Кто ее продал... (АТ)
Не так давно «Русское Знамя» разоблачило газету «Речь»... «Русское Знамя» доказало, что вышеозначенная беспринципная газета открыто и нагло продает Россию Финляндии, получая за это от финляндцев большие деньги.
Совсем недавно беспощадный ослепительный прожектор «Русского Знамени» перешел с газет на частных лиц, попал на меня, осветил все мои дела и поступки, обнаружив, что я, в качестве журналиста, тоже подкуплен и - продаю свою отчизну оптом и в розницу, систематически ведя ее к распаду и гибели.
Узнав, что маска с меня сорвана, я сначала хотел увернуться, скрыть свое участие в этом деле, замаскировать как-нибудь те факты, которые вопиюще громко кричат против меня, но - ведь все равно: рано или поздно все всплывет наружу, и для меня это будет еще тяжелее, еще позорнее...
Лучше же я расскажу все сам.
Добровольное признание - это все, что может - если не спасти меня, то, хотя частью, облегчить мою вину...
Дело было так:
Однажды служанка сообщила мне, что меня хотят видеть два господина по очень важному делу.
- Кто же они такие? - полюбопытствовал я.
- Будто иностранцы. Один как будто из чухонцев, такой белесый, а другой маленький, косой, черный. Не иначе - японец.
Два господина вошли и, подозрительно оглядев комнату, поздоровались со мной.
- Чем могу служить?
- Я - прикомандированный к японскому посольству маркиз Оцупа.
- А я, - сказал блондин, небрежно играя финским ножом, - уполномоченный от финляндской революционной партии «Войма». Моя фамилия Муляйнен.
- Я вас слушаю, - кивнул я головой.
Маркиз толкнул своего соседа локтем, нагнулся ко мне и, пронзительно глядя в глаза, прошептал:
- Скажите... Вы не согласились бы продать нам Россию?
Мой отец был купцом, и у меня на всю жизнь осталась от него наследственная коммерческая жилка.
- Это смотря как... - прищурился я. - Продать можно. Отчего не продать?.. Только какая ваша цена будет?
- Цену мы дадим вам хорошую, - отвечал маркиз Оцуна. - Не обидим. Только уж и вы не запрашивайте.
- Запрашивать я не буду, - хладнокровно пожал я плечами. - Но ведь нужно же понимать и то, что я вам продаю. Согласитесь сами, что это не мешок картофеля, а целая громадная страна. И, притом, - нужно добавить, горячо мною любимая.
- Ну, уж и страна!.. - иронически усмехнулся Муляйнен.
- Да-с! Страна! - горячо вскричал я. - Побольше вашей, во всяком случае... Свыше пятидесяти губерний, две столицы, реки какие! Железные дороги! Громадное народонаселение, занимающееся хлебопашеством! Пойдите-ка, поищите в другом месте.
- Так-то так, - обменявшись взглядом с Муляйненом, возразил японец, - да ведь страна-то разорена... сплошное нищенство...
- Как хотите, - холодно проворчал я. - Не нравится - не берите.
- Нет, мы бы взяли, все-таки... Нам она нужна. Вы назовите вашу цену.
Я взял карандаш, придвинул бумагу и стал долго и тщательно высчитывать. Потом поднял от бумаги голову и решительно сказал:
- Десять миллионов.
Оба вскочили и в один голос вскликнули:
- Десять миллионов?!
- Да. Именно, рублей. Ни пфеннигов, ни франков, а рублей.
- Это сумасшедшая цена.
- Сами вы сумасшедшие! - сердито закричал я. - Этакая страна за десяток миллионов - это почти даром. За эти деньги вы имеете чуть не десяток морей, уйму рек, пути сообщения... Не забывайте, что за эту же цену вы получаете и Сибирь - эту громадную богатейшую страну!
Маркиз Оцупа слушал меня, призадумавшись.
- Хотите пять миллионов?
- Пять миллионов? - рассмеялся я. - Вы бы еще пять рублей предложили! Впрочем, если хотите, я вам за пять рублей отдам другую Россию, только поплоше. В кавычках.
- Нет, - покачал головой Муляйнен. - Эту и за пять копеек не надо. Вот что... хотите семь миллионов - ни копейки больше.
- Очень даже странно, что вы торгуетесь, - обидчиво поежился я. - Покупают то, что самое дорогое для истинного патриота, да еще торгуются!
- Как угодно, - сказал Муляйнен, вставая. - Пойдем, Оцупа.
- Куда же вы? - закричал я. - Постойте. Я вам, так и быть, миллион сброшу. Да и то не следовало бы - уж очень страна-то хорошая. Я бы всегда на эту цену покупателя нашел... Но для первого знакомства - извольте - миллион сброшу.
- Три сбросьте!
- Держите руку, - сказал я, хлопая по протянутой руке. - Последнее слово, два сбрасываю! За восемь. Идет?
Японец придержал мою руку и сосредоточенно спросил:
- С Польшей и Кавказом?
- С Польшей и Кавказом!
- Покупаем.
Сердце мое отчего-то пребольно сжалось.
- Продано! - вскричал я, искусственным оживлением стараясь замаскировать тяжелое чувство. - Забирайте.
- Как... забирайте? - недоумевающе покосился на меня Оцупа. - Что значит забирайте? Мы платим вам деньги, главным образом, за то, чтобы вы своими фельетонами погубили Россию...
- Да для чего вам это нужно? - удивился я.
- Это уж не ваше дело. Нужно - и нужно. Так - погубите?
- Хорошо, погублю.
На другой день поздно вечером к моему дому подъехало несколько подвод, и ломовики - кряхтя, стали таскать в квартиру тяжелые, битком набитые мешки.
Служанка моя присматривала за ними, записывая количество привезенных мешков с золотом и изредка уличая ломовика в том, что он потихоньку пытался засунуть в карман сто или двести тысяч; а я сидел за письменным столом и, быстро строча фельетон, добросовестно губил проданную мною родину...
Теперь - когда я окончил свою искреннюю тяжелую исповедь - у меня легче на сердце. Пусть я бессердечный торгаш, пусть я Иуда-предатель, продавший свою родину... Но ведь - ха-ха! - восемь-то миллиончиков - ха-ха - которые у меня в кармане - не шутка.
И теперь, в ночной тиши, когда я просыпаюсь, терзаемый странными видениями, - передо мной встает и меня пугает только один страшный, кошмарный вопрос:
- Не продешевил ли я?!
Совсем недавно беспощадный ослепительный прожектор «Русского Знамени» перешел с газет на частных лиц, попал на меня, осветил все мои дела и поступки, обнаружив, что я, в качестве журналиста, тоже подкуплен и - продаю свою отчизну оптом и в розницу, систематически ведя ее к распаду и гибели.
Узнав, что маска с меня сорвана, я сначала хотел увернуться, скрыть свое участие в этом деле, замаскировать как-нибудь те факты, которые вопиюще громко кричат против меня, но - ведь все равно: рано или поздно все всплывет наружу, и для меня это будет еще тяжелее, еще позорнее...
Лучше же я расскажу все сам.
Добровольное признание - это все, что может - если не спасти меня, то, хотя частью, облегчить мою вину...
Дело было так:
Однажды служанка сообщила мне, что меня хотят видеть два господина по очень важному делу.
- Кто же они такие? - полюбопытствовал я.
- Будто иностранцы. Один как будто из чухонцев, такой белесый, а другой маленький, косой, черный. Не иначе - японец.
Два господина вошли и, подозрительно оглядев комнату, поздоровались со мной.
- Чем могу служить?
- Я - прикомандированный к японскому посольству маркиз Оцупа.
- А я, - сказал блондин, небрежно играя финским ножом, - уполномоченный от финляндской революционной партии «Войма». Моя фамилия Муляйнен.
- Я вас слушаю, - кивнул я головой.
Маркиз толкнул своего соседа локтем, нагнулся ко мне и, пронзительно глядя в глаза, прошептал:
- Скажите... Вы не согласились бы продать нам Россию?
Мой отец был купцом, и у меня на всю жизнь осталась от него наследственная коммерческая жилка.
- Это смотря как... - прищурился я. - Продать можно. Отчего не продать?.. Только какая ваша цена будет?
- Цену мы дадим вам хорошую, - отвечал маркиз Оцуна. - Не обидим. Только уж и вы не запрашивайте.
- Запрашивать я не буду, - хладнокровно пожал я плечами. - Но ведь нужно же понимать и то, что я вам продаю. Согласитесь сами, что это не мешок картофеля, а целая громадная страна. И, притом, - нужно добавить, горячо мною любимая.
- Ну, уж и страна!.. - иронически усмехнулся Муляйнен.
- Да-с! Страна! - горячо вскричал я. - Побольше вашей, во всяком случае... Свыше пятидесяти губерний, две столицы, реки какие! Железные дороги! Громадное народонаселение, занимающееся хлебопашеством! Пойдите-ка, поищите в другом месте.
- Так-то так, - обменявшись взглядом с Муляйненом, возразил японец, - да ведь страна-то разорена... сплошное нищенство...
- Как хотите, - холодно проворчал я. - Не нравится - не берите.
- Нет, мы бы взяли, все-таки... Нам она нужна. Вы назовите вашу цену.
Я взял карандаш, придвинул бумагу и стал долго и тщательно высчитывать. Потом поднял от бумаги голову и решительно сказал:
- Десять миллионов.
Оба вскочили и в один голос вскликнули:
- Десять миллионов?!
- Да. Именно, рублей. Ни пфеннигов, ни франков, а рублей.
- Это сумасшедшая цена.
- Сами вы сумасшедшие! - сердито закричал я. - Этакая страна за десяток миллионов - это почти даром. За эти деньги вы имеете чуть не десяток морей, уйму рек, пути сообщения... Не забывайте, что за эту же цену вы получаете и Сибирь - эту громадную богатейшую страну!
Маркиз Оцупа слушал меня, призадумавшись.
- Хотите пять миллионов?
- Пять миллионов? - рассмеялся я. - Вы бы еще пять рублей предложили! Впрочем, если хотите, я вам за пять рублей отдам другую Россию, только поплоше. В кавычках.
- Нет, - покачал головой Муляйнен. - Эту и за пять копеек не надо. Вот что... хотите семь миллионов - ни копейки больше.
- Очень даже странно, что вы торгуетесь, - обидчиво поежился я. - Покупают то, что самое дорогое для истинного патриота, да еще торгуются!
- Как угодно, - сказал Муляйнен, вставая. - Пойдем, Оцупа.
- Куда же вы? - закричал я. - Постойте. Я вам, так и быть, миллион сброшу. Да и то не следовало бы - уж очень страна-то хорошая. Я бы всегда на эту цену покупателя нашел... Но для первого знакомства - извольте - миллион сброшу.
- Три сбросьте!
- Держите руку, - сказал я, хлопая по протянутой руке. - Последнее слово, два сбрасываю! За восемь. Идет?
Японец придержал мою руку и сосредоточенно спросил:
- С Польшей и Кавказом?
- С Польшей и Кавказом!
- Покупаем.
Сердце мое отчего-то пребольно сжалось.
- Продано! - вскричал я, искусственным оживлением стараясь замаскировать тяжелое чувство. - Забирайте.
- Как... забирайте? - недоумевающе покосился на меня Оцупа. - Что значит забирайте? Мы платим вам деньги, главным образом, за то, чтобы вы своими фельетонами погубили Россию...
- Да для чего вам это нужно? - удивился я.
- Это уж не ваше дело. Нужно - и нужно. Так - погубите?
- Хорошо, погублю.
На другой день поздно вечером к моему дому подъехало несколько подвод, и ломовики - кряхтя, стали таскать в квартиру тяжелые, битком набитые мешки.
Служанка моя присматривала за ними, записывая количество привезенных мешков с золотом и изредка уличая ломовика в том, что он потихоньку пытался засунуть в карман сто или двести тысяч; а я сидел за письменным столом и, быстро строча фельетон, добросовестно губил проданную мною родину...
Теперь - когда я окончил свою искреннюю тяжелую исповедь - у меня легче на сердце. Пусть я бессердечный торгаш, пусть я Иуда-предатель, продавший свою родину... Но ведь - ха-ха! - восемь-то миллиончиков - ха-ха - которые у меня в кармане - не шутка.
И теперь, в ночной тиши, когда я просыпаюсь, терзаемый странными видениями, - передо мной встает и меня пугает только один страшный, кошмарный вопрос:
- Не продешевил ли я?!