, в общем-то понятно: предельно отвлеченному понятию в качестве субъекта истории без определенной адаптации просто не выстоять - она неизбежна, когда над -сущность(Dasein )приспосабливается к роли сущности. Хайдеггер, видимо , и перенес неопределенность вглубь - приблизил Dasein к ничто( нечто, которое есть ничто ), - чтобы без ссылок на какое-то знание, из первых принципов определить назначение человека: он пастух бытия. Это назначение и существует для человека поначалу как ничто - как нечто под именем Dasein. А далее - паси! Ты - паси, твоя семья - паси, твой род - паси, любая общность, в которой ты окажешься - также паси!.. Но если все это так, то любая попытка прояснить это нечто, сделать его слегка утилитарным есть упрощение, и оно под корень рубит замысел Хайдеггера - его попытку сформулировать онтологию исходя из первых принципов ( из единственного первого принципа, коим и является не Бог, не объект, не субъект, а Dasein ).
Очевидно, что адаптация Dasein для А. Дугина вопрос принципиальный, ибо без нее идея Четвертой теории теряет смысл. И хотя в своем толковании А. Дугин оставляет за Dasein существенную неопределенность, он в то же время охотно соглашается и на такую сверхконкретную трактовку Dasein, как цивилизационный код (предложение А. Анисимова на дискуссии в ИДК) ... Но ведь чтобы получить культурный код пасти бытие, и не один век, должна по меньшей мере цивилизация В нем как раз и присутствует в закодированном виде традиция этой цивилизации - ее деятельное, конструктивное начало.
Уже одно это соображение переводит Четвертую политическую теорию в разряд чисто умозрительны построений. И не просто переводит, а недвусмысленно разворачивает эту новую теорию к тем социальным моделям, родоначальником которых был Н. Данилевский. Если же этому развороту попытаться воспрепятствовать и начать на основе Четвертой управлять реальностью (пасти бытие), то появление какого-нибудь специфического когнитариата - застрельщика реконструкции традиции - не заставит себя долго ждать.
Зацикленность на смысловой треугольник премодерн- модерн -постмодерн, скорей всего, и определяет ограниченные возможности построений и А.Дугина, и С. Кургиняна. И заставляет задумываться над тем, что надежда как выпрыгнуть из треугольника вперед - к сверхмодерну, так и откочевать назад и вверх с помощью новой политической теории, достаточно иллюзорна. Задуматься и попытаться сосредоточиться на идеях Данилевского - Шафаревича. В пределах этих идей найдется место и цивилизационному коду А. Анисимова, и приоткрытому по-дугински Dasein , и даже столь любезному сердцу С. Кургиняна эгрегору , если, конечно, полностью снять с этого понятия всякую оккультную, теософскую нагрузку (ментальный конденсат и прочее), и отождествить его с неким коллективным идеальным.
Понятно, что это коллективное идеальное, являющееся опорой всякого цивилизационного кода, восходит к традиции - ею воспроизводится и ею поддерживается. Понятно, что в Dasein, если отождествлять его с возможностью, заключена и возможность идеального( именно из его возможности вырастает хайдеггеровская идея пастьбы бытия ). Понятно, что корни идеального - в религии( она пока является самой эффективной формой материализации идеального), которую цивилизация избрала и в поле которой сформировалась. Понятно, что эти корни не перестают быть по сути своей религиозными и мозгах самого отпетого атеиста, если конечно, понятие корни для него вообще существует.
Понятна, тогда и главная задача, стоящая сегодня перед Россией, как единственным носителем пусть деформированного, но еще окончательно не переопределенного на дохристианский манер цивилизационного кода. Восстановить! Но не столько традицию, сколько ее роль в поддержании и развитии цивилизационного кода.
Завершающий фрагмент 5-той части
Многое из того, что написано во этом пятичастном цикле заметок - лишь посильные вариации на темы, которые развил и выложил перед русским самосознанием Александр Сергеевич Панарин и которые пока это самосознание, измордованное, деформированное подобострастным приплясыванием перед Западом да еще с долларовым кольцом в ноздре, как бы и не замечает. И система организации низовой власти, о которой идет здесь речь, вписывается в экстраполяции А. Панарина, поскольку является хорошим стимулятором социальной активности, поскольку последовательно реализует важнейшую в его в построениях идею самоограничения, поскольку способна расконсервировать модерн и обеспечить его просвещенческую коррекцию - практически определить модерн как «перманентную способность к переменам, к критическому самоизменению на основе беспокойной, обращенной на себя рефлексии» (3) и открыть путь к глубокой, истинной демократизации и социализации.
Наивно все это ? Несомненно. А после всех самоотверженных клятв и восторженных заверений в преданности прозападному курсу той либеральной урлы, что взяла под свой контроль Россию, после всех мировоззренческих дрожаний и ёрзаний лица, считай уже десятилетие, стыдливо и застенчиво предъявляющего себя в качестве национального лидера- наивно втройне.
Но. Есть привязанность к идеальному. Есть многовековая практика защиты этого идеального от посягательств - сбережения его и соответствия ему …
Эти особенности русского духа по-прежнему существуют. Они формировались и укреплялись в борьбе за совершенно конкретное идеальное - за Православие, за Святая Русь. Но в конце концов обрели самостоятельное существование- стали свойствами народного духа. Их и в самом деле очень легко свести к отсутствию чувства реальности. Но в них, как ни странно, может быть и шанс человечества, поскольку постэкономическому человеку, настаивает А. Панарин, как раз прежде всего и нужна эта установка русской культуры - дух выше материи…В российском смиренном и упрямом предстоянии пред идеальным, возможно и заключено истинное чувство реальности, та его форма, с которой легкомысленно разошелся Запад, затравленный либерализмом и поставивший на «естественное состояние» человека- поспешно объявивший все общественное « химерами старого авторитарно-традиционалистского и тоталитарного сознания», соблазнившийся дурной простотой интересов, отделенных от ценностей, и явно не видящий страшных последствий начавшегося вытеснения «свободы личности (разума) “свободой инстинкта’’»…