К ДНЮ ФОРТУНЫ В ЗАПОВЕДНИКЕ СКАЗОК
ПРИВЕТ ОТ ФОРТУНЫ
Посвящается моей маме и vespro
У мамы были разноцветные глаза. Совершенно разноцветные - с золотистыми, зеленоватыми, карими крапинками, как бусинки с острова Мурано. А еще у нее было много талантов (в миллион раз больше моего), и она умела мечтать. Мечты ее, если вспомнить подробно, сводились к тому, что она ждала от жизни праздника, который бы наступил вдруг, как подарок, ниоткуда - а умела она … оооо, чего она только не умела! Она умела танцевать, как настоящая, не самодеятельная танцовщица, разные, забытые ныне танцы - менуэт, контрданс, галоп и многие другие. Она умела шить - все мои детские карнавальные костюмы были придуманы и сделаны ею, и вызывали жгучую зависть моих подруг. И вообще, мне кажется, не было такой вещи, какой бы она не умела делать.
Не меньше, чем о празднике, она мечтала о путешествиях. Собственно, видимо, эти две мечты у нее сливались в одну - оттого и для меня путешествие с детства праздник. Только возможностей у нее для этого было мало. Сначала было бедное, почти нищее детство, война, и голод. Потом учеба - и оттого, что была нищета и голод, она давалась тяжело, но неизменно кончалась дипломом с отличием или медалью, где бы она ни училась. Потом родилась я, и вот тут, когда я слегка подросла, ее мечты стали понемножку воплощаться в жизнь. Во-первых, мне можно было устраивать праздники. И она их самозабвенно устраивала - с подарками, приемом гостей, шикарным тортом, и играми в саду, где с наступлением темноты зажигались крохотные фонарики-светлячки.
Во-вторых, когда я стала еще немножко старше, мы с ней стали путешествовать. Это были разные поездки - иногда в маленький прикарпатский городок, где вечерами загорались такие же фонарики, как у нас в саду, только слегка побольше размером; иногда в Москву, где она научила меня гулять по кольцам - то Бульварному, то Садовому, и при каждом новом витке загадывать новое желание; но больше, больше всего она и я, мы обе, любили наши поездки к морю. В теплой ночи мы садились с ней на влажный песок у кромки воды, и она начинала мне что-нибудь рассказывать - ах да, вот еще один из ее талантов! - и я никогда до конца не была уверена, где кончалась правда, и где начинался талантливый, сказочный вымысел, в который ее уносило на теплых, слегка соленых волнах ее бескрайних мечт. Многие из ее рассказов я помню до сих пор.
Она считала себя очень удачливой - ну в самом деле, в войну не погибла, танцевать научилась, в университете выучилась, папу встретила, и вот теперь у нее есть я, и море, и влажный песок у него.
Но когда-то, когда не было еще ничего, и была война, и далекая деревня, в которую эвакуировали их, ленинградских детей, она еще не знала о том, какая она удачливая, и очень боялась, что удача ее нигде не ждет. В какой-то из дней, когда ее мама, и моя бабушка, работала в поле вместе со всеми, а она сама пасла гусей в другом поле, откуда ни возьмись, налетел коршун и утащил гусенка. Мама, которая тогда была десятилетним ребенком, села прямо в траву и заплакала, жалуясь на свою неудачливость остальным гусям. Гуси слушали, но вряд ли могли ответить. Все же, твердо зная, что слезами горю не поможешь, через некоторое время она встала, и ожидая ругани, а может, и побоев, побрела с гусиным стадом обратно в деревню. Однако первая же женщина, встретившая ее у околицы, не стала ни ругать ее, ни бить, а вместо этого обняла и сказала - «ну пусть у тебя на этом все горести и кончатся! Вот давай мне твою хворостину, я ее сейчас сломаю, а на том и невезение твое тоже. На тебе бусинку наудачу.»
- И ты представляешь, - рассказывала мама, - действительно, дальше-то горестей я и не помню. Будто привет от Фортуны мне эта женщина принесла, А бусинка эта и сейчас у меня есть. Зеленоватая такая и золотистая. Приедем домой, покажу. Всю жизнь ее храню.
- Мам, - спросила я у нее - а как ты думаешь, мне повезет в жизни?
- Странный вопрос, - ответила мама. - Разве тебе уже не везет? Посмотри, ты ведь сидишь на морском песке, под южными звездами, и мы с тобой разговариваем обо всем на свете. Ничего подобного у меня не было в твоем возрасте, - значит, тебе уже везет. Но ты имей в виду, ты должна будешь сделать все, чего я не смогла. Научиться говорить на других языках, увидеть другие страны, другие города, и побывать на берегах других морей. Запомнишь?
- Запомню, - кивнула я послушно. - Только мне кажется, это маловероятно.
- Все вероятно, если придумать правильно, - загадочно сказала мама. - Фортуна любит тех, кто умеет придумывать.
Я вспоминала этот разговор вчера, мама - стоя в маленькой венецианской лавочке, катая на языке мелодичные итальянские слова и любуясь россыпью муранских бусин. Зеленоватых, золотистых, коричневатых в крапинку - точно таких, как были твои глаза. Думаю, это был привет от Фортуны. И бусины тоже были ее, наверняка.
-
Посвящается моей маме и vespro
У мамы были разноцветные глаза. Совершенно разноцветные - с золотистыми, зеленоватыми, карими крапинками, как бусинки с острова Мурано. А еще у нее было много талантов (в миллион раз больше моего), и она умела мечтать. Мечты ее, если вспомнить подробно, сводились к тому, что она ждала от жизни праздника, который бы наступил вдруг, как подарок, ниоткуда - а умела она … оооо, чего она только не умела! Она умела танцевать, как настоящая, не самодеятельная танцовщица, разные, забытые ныне танцы - менуэт, контрданс, галоп и многие другие. Она умела шить - все мои детские карнавальные костюмы были придуманы и сделаны ею, и вызывали жгучую зависть моих подруг. И вообще, мне кажется, не было такой вещи, какой бы она не умела делать.
Не меньше, чем о празднике, она мечтала о путешествиях. Собственно, видимо, эти две мечты у нее сливались в одну - оттого и для меня путешествие с детства праздник. Только возможностей у нее для этого было мало. Сначала было бедное, почти нищее детство, война, и голод. Потом учеба - и оттого, что была нищета и голод, она давалась тяжело, но неизменно кончалась дипломом с отличием или медалью, где бы она ни училась. Потом родилась я, и вот тут, когда я слегка подросла, ее мечты стали понемножку воплощаться в жизнь. Во-первых, мне можно было устраивать праздники. И она их самозабвенно устраивала - с подарками, приемом гостей, шикарным тортом, и играми в саду, где с наступлением темноты зажигались крохотные фонарики-светлячки.
Во-вторых, когда я стала еще немножко старше, мы с ней стали путешествовать. Это были разные поездки - иногда в маленький прикарпатский городок, где вечерами загорались такие же фонарики, как у нас в саду, только слегка побольше размером; иногда в Москву, где она научила меня гулять по кольцам - то Бульварному, то Садовому, и при каждом новом витке загадывать новое желание; но больше, больше всего она и я, мы обе, любили наши поездки к морю. В теплой ночи мы садились с ней на влажный песок у кромки воды, и она начинала мне что-нибудь рассказывать - ах да, вот еще один из ее талантов! - и я никогда до конца не была уверена, где кончалась правда, и где начинался талантливый, сказочный вымысел, в который ее уносило на теплых, слегка соленых волнах ее бескрайних мечт. Многие из ее рассказов я помню до сих пор.
Она считала себя очень удачливой - ну в самом деле, в войну не погибла, танцевать научилась, в университете выучилась, папу встретила, и вот теперь у нее есть я, и море, и влажный песок у него.
Но когда-то, когда не было еще ничего, и была война, и далекая деревня, в которую эвакуировали их, ленинградских детей, она еще не знала о том, какая она удачливая, и очень боялась, что удача ее нигде не ждет. В какой-то из дней, когда ее мама, и моя бабушка, работала в поле вместе со всеми, а она сама пасла гусей в другом поле, откуда ни возьмись, налетел коршун и утащил гусенка. Мама, которая тогда была десятилетним ребенком, села прямо в траву и заплакала, жалуясь на свою неудачливость остальным гусям. Гуси слушали, но вряд ли могли ответить. Все же, твердо зная, что слезами горю не поможешь, через некоторое время она встала, и ожидая ругани, а может, и побоев, побрела с гусиным стадом обратно в деревню. Однако первая же женщина, встретившая ее у околицы, не стала ни ругать ее, ни бить, а вместо этого обняла и сказала - «ну пусть у тебя на этом все горести и кончатся! Вот давай мне твою хворостину, я ее сейчас сломаю, а на том и невезение твое тоже. На тебе бусинку наудачу.»
- И ты представляешь, - рассказывала мама, - действительно, дальше-то горестей я и не помню. Будто привет от Фортуны мне эта женщина принесла, А бусинка эта и сейчас у меня есть. Зеленоватая такая и золотистая. Приедем домой, покажу. Всю жизнь ее храню.
- Мам, - спросила я у нее - а как ты думаешь, мне повезет в жизни?
- Странный вопрос, - ответила мама. - Разве тебе уже не везет? Посмотри, ты ведь сидишь на морском песке, под южными звездами, и мы с тобой разговариваем обо всем на свете. Ничего подобного у меня не было в твоем возрасте, - значит, тебе уже везет. Но ты имей в виду, ты должна будешь сделать все, чего я не смогла. Научиться говорить на других языках, увидеть другие страны, другие города, и побывать на берегах других морей. Запомнишь?
- Запомню, - кивнула я послушно. - Только мне кажется, это маловероятно.
- Все вероятно, если придумать правильно, - загадочно сказала мама. - Фортуна любит тех, кто умеет придумывать.
Я вспоминала этот разговор вчера, мама - стоя в маленькой венецианской лавочке, катая на языке мелодичные итальянские слова и любуясь россыпью муранских бусин. Зеленоватых, золотистых, коричневатых в крапинку - точно таких, как были твои глаза. Думаю, это был привет от Фортуны. И бусины тоже были ее, наверняка.
-