Литературоедческое.
О "Евгении Онегине" думаю.
О том, что даже самый пустой человек однажды в жизни может поступить по уму. И что, к сожалению, один верный, зрелый поступок, скорей всего, так и останется исключением из правила.
..
Вот живешь ты, не совсем уже юный оболтус (двадцати шести лет, по версии Ю. Лотмана), промотавшийся столичный кутила, ныне, по чистой благосклонности покойного дядюшки, провинциальный помещик. Мало что из себя представляющий, не способный дать ладу ни себе, ни земле, ни деньгам. Скучно живешь, конечно - а кому с собой не скучно? От скуки дружишь с соседями; скучаешь, слушая и геттингенские поэзы Ленского про нечто и туманну даль, и разговоры старших Лариных про урожаи и закладные, и вечные ламентации управляющего про недород, недобор и недосол. Зевая, берешь однажды утром с подноса письмецо, распечатываешь его, а там...
"Я вам пишу. Чего же боле?"
И стоишь ты дурак-дураком, в руках письмо, в мозгу туман, и думаешь, что тебе теперь делать с этим вот, настоящим?
Потому что вот это "То в вышнем суждено совете, то воля неба: я твоя" - это чертовски мило, трогательно, да и лестно, чего греха таить. Но жениться ты пока не намерен, да и муж из тебя, между нами говоря... ладно, опустим подробности. Барышне ты симпатизируешь, конечно, но отстранённо - и дело не только в том, что между вами девять лет разницы (Татьяне, если верить тому же Ю.Лотману, на тот момент семнадцать), а в том, что вся твоя будуарная философия из смеси посткоитального сплина и весьма поверхностной образованности еще как-то годится на то, чтобы распознать подделку и заплатить за неё такой же фальшивой монетой, но совершенно неприменима, когда речь идёт о чём-то подлинном.
Стоишь ты, стало быть, с этим письмом в руках, и понимаешь, что выбраться из этой истории без потерь тебе не светит: женишься - будет худо, соблазнишь и сбежишь, как бывало - того хуже, откажешь - тоже невесело, но хоть лицо сохранишь. С тем и едешь к Лариным - с намерением объясниться начистоту и тем минимизировать ущерб.
Порисуешься, конечно, перед провинциальной девочкой - мол, вот такой я, везде побывавший и всего повидавший, недостойный такого эфирного создания, как вы; пройдет время - и вы будете мне благодарны за сегодняшние слёзы; и будет урок вам на будущее - учитесь властвовать собой. И прочая банальная трескотня, павлиньи перья, которыми ты уже не первый год прикрываешь, как тем самым листком, собственную пустоту. И сам же поверишь, что эта словесная мишура свидетельствует о твоём превосходстве - и напрасно поверишь, ох, напрасно. Потому что совсем скоро ты, пойдя на поводу у собственной пустоты, эпически сваляешь дурака,трусливо сбежишь, пробегаешь от себя несколько лет, вернешься наконец в Москву и узнаешь, что слова тоже умеют возвращаться.
Да, она тебе благодарна за тогдашнее. Да, она научилась властвовать собой. Та девочка - давно уже не та девочка, а взрослая, зрелая, умная женщина смотрит на тебя и определяет тебе цену. И ты, оставшийся прежним под ворохом новых масок, ею измерен, взвешен и найден, как фальшивая монета, слишком лёгким. Тебе снова, как несколько лет назад, нечего дать взамен за её настоящее, о котором ты готов её умолять - но сегодня она об этом знает. И на неравный обмен она уже не пойдёт.
Пушкин всё-таки гений - оставил финал открытым. И то сказать, никто же не умер; напротив, все живы, здоровы и относительно благополучны. А это значит, что возможность посмотреть в глаза собственной пустоте и как-то её заполнить у Евгения остаётся. Но это уже будет другая история. В ней еще может быть всё, что угодно, от окончательного падения до полного исцеления.
Но Татьяны в этой истории уже не будет.
Ей со своей историей бы разобраться.