Статья про злохульников прежних дней, или Обидно же...
что-то мне подсказывает, что если бы сейчас за рубежом вышла книга умного и наблюдательного иностранца, проехавшегося по россии и откровенно описавшего увиденное, реакция российских властей была бы точно такой же...
Оригинал взят у tikkey в Статья про злохульников прежних дней, или Обидно же...
У меня её редактор не принял. Ну.. Не пропадать же добру. Отдаю в ноосферу) Переводчик Тербервиля - блистательный Гр. Кружков.
------------------
Несколько веков Европа присматривалась - то с удивлением, то с неодобрением, то с восхищением - к странному своему соседу, огромной загадочной стране России, что лежала по соседству - и словно бы за непрозрачной завесой. Кто они такие, эти русские - самые восточные среди европейцев, или самые западные среди азиатов, - этот вопрос поднимался задолго до Киплинга. Европа глядела на Россию, но всегда ли этот взгляд был дружелюбным и адекватным? И всегда ли Россия соглашалась с мнением других о себе?
«Народ сей груб…»
Во времена Иоанна IV иностранцы на Руси встречались, хотя и не слишком часто, но уже достаточно. Эпоха географических открытий была в разгаре. Английские купцы мечтали отыскать северо-восточный путь к Китаю, чтобы торговать с этой «золотой» страной, назло Португалии и Испании, - а судьба занесла их в Россию. Вскоре Англия и Россия стали настолько тесными партнерами, что английским купцам из Московской компании были предоставлены всевозможные льготы, и сотрудничество между двумя странами стало развиваться достаточно бурно. Царь Иоанн Васильевич даже думал связать себя узами брака с королевским домом Англии, предложив Елизавете стать его супругой (и деликатно прозондировав почву касаемо возможности политического убежища, если что-то в России пойдёт не так). В 1568 году в Россию приехало посольство из Англии с целью упросить царя Иоана Грозного продлить льготы, ранее выданные английским купцам. Руководил посольством эсквайр Томас Рэндольф - и он должен был провести свою линию четко и аккуратно, с одной стороны - не вступая от имени Англии с Иоанном Грозным ни в какие союзы, а с другой - добиться желанных привилегий. Посольству не слишком повезло: англичане добрались до Архангельска - и оказались в безвыходном положении. В Москву их не пускали примерно полгода, при этом они находились на положении практически домашнего ареста - вежливого, но непреодолимого. В это время при дворе Иоанна происходили вещи, которые было совсем негоже показывать посторонним, да еще таким осведомленным, как эсквайр Рэндольф, поскольку в это самое время «учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати опришнине». Расправа над собственным митрополитом, уважаемым народом и известным своей принципиальностью, вряд ли улучшила бы имидж Грозного в глазах послов. Это «семейное», внутреннее дело надлежало решить без посторонних - потому около полугода посольство томилось в Архангельске, пока, наконец, англичан не пригласили в Москву. Там их обласкали, все дела были улажены, к обоюдной выгоде, - и посольство отправилось восвояси. Секретарем Рэндольфа был молодой человек, правовед и сочинитель Джордж Тербервиль. Отправился он в поход столько же за звонкой монетой (предложение было хоть и опасное, но выгодное), столько же и из авантюризма. И в самом деле: новых впечатлений он получил с лихвой, и его очерки о России пользовались широкой популярностью. Своим друзьям он слал письма, где рассказывал всякую всячину о странном крае, где вынужден был проводить месяц за месяцем. Джон Тербервиль получил массу новых впечатлений, а мы… первый отчет о России, написанный в стихах. Из всех писем Тербервиля сохранилось только три, они полны самых разнообразных сведений о стране. Любопытному молодому англичанину интересно решительно все - и как одеваются русские, и что у них за религия, и как ведут себя мужчины и женщины далекой страны.
Что ж, то, что он увидел, не делает чести нашим предкам. Во-первых,
Народ сей груб весьма, живет как бы впотьмах,
Лишь Бахусу привержен он, усерден лишь в грехах.
Пианство тут закон, а кружка - старшина,
И самой трезвой голове раз в день она нужна.
Во-вторых, жизнь грубых русских полна самого разнузданного блуда, да так, что англичанину стало не по себе:
Напившись допьяна, ведет себя, как скот,
Забыв, что дома у печи его супруга ждет,
Распущенный дикарь, он мерзости творит
И тащит отрока в постель, отринув срам и стыд.
Жена, чтоб отомстить, зовет к себе дружка,
И превращается в содом дом честный мужика.
Тербервиль довольно подробно описывает костюмы русских, упоминает, что
Одежды их мрачны, нехороши на вид,
Большая шапка, что торчком на голове стоит,
Зовется Колпаком; а брыжей вовсе нет,
На знатных только воротник случается надет,
Расшитый жемчугом, - Рубаска, говорят.
Рубахи русские длинны, едва ли не до пят,
Поверх рубах - кафтан, пошит на здешний вкус,
Зовется Однорядка он, а вместо бриджей русс
Имеет грубые Портки, замена не красна:
Они без гульфика совсем и сделаны из льна.
У руссов на ногах напялены чулки,
Железом острым на носках подбиты сапоги,
А сверху всех одежд есть Шуба для тепла -
Она пошита из мехов и очень тяжела.
В общем, надо признать, что в целом простой народ не так уж и сильно изменился со времен Ивана Грозного. Мужиков, описанных Тербервилем, вполне можно встретить и ныне, выйдя из дома:
Руссин сложеньем толст, у большинства живот
Подобьем грузного мешка свисает наперед.
Лицом они круглы, а цвет лица багров -
Должно быть, это от печей и духоты домов.
А волосы они иль бреют, иль стригут,
Свободных локонов, как мы, никто не носит тут.
Ему показался странным обычай русских женщин злоупотреблять косметикой, зачастую в ущерб чистоплотности, и использовать целую гору притираний и прочих средств. В Англии неумеренный макияж употребляли только проститутки. Но со своим уставом в чужой монастырь, как известно, не ходят. В России женщина без косметики скорее бы подверглась общественному порицанию (хотя в белила и румяна входило немало крайне вредных для здоровья соединений - экологически-чистой свеклой и углем из печки хоть сколько-то состоятельные дамы, конечно, не пользовались). Но суровый протестант Тербервиль, разумеется, осуждал избыточное применение
...румян, белил, помад и дорогих мастей
Для щек немытых, для бровей, для губ и всех частей.
И честная жена (коль можно честных жен
Меж них сыскать) не отстает, хоть людям и смешон
Известки на щеках чуть не в два пальца слой:
Блудница грязь, не поскупясь, замазала сурьмой.
Но те, что половчей, весьма изощрены,
Хоть слой белил на коже их не меньшей толщины,
Так намалеван он хитро, не напоказ,
Что может обмануть легко и самый острый глаз.
Дивился я не раз, какая блажь, Бог весть,
Их нудит лица залеплять, живьем в духовку лезть.
И все же, несмотря на довольно неприязненный тон описания, ученые многое могут почерпнуть из живых, бойких стихотворных «репортажей» Тербервиля: он очень подробно описывает, из чего строятся избы, как русины ездят верхом, как выживают они в небывало холодные зимы (не забываем: полгода англичане провели в Архангельске, где сумели сполна оценить настоящие русские морозы). Удовлетворяя любопытство своих адресатов, молодой дипломат в довольно рискованной манере отзывается о религии исследуемой им страны и даже позволяет себе дерзкие намеки на несправедливость государственного устройства, впрочем, сам же себя и обрывает:
О прочем не пишу, остерегусь, увы! -
Чтоб ненароком не сломать пера и головы.
О том, что умолчал, ты догадайся сам,
И так уж много я рискнул доверить сим стихам.
Можно ли доверять неприязненному взгляду Дж. Тербервиля, не сгущает ли он краски? Очевидно, можно, потому что примерно о том же пишут и другие путешественники. Как бы то ни было - это первый отчет такого рода, в качестве путевых заметок, да еще и в стихах. На родине поэта эти письма с севера пользовались популярностью - и за бойкий язык рассказчика, и из-за обилия точных наблюдений.
Слишком много правды
Иная судьба ждала книгу другого английского посланца в Россию - Джайлса Флетчера. Он был послан, чтобы уладить скандал, разгоревшийся из-за не вполне корректного бизнес-поведения одного из английских купцов. Иоан Грозный к тому времени уже скончался. Но его сыну, Федору Иоанновичу, а особенно - царскому шурину Борису Годунову, Флетчер не понравился; подарки, привезенные им от королевы Елизаветы, русского царя не удовлетворили- и англичанину пришлось уезжать, что называется, не солоно хлебавши. Будучи честным и добросовестным ученым, он составил подробное, скрупулезное описание Российской державы - занимающее примерно 200 печатных страниц. В 28 главах он подробно разобрал географическое положение России, основы ее экономики, судебную систему, организацию войска, дворцового быта, религиозной жизни россиян. Он поименно перечисляет всех членов государевой Думы, расписывает систему сбора пошлин с населения. Не обошел вниманием ученый и быт знати и простонародья. Хотя посольство Флетчера отделяло от миссии Рэндольфа почти 20 лет, стоило заметить, что реакция обоих англичан на российскую действительность различается немногим. Ну разве что Флетчер ставил перед собой более серьезную цель, чем позабавить приятелей экзотическими наблюдениями. Он действительно составил крайне подробную и нелицеприятную сводку о текущем состоянии России - что видел, то и писал, не приукрашивая действительность. Если Тербервиль не собирался класть голову в пасть льва и не описывал никаких злоупотреблений, просто намекая, что их в этой стране немало, то Флетчер подробно описывает схемы «честного отъема денег у населения» знатными боярами - и самим государем. «Вот как, например, поступал Иван Васильевич, отец нынешнего царя. Он отправил в Пермь за несколькими возами кедрового дерева, зная, что оно там не растет; когда же жители отвечали, что не могут найти такого дерева, то царь велел взыскать с них 12 000 рублей, как будто бы они с намерением его скрывают. В другой раз он послал в Москву добыть ему колпак или меру живых блох для лекарства. Ему отвечали, что этого невозможно исполнить, и если бы даже удалось наловить столько блох, то ими нельзя наполнить меру, оттого что они распрыгаются. За это царь взыскал с них штраф, или выбил из них правежом 7000 рублей.
Подобной же уловкой отнял он у своих бояр 30 000 рублей за то, что, отправившись на охоту за зайцами, не изловил ничего, как будто бы бояре вытравили и перебили всех зайцев, а они (по обыкновению) тотчас обратили этот правеж на мужиков, или простой народ. Как ни странным должен казаться такой забавный способ грабить бедных подданных без основательного повода, но он совершенно согласен со свойствами тамошних царей и с жалким рабством этого несчастного государства. Такие-то и подобные способы употребляют русские цари для обогащение казны своей».
Выводы, сделанные Флетчером из всего увиденного, были очень неутешительны. Он ясно понимал, что коррупция и беззастенчивый грабеж разлагающе действует на все слои общества, что промышленность и торговля не развивается, стагнация охватывает практически все государство. «Я нередко видел, как они, разложа товар свой (как то: меха и т.п.), все оглядывались и смотрели на двери, как люди, которые боятся, чтоб их не настиг и не захватил какой-нибудь неприятель. Когда я спросил их, для чего они это делали, то узнал, что они сомневались, не было ли в числе посетителей кого-нибудь из царских дворян или какого сына боярского, и чтоб они не пришли со своими сообщниками и не взяли у них насильно весь товар. Вот почему народ (хотя вообще способный переносить всякие труды) предается лени и пьянству, не заботясь ни о чем более, кроме дневного пропитания». Более того, политические прогнозы Флетчера, вынесенные им из наблюдений за внутриполитической жизнью в России, подтвердились самым ужасным образом: через некоторое время малолетний брат царя Феодора, царевич Димитрий, действительно был убит, сам он умер бездетным, царский род пресекся - и страна погрузилась в хаос и бездну Смутного времени. Флетчер ли в этом виноват?
Казалось бы, книгу ожидал заслуженный успех: это было добросовестное исследование, проведенное на основании личных наблюдений и глубокого погружения в тему, к тому же изложенное живым и образным языком, снабженное массой бытовых примеров. Но ученый слегка «перестарался». Книга оказалась чересчур острой и правдивой. Возмутились… английские купцы, участники Московской компании. Они принесли жалобу на Флетчера, указав на то, что из-за выхода такого исследования компанию ждут убытки, а, возможно, и полное закрытие: ведь в Москве это исследование неминуемо будет воспринято как оскорбление. Месть русского правительства, разумеется, будет обращена на ни в чем не повинных купцов - и чтобы этого не случилось, труд Флетчера надобно конфисковать и запретить к печати. Интересно, что в 1848 году филолог и историк О. М. Бодянский попытался напечатать работу Флетчера в сборнике чтений Императорского Московского общества истории и древностей Российских при Московском университете, где исполнял обязанности секретаря. Эта публикация, касающаяся злоупотреблений времен Ивана Грозного, вызвала гнев со стороны императора Николая I. Он счёл, что в работе Флетчера содержатся «оскорбительные для России, русских монархов и русской церкви отзывы», и отстранил Бодянского от секретарских обязанностей в Обществе, предписав ему выехать из Москвы в Казань, чтобы преподавать уже там. О. М. Бодянский предпочел уйти в отставку.
Ядовитый аббат
В 1761 году весь научный мир,затаив дыхание, ждал события, которое случается раз в 223 года. По расчетам ученых, 26 мая Венера должна была пройти по краю диска Солнца. Масса астрономов выезжала в самые разные экспедиции, где можно было без помех наилучшим образом наблюдать это величественное явление природы. Зачем? Чтобы сопоставив вычисления из самых разных точек Земного шара, совместными расчетами уточнить расстояние от Земли до Солнца. По заданию Французской Академии астроном и священник Шапп д’Отрош выехал в Россию - вернее, в Тобольск, и промчался он, можно сказать, вихрем: 10 марта аббат д’Отрош покинул Петербург - и уже в начале апреля достиг намеченной цели. Спешить ему и в самом деле следовало: начинавшееся таяние снегов могло стать неодолимым препятствием. Назад он возвращался уже без всякой спешки, а по дороге, как настоящий ученый муж, вел обстоятельные дорожные дневники и наблюдал за всем вокруг. По возвращении домой он работал 6 лет, стремясь предоставить наиболее полные и точные данные о Сибири и России - включая уточненные карты (сам аббат весьма невысоко оценивал местные, имевшиеся в его распоряжении, и принужден был многие просто перечертить), обстоятельнейшие заметки обо всем увиденном - и перевод на французский одного из капитальнейших трудов о Сибири - «Описание Камчатки С. П. Крашенинникова.
Книга называлась обстоятельно, во вкусе времени: «Путешествие в Сибирь по приказу короля в 1761 г.; содержащее отчёт об обычаях и традициях русских, состоянии государственных дел этой державы; географическое описание и нивелирование дороги от Парижа до Тобольска, астрономические наблюдения и опыты с природным электричеством». Казалось бы, вполне респектабельный труд, глубоко научный - и представляющий небольшой интерес для широкой публики, не особенно заинтересованной в географических выкладках. Но книга скромного аббата спровоцировала один из самых мощных скандалов XVIII века. Шутка ли - она оказалась запрещена в России, сама Екатерина II была разгневана до такой степени, что лично участвовала в написании опровержения, требовала от российских академиков проверить точность приведенных данных и развенчать научные достижения их французского коллеги, чтобы уничтожить - или хотя бы подорвать - его научную репутацию. В чем же дело? Проезжая по России, аббат Шапп д’Отрош как будто бы оказался в глухом Середневековье. Он увидел слишком много всего, что для Европы было уже давно преодолено и отнесено в прошлое, в том числе такие неприятные сцены, как порку кнутом и батогами, повальное пьянство, глухую нищету, дикую антисанитарию и свирепое невежество народа (его чуть не утопили, как колдуна, поскольку его вычисления были восприняты народом как вредоносное колдовство) - и в первую очередь, конечно, рабство, какого в Европе не было уже давно. Экономика, построенная на крепостном праве, узаконенное рабство в эпоху Просвещения, идея продавать, покупать людей, полностью распоряжаться своими практически бесправными единоверцами, людьми той же расы, а зачастую и того же происхождения, - для европейца это было дико и невозможно. Выводы были неутешительны: со времен путешественников Олеария, Горсея и Флетчера в России изменилось очень и очень немногое. Аббат трудился над своей книгой 6 лет, уточняя, проверяя по имеющимся данным, и, наконец, книга вышла в печать. И стала бестселлером.
Виной бурного успеха книги стал не столько материал, сколько подача оного. Живой, юмористический рассказ путешественника о своих приключениях и злоключениях (чего стоит, например, переправа через реки за три дня до ледохода или страдания путешественника в русской бане) обеспечил ученому труду славу занимательнейшего и полезного чтения. Но общий посыл оставался удручающим: Россия - что угодно, но не Европа, несмотря на Петербург и отдельные успехи и достижения, и до Европы ей еще очень далеко. Сам того не желая, абат д’Отрош перечеркивал практически все, чего старалась достичь Екатерина II, собеседница философов и сама философ на троне. И хотя путешествие аббата относилось ко времени, когда на троне была Елизавета, не было никаких сомнений: за прошедшие 6 лет ситуация не изменилась и меняться явно не собирается. Образ мощной молодой страны, управляемой прекрасной и просвещенной императрицей был существенно подпорчен дурацкими наблюдениями какого-то заезжего астрономишки.
К тому же как раз в это время некий молодой человек, служивший при Петре III, написал свои мемуары, более напоминавшие анекдоты и выставлявшие Екатерину не в лучшем свете, и читал их во французских салонах. Ни купить его, ни припугнуть не удавалось, а главное - опровергнуть официально и как-то прекратить это поношение Екатерина совершенно не могла: публикации не было. Успех был грандиозен - мемуариста приглашали нарасхват, а салонная болтовня создавала общественное мнение. И вот, в довершение всех неприятностей, выходит научный труд, отлично рекомендованный наиболее уважаемыми членами Академии, в котором авторитетно подтверждается все то, что подавалось ранее как анекдоты.
Вскоре в печати появилась книга, посвященная полному опровержению труда Шаппа д’Отроша. Называлась она «Антидот» - анонимный автор и не скрывал, что относится к «Путешествию в Сибирь» как к ядовитой клевете. В авторе «Антидота», неназванном и неизвестном, практически все угадывали саму Екатерину. Периодически полемический запал заставлял автора обрушивать на д’Отроша выпады чисто личного характера, вплоть до оскорблений. Основной посыл был таков: вы, дорогой аббат, говорите, что видели все описанное своими глазами, так вот, ничего вы не видели, да и видеть не могли, поскольку мчались на курьерских тройках. А если что и увидели, то не могли уразуметь - поскольку не знаете русского языка. И вообще - все ваши умозаключения суть ядовитые злопыхательства, списанные с прежних памфлетов, потому что с самого начала вы были предубеждены против России. Пристрастно и подробно разбирая страницу за страницей «Путешествия в Сибирь», автор «Антидота» указывает на многочисленные несостыковки и неправильности. Их, действительно, было немало - в конце концов, д’Отрош ездил в Сибирь с вполне конкретной научной целью, он не был ни историком, ни культурологом. Полемики не вышло, аббат Шапп менее всего был готов к политико-литературным баталиям, кроме того он готовился к новой экспедиции - на этот раз в Калифорнию, и тоже ради астрономических наблюдений. Там он и погиб, заразившись тифом. Его книга была, разумеется, запрещена в России, тем не менее, экземпляр ее хранился в библиотеке Царскосельского Лицея. Увы, до сих пор в России не издано полного труда Шаппа д’Отроша - вышедший в «Олма-прессе» в 2005 году во-первых, изобилует переводческими ошибками, во-вторых, почему-то сделан с «облегченного», сильно сокращенного французского издания, несмотря на наличие отлично откомментированного двухтомника.
«Читал ли ты собаку Кюстина?»
Но самый масштабный скандал в связи с путевыми заметками, выпал на долю маркиза Астольфа де Кюстина. Его книга «Россия в 1839 году» стала не просто разорвавшейся бомбой, она продолжала оставаться таковой спустя много лет - и даже до сей поры.
Путешественник, автор путевых заметок и нескольких романов из жизни французского света, Астольф Кюстин был бы всего лишь одним из многочисленных второразрядных писателей XIX века, если бы не его труд о России, вряд ли бы сейчас хоть кто-то, кроме литературоведов, помнил это имя. Но в 1839 году маркиз Астольф де Кюстин пару месяцев провел в России, побывал в Петербурге и окрестностях, навестил Москву и Ярославль, практически ежедневно отправляя письма друзьям обо всем, что видел, а в 1843 году издал свои путевые заметки. Через 8 недель был напечатан второй тираж - первый был раскуплен подчистую. Практически мгновенно книга Кюстина была запрещена в России, а сам он стал персоной «нон грата» и едва ли не врагом государя. Отчего это произошло?
Сам Астольф де Кюстин приехал в Россию не просто как любознательный странник, хотя его заметки и пользовались успехом - например, О. Бальзак весьма высоко их ценил, убеждая автора составить «отчеты» обо всех европейских странах в таком же духе. Дело в том, что Кюстин, убежденный сторонник монархии и враг «представительского правления», мечтал увидеть страну, в которой царил абсолютизм. Семья маркиза Кюстина, жестоко пострадавшая от революции, весь его склад мыслей, образ жизни вели к тому, что власть толпы, «охлократия» были ему ненавистны. Естественно, знатного, изысканно воспитанного француза, горячего сторонника монархии, к тому же известного писателя в Санкт-Петербурге приняли с распростертыми объятиями. Он удостоился неоднократных бесед с императором и императрицей, был приглашен на важные мероприятия, очаровал двор. Из Петербурга маркиз отправился в путешествие по стране. И с этого момента начались разочарования. То есть, строго говоря, разочарования не было, потому что на роль очарованного странника Кюстин не подходил совершенно. Блистательная Северная столица со всеми её архитектурными красотами оставила у маркиза смешанные чувства.
Путешественник, восхищавшийся античными постройками в Греции, искренне не мог понять, зачем среди абсолютно неподходящего климата потребовалось возводить странные призрачные копии чужого искусства. То, что органично и естественно смотрелось в Элладе, на фоне ярко-синего неба, Эгейского моря и сверкающих скал, в сером, дождливом Петербурге выглядело, с точки зрения Кюстина, нелепой и неумной причудой. Но заимствованная архитектура и подражательная культура - это пустяки. Страшно поразила Кюстина сама атмосфера в Российской империи. Рабство сверху и донизу, унижение, которому постоянно подвергался русский человек, ханжество и невыносимое давление - вот что увидел Кюстин. Вдобавок ко всему, Кюстин не был готов к тому, что встречало любого путника в России - от клопов на постоялых дворах и до диких сцен, ежеминутно разыгрывавшихся перед его глазами. К концу своего путешествия Кюстин был убежден: лучше любое, даже самое худшее выборное правление, чем государство, полностью построенное на неограниченной и абсолютной власти одного человека - пусть даже он будет хорошо воспитан, образован и полон искренних намерений разумно и тщательно руководить своей страной. Самодержавие развращает, а абсолютное самодержавие развращает абсолютно - к такому выводу пришел монархист Кюстин, покидая Россию.
Писательское мастерство, особенный, афористичный язык наблюдательного француза превратил обычные записки в острополитическое выступление, хотя у самого Кюстина вовсе не было таких намерений. Он и вправду писал письма своим друзьям, не имея никакого внутреннего предубеждения перед Россией. Частично письма были посвящены самому автору, его обстоятельствам, истории его семьи. Все это было вымарано как неуместное при дальнейших перепечатках книги Кюстина уже после революции, когда его сочинение окончательно превратили в памфлет, издавая даже не перевод, а пересказ наиболее обличительных страниц. Но от массы других записок путешественников (весьма распространенный жанр) сочинение Кюстина отличалось следующим: это были не столько заметки о дорожных впечатлениях, сколько путешествие, заставившее путника изменить свою точку зрения. География уступала место путешествию-становлению. В этом отношении было бы интересно сопоставить путешествие Кюстина - и «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Радищева, каковой, как известно, был признан «бунтовщиком хуже Пугачева». Но если Радищев отлично знал, что и зачем он пишет - и сообразно тому подбирал материал, то Кюстин и не подозревал, что ему придется встретить в России.
Сказать, что в России были шокированы этой книгой - не сказать ничего. Николай I был в ярости - и было отчего. Ему (а вместе с ним и всему двору) поступок писателя представлялся черной неблагодарностью и гнусным предательством. Естестенно, в России книга мгновенно оказалась под цензурным запретом. Но как остановить дальнейшее распространение этого «пасквиля»? Книгу Кюстина сразу же перевели на английский и немецкий, в Бельгии она расходилась с невероятной скоростью. После двусмысленной ситуации, когда самодержавная императрица, лично отвечая «выскочке-аббату» невольно поставила его на одну доску с собой, Николаевская администрация решила не повторять прежних ошибок, поскольку «величественное молчание в ответ на общий лай приличнее сильной державе, чем журнальная перебранка». Запретили было к публикации даже верноподданнейшее сочинения Н. Греча - потому что там было слишком много цитат из самого Кюстина. Но скандал не утихал. Попытались найти другого именитого писателя, чтобы тот съездил по России и напечатал от своего имени совершенно иные заметки, неопровержимо доказывавшие, что крепостничество и все прочее - это вещи, непонятные снаружи, но глубоко положительные изнутри, основанные на теснейшей родственной связи барина и мужика, о чем в Европе уже давно забыли, если когда-нибудь вообще помнили. Затея провалилась. Издали несколько «анти-кюстиновских» статей и памфлетов (тайно заказанных и спонсированных русским правительством) - но читательский интерес к «России в 1839» году не ослабевал - одно за другим вышло несколько изданий.
Особенно пикантно было следующее: вся образованная Россия читала запрещенную книгу, коль скоро любой аристократ был практически билингвой. Ужасались, негодовали, как, к примеру, Тютчев или Жуковский (который осведомился в письме к другу, читал ли тот собаку-Кюстина). Многие соглашались с пушкинскими словами (сказанными, конечно, по другому поводу, но весьма уместными в данной ситуации): «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство». Но все же, возможно, приходит время перестать приписывать Кюстину особенную русофобию - и воспринимать его книгу как исторический источник, взгляд умного, хоть и недоброго путешественника на расстилающуюся перед ним страну (как сейчас мы воспринимаем Горсея и Олеария, да и Шаппа д’Отроша). А заодно подумать, почему же до сих пор некоторые наблюдения Астольфа Кюстина оказываются возмутительно злободневными.
Оригинал взят у tikkey в Статья про злохульников прежних дней, или Обидно же...
У меня её редактор не принял. Ну.. Не пропадать же добру. Отдаю в ноосферу) Переводчик Тербервиля - блистательный Гр. Кружков.
------------------
Несколько веков Европа присматривалась - то с удивлением, то с неодобрением, то с восхищением - к странному своему соседу, огромной загадочной стране России, что лежала по соседству - и словно бы за непрозрачной завесой. Кто они такие, эти русские - самые восточные среди европейцев, или самые западные среди азиатов, - этот вопрос поднимался задолго до Киплинга. Европа глядела на Россию, но всегда ли этот взгляд был дружелюбным и адекватным? И всегда ли Россия соглашалась с мнением других о себе?
«Народ сей груб…»
Во времена Иоанна IV иностранцы на Руси встречались, хотя и не слишком часто, но уже достаточно. Эпоха географических открытий была в разгаре. Английские купцы мечтали отыскать северо-восточный путь к Китаю, чтобы торговать с этой «золотой» страной, назло Португалии и Испании, - а судьба занесла их в Россию. Вскоре Англия и Россия стали настолько тесными партнерами, что английским купцам из Московской компании были предоставлены всевозможные льготы, и сотрудничество между двумя странами стало развиваться достаточно бурно. Царь Иоанн Васильевич даже думал связать себя узами брака с королевским домом Англии, предложив Елизавете стать его супругой (и деликатно прозондировав почву касаемо возможности политического убежища, если что-то в России пойдёт не так). В 1568 году в Россию приехало посольство из Англии с целью упросить царя Иоана Грозного продлить льготы, ранее выданные английским купцам. Руководил посольством эсквайр Томас Рэндольф - и он должен был провести свою линию четко и аккуратно, с одной стороны - не вступая от имени Англии с Иоанном Грозным ни в какие союзы, а с другой - добиться желанных привилегий. Посольству не слишком повезло: англичане добрались до Архангельска - и оказались в безвыходном положении. В Москву их не пускали примерно полгода, при этом они находились на положении практически домашнего ареста - вежливого, но непреодолимого. В это время при дворе Иоанна происходили вещи, которые было совсем негоже показывать посторонним, да еще таким осведомленным, как эсквайр Рэндольф, поскольку в это самое время «учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати опришнине». Расправа над собственным митрополитом, уважаемым народом и известным своей принципиальностью, вряд ли улучшила бы имидж Грозного в глазах послов. Это «семейное», внутреннее дело надлежало решить без посторонних - потому около полугода посольство томилось в Архангельске, пока, наконец, англичан не пригласили в Москву. Там их обласкали, все дела были улажены, к обоюдной выгоде, - и посольство отправилось восвояси. Секретарем Рэндольфа был молодой человек, правовед и сочинитель Джордж Тербервиль. Отправился он в поход столько же за звонкой монетой (предложение было хоть и опасное, но выгодное), столько же и из авантюризма. И в самом деле: новых впечатлений он получил с лихвой, и его очерки о России пользовались широкой популярностью. Своим друзьям он слал письма, где рассказывал всякую всячину о странном крае, где вынужден был проводить месяц за месяцем. Джон Тербервиль получил массу новых впечатлений, а мы… первый отчет о России, написанный в стихах. Из всех писем Тербервиля сохранилось только три, они полны самых разнообразных сведений о стране. Любопытному молодому англичанину интересно решительно все - и как одеваются русские, и что у них за религия, и как ведут себя мужчины и женщины далекой страны.
Что ж, то, что он увидел, не делает чести нашим предкам. Во-первых,
Народ сей груб весьма, живет как бы впотьмах,
Лишь Бахусу привержен он, усерден лишь в грехах.
Пианство тут закон, а кружка - старшина,
И самой трезвой голове раз в день она нужна.
Во-вторых, жизнь грубых русских полна самого разнузданного блуда, да так, что англичанину стало не по себе:
Напившись допьяна, ведет себя, как скот,
Забыв, что дома у печи его супруга ждет,
Распущенный дикарь, он мерзости творит
И тащит отрока в постель, отринув срам и стыд.
Жена, чтоб отомстить, зовет к себе дружка,
И превращается в содом дом честный мужика.
Тербервиль довольно подробно описывает костюмы русских, упоминает, что
Одежды их мрачны, нехороши на вид,
Большая шапка, что торчком на голове стоит,
Зовется Колпаком; а брыжей вовсе нет,
На знатных только воротник случается надет,
Расшитый жемчугом, - Рубаска, говорят.
Рубахи русские длинны, едва ли не до пят,
Поверх рубах - кафтан, пошит на здешний вкус,
Зовется Однорядка он, а вместо бриджей русс
Имеет грубые Портки, замена не красна:
Они без гульфика совсем и сделаны из льна.
У руссов на ногах напялены чулки,
Железом острым на носках подбиты сапоги,
А сверху всех одежд есть Шуба для тепла -
Она пошита из мехов и очень тяжела.
В общем, надо признать, что в целом простой народ не так уж и сильно изменился со времен Ивана Грозного. Мужиков, описанных Тербервилем, вполне можно встретить и ныне, выйдя из дома:
Руссин сложеньем толст, у большинства живот
Подобьем грузного мешка свисает наперед.
Лицом они круглы, а цвет лица багров -
Должно быть, это от печей и духоты домов.
А волосы они иль бреют, иль стригут,
Свободных локонов, как мы, никто не носит тут.
Ему показался странным обычай русских женщин злоупотреблять косметикой, зачастую в ущерб чистоплотности, и использовать целую гору притираний и прочих средств. В Англии неумеренный макияж употребляли только проститутки. Но со своим уставом в чужой монастырь, как известно, не ходят. В России женщина без косметики скорее бы подверглась общественному порицанию (хотя в белила и румяна входило немало крайне вредных для здоровья соединений - экологически-чистой свеклой и углем из печки хоть сколько-то состоятельные дамы, конечно, не пользовались). Но суровый протестант Тербервиль, разумеется, осуждал избыточное применение
...румян, белил, помад и дорогих мастей
Для щек немытых, для бровей, для губ и всех частей.
И честная жена (коль можно честных жен
Меж них сыскать) не отстает, хоть людям и смешон
Известки на щеках чуть не в два пальца слой:
Блудница грязь, не поскупясь, замазала сурьмой.
Но те, что половчей, весьма изощрены,
Хоть слой белил на коже их не меньшей толщины,
Так намалеван он хитро, не напоказ,
Что может обмануть легко и самый острый глаз.
Дивился я не раз, какая блажь, Бог весть,
Их нудит лица залеплять, живьем в духовку лезть.
И все же, несмотря на довольно неприязненный тон описания, ученые многое могут почерпнуть из живых, бойких стихотворных «репортажей» Тербервиля: он очень подробно описывает, из чего строятся избы, как русины ездят верхом, как выживают они в небывало холодные зимы (не забываем: полгода англичане провели в Архангельске, где сумели сполна оценить настоящие русские морозы). Удовлетворяя любопытство своих адресатов, молодой дипломат в довольно рискованной манере отзывается о религии исследуемой им страны и даже позволяет себе дерзкие намеки на несправедливость государственного устройства, впрочем, сам же себя и обрывает:
О прочем не пишу, остерегусь, увы! -
Чтоб ненароком не сломать пера и головы.
О том, что умолчал, ты догадайся сам,
И так уж много я рискнул доверить сим стихам.
Можно ли доверять неприязненному взгляду Дж. Тербервиля, не сгущает ли он краски? Очевидно, можно, потому что примерно о том же пишут и другие путешественники. Как бы то ни было - это первый отчет такого рода, в качестве путевых заметок, да еще и в стихах. На родине поэта эти письма с севера пользовались популярностью - и за бойкий язык рассказчика, и из-за обилия точных наблюдений.
Слишком много правды
Иная судьба ждала книгу другого английского посланца в Россию - Джайлса Флетчера. Он был послан, чтобы уладить скандал, разгоревшийся из-за не вполне корректного бизнес-поведения одного из английских купцов. Иоан Грозный к тому времени уже скончался. Но его сыну, Федору Иоанновичу, а особенно - царскому шурину Борису Годунову, Флетчер не понравился; подарки, привезенные им от королевы Елизаветы, русского царя не удовлетворили- и англичанину пришлось уезжать, что называется, не солоно хлебавши. Будучи честным и добросовестным ученым, он составил подробное, скрупулезное описание Российской державы - занимающее примерно 200 печатных страниц. В 28 главах он подробно разобрал географическое положение России, основы ее экономики, судебную систему, организацию войска, дворцового быта, религиозной жизни россиян. Он поименно перечисляет всех членов государевой Думы, расписывает систему сбора пошлин с населения. Не обошел вниманием ученый и быт знати и простонародья. Хотя посольство Флетчера отделяло от миссии Рэндольфа почти 20 лет, стоило заметить, что реакция обоих англичан на российскую действительность различается немногим. Ну разве что Флетчер ставил перед собой более серьезную цель, чем позабавить приятелей экзотическими наблюдениями. Он действительно составил крайне подробную и нелицеприятную сводку о текущем состоянии России - что видел, то и писал, не приукрашивая действительность. Если Тербервиль не собирался класть голову в пасть льва и не описывал никаких злоупотреблений, просто намекая, что их в этой стране немало, то Флетчер подробно описывает схемы «честного отъема денег у населения» знатными боярами - и самим государем. «Вот как, например, поступал Иван Васильевич, отец нынешнего царя. Он отправил в Пермь за несколькими возами кедрового дерева, зная, что оно там не растет; когда же жители отвечали, что не могут найти такого дерева, то царь велел взыскать с них 12 000 рублей, как будто бы они с намерением его скрывают. В другой раз он послал в Москву добыть ему колпак или меру живых блох для лекарства. Ему отвечали, что этого невозможно исполнить, и если бы даже удалось наловить столько блох, то ими нельзя наполнить меру, оттого что они распрыгаются. За это царь взыскал с них штраф, или выбил из них правежом 7000 рублей.
Подобной же уловкой отнял он у своих бояр 30 000 рублей за то, что, отправившись на охоту за зайцами, не изловил ничего, как будто бы бояре вытравили и перебили всех зайцев, а они (по обыкновению) тотчас обратили этот правеж на мужиков, или простой народ. Как ни странным должен казаться такой забавный способ грабить бедных подданных без основательного повода, но он совершенно согласен со свойствами тамошних царей и с жалким рабством этого несчастного государства. Такие-то и подобные способы употребляют русские цари для обогащение казны своей».
Выводы, сделанные Флетчером из всего увиденного, были очень неутешительны. Он ясно понимал, что коррупция и беззастенчивый грабеж разлагающе действует на все слои общества, что промышленность и торговля не развивается, стагнация охватывает практически все государство. «Я нередко видел, как они, разложа товар свой (как то: меха и т.п.), все оглядывались и смотрели на двери, как люди, которые боятся, чтоб их не настиг и не захватил какой-нибудь неприятель. Когда я спросил их, для чего они это делали, то узнал, что они сомневались, не было ли в числе посетителей кого-нибудь из царских дворян или какого сына боярского, и чтоб они не пришли со своими сообщниками и не взяли у них насильно весь товар. Вот почему народ (хотя вообще способный переносить всякие труды) предается лени и пьянству, не заботясь ни о чем более, кроме дневного пропитания». Более того, политические прогнозы Флетчера, вынесенные им из наблюдений за внутриполитической жизнью в России, подтвердились самым ужасным образом: через некоторое время малолетний брат царя Феодора, царевич Димитрий, действительно был убит, сам он умер бездетным, царский род пресекся - и страна погрузилась в хаос и бездну Смутного времени. Флетчер ли в этом виноват?
Казалось бы, книгу ожидал заслуженный успех: это было добросовестное исследование, проведенное на основании личных наблюдений и глубокого погружения в тему, к тому же изложенное живым и образным языком, снабженное массой бытовых примеров. Но ученый слегка «перестарался». Книга оказалась чересчур острой и правдивой. Возмутились… английские купцы, участники Московской компании. Они принесли жалобу на Флетчера, указав на то, что из-за выхода такого исследования компанию ждут убытки, а, возможно, и полное закрытие: ведь в Москве это исследование неминуемо будет воспринято как оскорбление. Месть русского правительства, разумеется, будет обращена на ни в чем не повинных купцов - и чтобы этого не случилось, труд Флетчера надобно конфисковать и запретить к печати. Интересно, что в 1848 году филолог и историк О. М. Бодянский попытался напечатать работу Флетчера в сборнике чтений Императорского Московского общества истории и древностей Российских при Московском университете, где исполнял обязанности секретаря. Эта публикация, касающаяся злоупотреблений времен Ивана Грозного, вызвала гнев со стороны императора Николая I. Он счёл, что в работе Флетчера содержатся «оскорбительные для России, русских монархов и русской церкви отзывы», и отстранил Бодянского от секретарских обязанностей в Обществе, предписав ему выехать из Москвы в Казань, чтобы преподавать уже там. О. М. Бодянский предпочел уйти в отставку.
Ядовитый аббат
В 1761 году весь научный мир,затаив дыхание, ждал события, которое случается раз в 223 года. По расчетам ученых, 26 мая Венера должна была пройти по краю диска Солнца. Масса астрономов выезжала в самые разные экспедиции, где можно было без помех наилучшим образом наблюдать это величественное явление природы. Зачем? Чтобы сопоставив вычисления из самых разных точек Земного шара, совместными расчетами уточнить расстояние от Земли до Солнца. По заданию Французской Академии астроном и священник Шапп д’Отрош выехал в Россию - вернее, в Тобольск, и промчался он, можно сказать, вихрем: 10 марта аббат д’Отрош покинул Петербург - и уже в начале апреля достиг намеченной цели. Спешить ему и в самом деле следовало: начинавшееся таяние снегов могло стать неодолимым препятствием. Назад он возвращался уже без всякой спешки, а по дороге, как настоящий ученый муж, вел обстоятельные дорожные дневники и наблюдал за всем вокруг. По возвращении домой он работал 6 лет, стремясь предоставить наиболее полные и точные данные о Сибири и России - включая уточненные карты (сам аббат весьма невысоко оценивал местные, имевшиеся в его распоряжении, и принужден был многие просто перечертить), обстоятельнейшие заметки обо всем увиденном - и перевод на французский одного из капитальнейших трудов о Сибири - «Описание Камчатки С. П. Крашенинникова.
Книга называлась обстоятельно, во вкусе времени: «Путешествие в Сибирь по приказу короля в 1761 г.; содержащее отчёт об обычаях и традициях русских, состоянии государственных дел этой державы; географическое описание и нивелирование дороги от Парижа до Тобольска, астрономические наблюдения и опыты с природным электричеством». Казалось бы, вполне респектабельный труд, глубоко научный - и представляющий небольшой интерес для широкой публики, не особенно заинтересованной в географических выкладках. Но книга скромного аббата спровоцировала один из самых мощных скандалов XVIII века. Шутка ли - она оказалась запрещена в России, сама Екатерина II была разгневана до такой степени, что лично участвовала в написании опровержения, требовала от российских академиков проверить точность приведенных данных и развенчать научные достижения их французского коллеги, чтобы уничтожить - или хотя бы подорвать - его научную репутацию. В чем же дело? Проезжая по России, аббат Шапп д’Отрош как будто бы оказался в глухом Середневековье. Он увидел слишком много всего, что для Европы было уже давно преодолено и отнесено в прошлое, в том числе такие неприятные сцены, как порку кнутом и батогами, повальное пьянство, глухую нищету, дикую антисанитарию и свирепое невежество народа (его чуть не утопили, как колдуна, поскольку его вычисления были восприняты народом как вредоносное колдовство) - и в первую очередь, конечно, рабство, какого в Европе не было уже давно. Экономика, построенная на крепостном праве, узаконенное рабство в эпоху Просвещения, идея продавать, покупать людей, полностью распоряжаться своими практически бесправными единоверцами, людьми той же расы, а зачастую и того же происхождения, - для европейца это было дико и невозможно. Выводы были неутешительны: со времен путешественников Олеария, Горсея и Флетчера в России изменилось очень и очень немногое. Аббат трудился над своей книгой 6 лет, уточняя, проверяя по имеющимся данным, и, наконец, книга вышла в печать. И стала бестселлером.
Виной бурного успеха книги стал не столько материал, сколько подача оного. Живой, юмористический рассказ путешественника о своих приключениях и злоключениях (чего стоит, например, переправа через реки за три дня до ледохода или страдания путешественника в русской бане) обеспечил ученому труду славу занимательнейшего и полезного чтения. Но общий посыл оставался удручающим: Россия - что угодно, но не Европа, несмотря на Петербург и отдельные успехи и достижения, и до Европы ей еще очень далеко. Сам того не желая, абат д’Отрош перечеркивал практически все, чего старалась достичь Екатерина II, собеседница философов и сама философ на троне. И хотя путешествие аббата относилось ко времени, когда на троне была Елизавета, не было никаких сомнений: за прошедшие 6 лет ситуация не изменилась и меняться явно не собирается. Образ мощной молодой страны, управляемой прекрасной и просвещенной императрицей был существенно подпорчен дурацкими наблюдениями какого-то заезжего астрономишки.
К тому же как раз в это время некий молодой человек, служивший при Петре III, написал свои мемуары, более напоминавшие анекдоты и выставлявшие Екатерину не в лучшем свете, и читал их во французских салонах. Ни купить его, ни припугнуть не удавалось, а главное - опровергнуть официально и как-то прекратить это поношение Екатерина совершенно не могла: публикации не было. Успех был грандиозен - мемуариста приглашали нарасхват, а салонная болтовня создавала общественное мнение. И вот, в довершение всех неприятностей, выходит научный труд, отлично рекомендованный наиболее уважаемыми членами Академии, в котором авторитетно подтверждается все то, что подавалось ранее как анекдоты.
Вскоре в печати появилась книга, посвященная полному опровержению труда Шаппа д’Отроша. Называлась она «Антидот» - анонимный автор и не скрывал, что относится к «Путешествию в Сибирь» как к ядовитой клевете. В авторе «Антидота», неназванном и неизвестном, практически все угадывали саму Екатерину. Периодически полемический запал заставлял автора обрушивать на д’Отроша выпады чисто личного характера, вплоть до оскорблений. Основной посыл был таков: вы, дорогой аббат, говорите, что видели все описанное своими глазами, так вот, ничего вы не видели, да и видеть не могли, поскольку мчались на курьерских тройках. А если что и увидели, то не могли уразуметь - поскольку не знаете русского языка. И вообще - все ваши умозаключения суть ядовитые злопыхательства, списанные с прежних памфлетов, потому что с самого начала вы были предубеждены против России. Пристрастно и подробно разбирая страницу за страницей «Путешествия в Сибирь», автор «Антидота» указывает на многочисленные несостыковки и неправильности. Их, действительно, было немало - в конце концов, д’Отрош ездил в Сибирь с вполне конкретной научной целью, он не был ни историком, ни культурологом. Полемики не вышло, аббат Шапп менее всего был готов к политико-литературным баталиям, кроме того он готовился к новой экспедиции - на этот раз в Калифорнию, и тоже ради астрономических наблюдений. Там он и погиб, заразившись тифом. Его книга была, разумеется, запрещена в России, тем не менее, экземпляр ее хранился в библиотеке Царскосельского Лицея. Увы, до сих пор в России не издано полного труда Шаппа д’Отроша - вышедший в «Олма-прессе» в 2005 году во-первых, изобилует переводческими ошибками, во-вторых, почему-то сделан с «облегченного», сильно сокращенного французского издания, несмотря на наличие отлично откомментированного двухтомника.
«Читал ли ты собаку Кюстина?»
Но самый масштабный скандал в связи с путевыми заметками, выпал на долю маркиза Астольфа де Кюстина. Его книга «Россия в 1839 году» стала не просто разорвавшейся бомбой, она продолжала оставаться таковой спустя много лет - и даже до сей поры.
Путешественник, автор путевых заметок и нескольких романов из жизни французского света, Астольф Кюстин был бы всего лишь одним из многочисленных второразрядных писателей XIX века, если бы не его труд о России, вряд ли бы сейчас хоть кто-то, кроме литературоведов, помнил это имя. Но в 1839 году маркиз Астольф де Кюстин пару месяцев провел в России, побывал в Петербурге и окрестностях, навестил Москву и Ярославль, практически ежедневно отправляя письма друзьям обо всем, что видел, а в 1843 году издал свои путевые заметки. Через 8 недель был напечатан второй тираж - первый был раскуплен подчистую. Практически мгновенно книга Кюстина была запрещена в России, а сам он стал персоной «нон грата» и едва ли не врагом государя. Отчего это произошло?
Сам Астольф де Кюстин приехал в Россию не просто как любознательный странник, хотя его заметки и пользовались успехом - например, О. Бальзак весьма высоко их ценил, убеждая автора составить «отчеты» обо всех европейских странах в таком же духе. Дело в том, что Кюстин, убежденный сторонник монархии и враг «представительского правления», мечтал увидеть страну, в которой царил абсолютизм. Семья маркиза Кюстина, жестоко пострадавшая от революции, весь его склад мыслей, образ жизни вели к тому, что власть толпы, «охлократия» были ему ненавистны. Естественно, знатного, изысканно воспитанного француза, горячего сторонника монархии, к тому же известного писателя в Санкт-Петербурге приняли с распростертыми объятиями. Он удостоился неоднократных бесед с императором и императрицей, был приглашен на важные мероприятия, очаровал двор. Из Петербурга маркиз отправился в путешествие по стране. И с этого момента начались разочарования. То есть, строго говоря, разочарования не было, потому что на роль очарованного странника Кюстин не подходил совершенно. Блистательная Северная столица со всеми её архитектурными красотами оставила у маркиза смешанные чувства.
Путешественник, восхищавшийся античными постройками в Греции, искренне не мог понять, зачем среди абсолютно неподходящего климата потребовалось возводить странные призрачные копии чужого искусства. То, что органично и естественно смотрелось в Элладе, на фоне ярко-синего неба, Эгейского моря и сверкающих скал, в сером, дождливом Петербурге выглядело, с точки зрения Кюстина, нелепой и неумной причудой. Но заимствованная архитектура и подражательная культура - это пустяки. Страшно поразила Кюстина сама атмосфера в Российской империи. Рабство сверху и донизу, унижение, которому постоянно подвергался русский человек, ханжество и невыносимое давление - вот что увидел Кюстин. Вдобавок ко всему, Кюстин не был готов к тому, что встречало любого путника в России - от клопов на постоялых дворах и до диких сцен, ежеминутно разыгрывавшихся перед его глазами. К концу своего путешествия Кюстин был убежден: лучше любое, даже самое худшее выборное правление, чем государство, полностью построенное на неограниченной и абсолютной власти одного человека - пусть даже он будет хорошо воспитан, образован и полон искренних намерений разумно и тщательно руководить своей страной. Самодержавие развращает, а абсолютное самодержавие развращает абсолютно - к такому выводу пришел монархист Кюстин, покидая Россию.
Писательское мастерство, особенный, афористичный язык наблюдательного француза превратил обычные записки в острополитическое выступление, хотя у самого Кюстина вовсе не было таких намерений. Он и вправду писал письма своим друзьям, не имея никакого внутреннего предубеждения перед Россией. Частично письма были посвящены самому автору, его обстоятельствам, истории его семьи. Все это было вымарано как неуместное при дальнейших перепечатках книги Кюстина уже после революции, когда его сочинение окончательно превратили в памфлет, издавая даже не перевод, а пересказ наиболее обличительных страниц. Но от массы других записок путешественников (весьма распространенный жанр) сочинение Кюстина отличалось следующим: это были не столько заметки о дорожных впечатлениях, сколько путешествие, заставившее путника изменить свою точку зрения. География уступала место путешествию-становлению. В этом отношении было бы интересно сопоставить путешествие Кюстина - и «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Радищева, каковой, как известно, был признан «бунтовщиком хуже Пугачева». Но если Радищев отлично знал, что и зачем он пишет - и сообразно тому подбирал материал, то Кюстин и не подозревал, что ему придется встретить в России.
Сказать, что в России были шокированы этой книгой - не сказать ничего. Николай I был в ярости - и было отчего. Ему (а вместе с ним и всему двору) поступок писателя представлялся черной неблагодарностью и гнусным предательством. Естестенно, в России книга мгновенно оказалась под цензурным запретом. Но как остановить дальнейшее распространение этого «пасквиля»? Книгу Кюстина сразу же перевели на английский и немецкий, в Бельгии она расходилась с невероятной скоростью. После двусмысленной ситуации, когда самодержавная императрица, лично отвечая «выскочке-аббату» невольно поставила его на одну доску с собой, Николаевская администрация решила не повторять прежних ошибок, поскольку «величественное молчание в ответ на общий лай приличнее сильной державе, чем журнальная перебранка». Запретили было к публикации даже верноподданнейшее сочинения Н. Греча - потому что там было слишком много цитат из самого Кюстина. Но скандал не утихал. Попытались найти другого именитого писателя, чтобы тот съездил по России и напечатал от своего имени совершенно иные заметки, неопровержимо доказывавшие, что крепостничество и все прочее - это вещи, непонятные снаружи, но глубоко положительные изнутри, основанные на теснейшей родственной связи барина и мужика, о чем в Европе уже давно забыли, если когда-нибудь вообще помнили. Затея провалилась. Издали несколько «анти-кюстиновских» статей и памфлетов (тайно заказанных и спонсированных русским правительством) - но читательский интерес к «России в 1839» году не ослабевал - одно за другим вышло несколько изданий.
Особенно пикантно было следующее: вся образованная Россия читала запрещенную книгу, коль скоро любой аристократ был практически билингвой. Ужасались, негодовали, как, к примеру, Тютчев или Жуковский (который осведомился в письме к другу, читал ли тот собаку-Кюстина). Многие соглашались с пушкинскими словами (сказанными, конечно, по другому поводу, но весьма уместными в данной ситуации): «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство». Но все же, возможно, приходит время перестать приписывать Кюстину особенную русофобию - и воспринимать его книгу как исторический источник, взгляд умного, хоть и недоброго путешественника на расстилающуюся перед ним страну (как сейчас мы воспринимаем Горсея и Олеария, да и Шаппа д’Отроша). А заодно подумать, почему же до сих пор некоторые наблюдения Астольфа Кюстина оказываются возмутительно злободневными.