И опять Тенишева о Репине.
Часть 1
Часть 2
Часть 3
«На моём последнем портрете во весь рост мало того, что отсутствовали ноги, но и рука оказалась сломанною, точно приставленною. Репин два раза присылал мне этот портрет, а я два раза его отсылала. Однажды он выставил его, но не посмел написать, что это я, а назвал его по каталогу «Повелительница» - вероятно, он хотел меня этим уязвить, но я была в восторге. Что эта «повелительница» не причинила мне новой драмы с мужем и новых неизбежных расходов.
Раз Репин приехал к нам в деревню погостить, и тут случилась для Киту [княгиня Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская] большая неприятность: он задумал написать её портрет. Конечно, как и всегда, при этом был пущен в ход известный «репертуарчик». Начались намёки, как хорошо было бы именно её написать: он отходил, подходил к ней на кругленьких согнутых ножках, причём сам делался маленький-маленький, щурился и, закатывая глаза, говорил: «Ах… Да… Как хорошо…»
Бедная Киту не на шутку всполошилась от этого предложения - она довольно насмотрелась на мои мучения. Но пришлось всё-таки сдаться. Притом Репин тонко дал понять, что он это так, из дружбы и желания сделать мне удовольствие, хочет оставить «память» о своём пребывании. После этого отказываться было невозможно.
В сущности, Репин имел в виду не Киту, он давно подбирался к моему мужу, ухаживал за ним, но получил весьма категорический отказ. Меня же он только что писал и очень неудачно. Таким образом, оставалась одна Киту, которая не нашлась и не посмела дать ему отпор, как князь.
Наконец начались для бедной Киту сеансы. В мастерской по утрам работала я, и Репин любезно давал мне советы и в то же время делал наброски. Раз он шутя написал с меня маленький этюдик красками со спины, за мольбертом, с натурщицей на фоне. Это, несомненно, мой лучший «портретик», им написанный.
После завтрака в мастерскую приходила Киту в белом суконном платье и соломенной шляпе. В мастерскую днём никто не входил, чтобы не мешать. Вначале всё шло хорошо. Но раз Киту пришла ко мне в отчаянии, прося моего вмешательства. Дело в том, что Репин вздумал написать за спиной Киту открытый пёстрый ситцевый зонтик. Эта выдумка сильно не понравилась Киту, так как она никогда не употребляла и вообще не любила зонтиков. К тому же, какой смысл имела эта вещь, если портрет писался в комнате, на тёмно-зелёном плюшевом фоне? Для такого крупного мастера подобная безвкусица была непростительна. Тут атрибуты даже не согласовывались с характером личности.
Я горячо вступилась за Киту, вполне разделяя её неудовольствие. Но, как я не спорила, как ни доказывала эту бессмыслицу - кажется, ещё немного, и вышла бы ссора, - он упёрся на своём. Так Киту и осталось в строгом английском костюме с пёстрым ситцевым зонтиком на плече. Каждый раз, когда она шла позировать, как на заклание, я читала трогательную грусть в её выразительных глазах.
К сожалению, этот портрет, казавшийся вначале свежим, теперь сильно потускнел. Я объясняю это тем, что Репин, вероятно для экономии, пишет всегда свои картины на самом простом керосине, а этот продукт имеет свойство со временем желтеть. Мои портреты тоже все потускнели, вероятно, от той же причины.
Уезжая, Репин, должно быть, забыл, что он хотел оставить «память о своём пребывании» у меня, и за эту «память» я тоже уплатила ему тысячи.
Вообще мне много пришлось поспорить с Репиным. Недостаток вкуса, поражающий у художника, отсутствие всякого инстинкта красоты приводили меня в полное недоумение. В его мастерской и в доме - ни вещицы изящной или старинной, всё было холодно, плоско, дёшево и грязновато.
Много рассказывали мне о Репине и ученики его, и люди, имевшие с ним дело, во многом упрекая и осуждая его как человека. Но частная жизнь Репина не интересует меня. Однако кому дано много, с того много и взыщется. Общество наложило на него венец славы, и невольно хочется понять, каким образом он дошёл до неё.
Не тем ли, что усердно угождал, подлаживался к толпе? Не стараясь руководить ею, законодательствовать, - что было бы симпатичнее, а главное, достойнее великого художника, - он гнался за лёгким успехом…»
Теперррь опять комментарррии от попугая: надеюсь, что каррртину «Победительница» опознал я пррравильно, она сейчас известна одна такая - как поррртрррет Тенишевой. Если же птица ошиблась, и вы знаете поррртрррет, более подходящий по описанию внешне, пожалуйста, укажите Какаду на этот ляпсус, я сррразу испррравлюсь. Со вторррой каррртиной «Тенишева в мастерской» у меня вопррросов, в пррринципе нет, поррртрет описан чётко и узнаваемо, а вот что очень рррасстррроило попугая, сделала меня на некоторррое вррремя огорррчённым и плохо вменяемым - это то, что я не смог найти пррресловутый поррртрррет Киту, Екатерины Константиновны. С каким удовольствием я добавил бы его, но, увы, ничего похожего именно на это описание из женских поррртррретов у Репина я не нашёл, что конечно, не есть хорррошо.
А пррродолжение - следует. Вот.
Такой получается, батеньки, нынче компот.
Часть 2
Часть 3
«На моём последнем портрете во весь рост мало того, что отсутствовали ноги, но и рука оказалась сломанною, точно приставленною. Репин два раза присылал мне этот портрет, а я два раза его отсылала. Однажды он выставил его, но не посмел написать, что это я, а назвал его по каталогу «Повелительница» - вероятно, он хотел меня этим уязвить, но я была в восторге. Что эта «повелительница» не причинила мне новой драмы с мужем и новых неизбежных расходов.
Раз Репин приехал к нам в деревню погостить, и тут случилась для Киту [княгиня Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская] большая неприятность: он задумал написать её портрет. Конечно, как и всегда, при этом был пущен в ход известный «репертуарчик». Начались намёки, как хорошо было бы именно её написать: он отходил, подходил к ней на кругленьких согнутых ножках, причём сам делался маленький-маленький, щурился и, закатывая глаза, говорил: «Ах… Да… Как хорошо…»
Бедная Киту не на шутку всполошилась от этого предложения - она довольно насмотрелась на мои мучения. Но пришлось всё-таки сдаться. Притом Репин тонко дал понять, что он это так, из дружбы и желания сделать мне удовольствие, хочет оставить «память» о своём пребывании. После этого отказываться было невозможно.
В сущности, Репин имел в виду не Киту, он давно подбирался к моему мужу, ухаживал за ним, но получил весьма категорический отказ. Меня же он только что писал и очень неудачно. Таким образом, оставалась одна Киту, которая не нашлась и не посмела дать ему отпор, как князь.
Наконец начались для бедной Киту сеансы. В мастерской по утрам работала я, и Репин любезно давал мне советы и в то же время делал наброски. Раз он шутя написал с меня маленький этюдик красками со спины, за мольбертом, с натурщицей на фоне. Это, несомненно, мой лучший «портретик», им написанный.
После завтрака в мастерскую приходила Киту в белом суконном платье и соломенной шляпе. В мастерскую днём никто не входил, чтобы не мешать. Вначале всё шло хорошо. Но раз Киту пришла ко мне в отчаянии, прося моего вмешательства. Дело в том, что Репин вздумал написать за спиной Киту открытый пёстрый ситцевый зонтик. Эта выдумка сильно не понравилась Киту, так как она никогда не употребляла и вообще не любила зонтиков. К тому же, какой смысл имела эта вещь, если портрет писался в комнате, на тёмно-зелёном плюшевом фоне? Для такого крупного мастера подобная безвкусица была непростительна. Тут атрибуты даже не согласовывались с характером личности.
Я горячо вступилась за Киту, вполне разделяя её неудовольствие. Но, как я не спорила, как ни доказывала эту бессмыслицу - кажется, ещё немного, и вышла бы ссора, - он упёрся на своём. Так Киту и осталось в строгом английском костюме с пёстрым ситцевым зонтиком на плече. Каждый раз, когда она шла позировать, как на заклание, я читала трогательную грусть в её выразительных глазах.
К сожалению, этот портрет, казавшийся вначале свежим, теперь сильно потускнел. Я объясняю это тем, что Репин, вероятно для экономии, пишет всегда свои картины на самом простом керосине, а этот продукт имеет свойство со временем желтеть. Мои портреты тоже все потускнели, вероятно, от той же причины.
Уезжая, Репин, должно быть, забыл, что он хотел оставить «память о своём пребывании» у меня, и за эту «память» я тоже уплатила ему тысячи.
Вообще мне много пришлось поспорить с Репиным. Недостаток вкуса, поражающий у художника, отсутствие всякого инстинкта красоты приводили меня в полное недоумение. В его мастерской и в доме - ни вещицы изящной или старинной, всё было холодно, плоско, дёшево и грязновато.
Много рассказывали мне о Репине и ученики его, и люди, имевшие с ним дело, во многом упрекая и осуждая его как человека. Но частная жизнь Репина не интересует меня. Однако кому дано много, с того много и взыщется. Общество наложило на него венец славы, и невольно хочется понять, каким образом он дошёл до неё.
Не тем ли, что усердно угождал, подлаживался к толпе? Не стараясь руководить ею, законодательствовать, - что было бы симпатичнее, а главное, достойнее великого художника, - он гнался за лёгким успехом…»
Теперррь опять комментарррии от попугая: надеюсь, что каррртину «Победительница» опознал я пррравильно, она сейчас известна одна такая - как поррртрррет Тенишевой. Если же птица ошиблась, и вы знаете поррртрррет, более подходящий по описанию внешне, пожалуйста, укажите Какаду на этот ляпсус, я сррразу испррравлюсь. Со вторррой каррртиной «Тенишева в мастерской» у меня вопррросов, в пррринципе нет, поррртрет описан чётко и узнаваемо, а вот что очень рррасстррроило попугая, сделала меня на некоторррое вррремя огорррчённым и плохо вменяемым - это то, что я не смог найти пррресловутый поррртрррет Киту, Екатерины Константиновны. С каким удовольствием я добавил бы его, но, увы, ничего похожего именно на это описание из женских поррртррретов у Репина я не нашёл, что конечно, не есть хорррошо.
А пррродолжение - следует. Вот.
Такой получается, батеньки, нынче компот.