Ночь в Лиссабоне, Эрих Мария Ремарк
Я очень сильно не хотела читать Ремарка. Три товарища вывернули мне душу наизнанку, и я не готова была повторить это. Книга вечность хранилась у меня, и не помогло даже запланированное общее обсуждение. Я ужасно не хотела сталкиваться с темой беженцев 1942 года. Планировала читать книгу рывком в последний момент перед обсуждением, потому что не могла себя уговорить начать раньше. Это как пластырь, который, говорят, надо отрывать сразу, чтобы не мучиться долго. Но тогда в январе я всё же не решилась. Потом каждый месяц всё собиралась, и только в апреле собралась. Книга шла легко, но я опять-таки делала паузы между тремя подходами. Сейчас опять думаю, что очень нескоро вернусь к Ремарку, но, пожалуй, вернусь.
Закончилось всё не так плохо, как я боялась. Я рада за Рут и что третий Шварц отпустил ее легко и смог потом вернуться в Европу под настоящим именем. Это лучше мёртвой Патриции и трёх разорённых товарищей.
Для меня это еще один роман про охоту на людей - очень нелюбимый мной жанр. И я не могла радоваться за Хелен и второго Шварца, потому что они уходили от преследователей благодаря деньгам, громкому имени брата Хелен и удаче, а у миллионов людей такой роскоши не было, и они умерли в мучениях. Одной удачи недостаточно, а деньги и власть есть у меньшинства и у не самых правдоподобных книжных героев.
Не уверена, что меня устроило отсутствие названной причины, по которой преследовали второго Шварца. Очевидно, он не еврей. Вряд ли коммунист. Противник режима, но в чём конкретно?
Картина не очень полная, потому что неизвестно, кем работали второй Шварц и Хелен до войны. Что отобрали нацисты у них? После побега из немецкого концлагеря второй Шварц живёт, как тяжело больной: с целью прожить только этот день. Родная страна его замучает до смерти. В других странах он не нужен, им хватает своих людей.
Изначально Америка принимала всех, кто не прижился у себя на родине. Всё для всех было сложно, и если такие условия устраивали, то гавани были открыты. Второй и третий Шварцы рассуждают, что ограничения Америки на приём беженцев похожи на всё тот же миф о сверхчеловеке, что одни люди лучше других.
Но ведь всё изменилось. Это не просто большое пространство. Теперь это относительно благоустроенное пространство, где порядок под контролем. Чем больше будет людей, тем сложнее будут условия для всех. И если в страну приедет преступник, то в 1942 году это ощутимее, чем в 1492 году. Теперь есть, что терять. Теперь есть легальное население - американцы с правами в отличие от индейцев.
С позиции 2024 года понятнее, что нельзя принять всех беженцев, что логичнее попытаться навести порядок в той стране, где одни люди угнетают других. Говорят, что в 1940-е в Америке не верили евреям, что их убивают в Европе: разве такое возможно?
Не думаю, что в США второй Шварц и Хелен могли бы быть счастливы. Для этого нужны деньги и работа, а на всех работы не найти. В Гроздьях гнева Стейнбека описываются годы буквально перед второй мировой - большой кризис, безработица, неурожай. Свои собственные американцы не все выжили без войны, а если принимать новых безработных, то кризис продлится и закольцуется.
И важно отметить, какое значение играет политика государства. В СССР Сталин сказал: мы воюем с Гитлером. И действия единичных партизан приобрели смысл, легитимность. А Франция сказала: мы не будем воевать, мы подчинимся и так защитим жизни наших граждан. И действия отдельных противников режима стали фактически хулиганством, за которое накажут и свои, и немцы.
Когда второй Шварц вернулся в Германию, он заметил разницу между странами, хотя везде был бесправен. Немцы думали иначе, потому что в их информационном поле была совсем иная точка зрения. Допустим, изначально в 1933 году словам Гитлера верили 5% немцев, хотя если он пришёл к власти, то явно больше. Но эти 5% постепенно меняли мысли окружающих и выпускали газеты со своей позицией. Еще в 1929 году в Германии стали сокращать инфополе. Оппозиционным идеям сложно было распространяться, неугодных убивали и закрывали в лагерях. Нацистские идеи стали мышлением большинства, а это уже нулевая толерантность к непохожим. В закрытых системах нацизма и коммунизма одинаковый способ формирования общественного мнения, и это очень прочная система, которая сильнее личных связей.
Думаю, второй Шварц был почти в отчаянии от безысходности, устал от болтанки в неизвестности. Вряд ли в том состоянии он мог ощущать любовь. Он искал островок нормальности в мире, помнил, что рядом с Хелен ему было хорошо, но начинал сомневаться, что Хелен в его жизни и правда была. Вот он и рванул через границы, чтобы ее увидеть. Как маяк.
А Хелен, наверное, бежала не от нацизма в целом. Ей не хотелось, чтобы кто-то ею руководил, а Георг и их мать считали, что лучше знают, как Хелен жить. И наверняка первый арест мужа по доносу брата всё перевернул в душе Хелен бесчеловечной жестокостью. Но без мужа Хелен вряд ли уехала бы из Германии и наверное вернулась бы по требованию брата.
Ни Хелен, ни второй Шварц не представляются мне людьми со своим мнением, с убеждениями. В том моменте, в котором мы о них знаем, оба плывут по течению и стараются наслаждаться жизнью. Наслаждаться жизнью естественно, но в их случае похоже на пир во время чумы. Экзюпери был очень недоволен европейцами, которые радовались жизни рядом с войной.
Я не знаю, что Хелен с мужем могли бы сделать для угнетённых, и второй Шварц был прав, когда не бросился на помощь еврею, которого уводили гестаповцы: убили бы обоих. Но это напоминает грустную притчу про человека, который молчал, когда уводили тех и этих неугодных, а теперь пришли за ним и все тоже молчат.
Нельзя не отметить, что в 1942 году, в оккупированной Франции и в воюющей Европе Хелен и второй Шварц отмечают праздник жизни и любви. Отели, вкусная еда, красивая природа. У европейцев фашисты ничего не отобрали. Как тут не вспомнить роман Джоанн Харрис со словами о сложностях оккупации, когда обед всего из трёх блюд, которые еще и повторяются почти каждый день. Вот европейцы и не особо сопротивлялись Гитлеру.
Тогда как у советских граждан фашисты отбирали и дома, и близких. Даже для уральцев жители приграничья были своими, им было за что воевать с Гитлером, вот они и шли на смерть.
Жалость к людям мешала читать. Но не к Хелен и Шварцу, а к тем, кто рядом с ними, но не так удачлив. К еврею, которого тащили с улицы. К соседу Шварца по вагону в Швейцарию. К соседкам Хелен по лагерю, к которым никто не придёт, кроме сволочей.
Роман сильный, но для меня только на четвёрку. Сам Ремарк - немец. И после войны было много вопросов к немцам, как же они допустили Гитлера к власти, почему же предпочли убивать, а не быть убитыми за дезертирство. Поэтому герои - немцы-беженцы. Это еще один роман-оправдание.
Мне было бы понятнее, если бы роман был написан в 1940-х: он давал бы надежду европейцам, что они чудом спасутся. Но роман был написан в 1960-х, и как же легко отделалась эта парочка, обе парочки. Кто были читателями? Люди, потерявшие близких. У них не было денег, не было фальшивых документов, не был знакомого штурмбанфюрера, которым можно было бы козырять, не было сказочной удачи, чтобы эмигрировать.
Сидит какая-нибудь Марта и читает эту счастливую историю побега. А у неё родителей сгноили в концлагере, сестру изнасиловали до смерти, мужа и детей убили. А ей подсовывают оправдание, что не все немцы были плохие и хотели убивать.
Закончилось всё не так плохо, как я боялась. Я рада за Рут и что третий Шварц отпустил ее легко и смог потом вернуться в Европу под настоящим именем. Это лучше мёртвой Патриции и трёх разорённых товарищей.
Для меня это еще один роман про охоту на людей - очень нелюбимый мной жанр. И я не могла радоваться за Хелен и второго Шварца, потому что они уходили от преследователей благодаря деньгам, громкому имени брата Хелен и удаче, а у миллионов людей такой роскоши не было, и они умерли в мучениях. Одной удачи недостаточно, а деньги и власть есть у меньшинства и у не самых правдоподобных книжных героев.
Не уверена, что меня устроило отсутствие названной причины, по которой преследовали второго Шварца. Очевидно, он не еврей. Вряд ли коммунист. Противник режима, но в чём конкретно?
Картина не очень полная, потому что неизвестно, кем работали второй Шварц и Хелен до войны. Что отобрали нацисты у них? После побега из немецкого концлагеря второй Шварц живёт, как тяжело больной: с целью прожить только этот день. Родная страна его замучает до смерти. В других странах он не нужен, им хватает своих людей.
Изначально Америка принимала всех, кто не прижился у себя на родине. Всё для всех было сложно, и если такие условия устраивали, то гавани были открыты. Второй и третий Шварцы рассуждают, что ограничения Америки на приём беженцев похожи на всё тот же миф о сверхчеловеке, что одни люди лучше других.
Но ведь всё изменилось. Это не просто большое пространство. Теперь это относительно благоустроенное пространство, где порядок под контролем. Чем больше будет людей, тем сложнее будут условия для всех. И если в страну приедет преступник, то в 1942 году это ощутимее, чем в 1492 году. Теперь есть, что терять. Теперь есть легальное население - американцы с правами в отличие от индейцев.
С позиции 2024 года понятнее, что нельзя принять всех беженцев, что логичнее попытаться навести порядок в той стране, где одни люди угнетают других. Говорят, что в 1940-е в Америке не верили евреям, что их убивают в Европе: разве такое возможно?
Не думаю, что в США второй Шварц и Хелен могли бы быть счастливы. Для этого нужны деньги и работа, а на всех работы не найти. В Гроздьях гнева Стейнбека описываются годы буквально перед второй мировой - большой кризис, безработица, неурожай. Свои собственные американцы не все выжили без войны, а если принимать новых безработных, то кризис продлится и закольцуется.
И важно отметить, какое значение играет политика государства. В СССР Сталин сказал: мы воюем с Гитлером. И действия единичных партизан приобрели смысл, легитимность. А Франция сказала: мы не будем воевать, мы подчинимся и так защитим жизни наших граждан. И действия отдельных противников режима стали фактически хулиганством, за которое накажут и свои, и немцы.
Когда второй Шварц вернулся в Германию, он заметил разницу между странами, хотя везде был бесправен. Немцы думали иначе, потому что в их информационном поле была совсем иная точка зрения. Допустим, изначально в 1933 году словам Гитлера верили 5% немцев, хотя если он пришёл к власти, то явно больше. Но эти 5% постепенно меняли мысли окружающих и выпускали газеты со своей позицией. Еще в 1929 году в Германии стали сокращать инфополе. Оппозиционным идеям сложно было распространяться, неугодных убивали и закрывали в лагерях. Нацистские идеи стали мышлением большинства, а это уже нулевая толерантность к непохожим. В закрытых системах нацизма и коммунизма одинаковый способ формирования общественного мнения, и это очень прочная система, которая сильнее личных связей.
Думаю, второй Шварц был почти в отчаянии от безысходности, устал от болтанки в неизвестности. Вряд ли в том состоянии он мог ощущать любовь. Он искал островок нормальности в мире, помнил, что рядом с Хелен ему было хорошо, но начинал сомневаться, что Хелен в его жизни и правда была. Вот он и рванул через границы, чтобы ее увидеть. Как маяк.
А Хелен, наверное, бежала не от нацизма в целом. Ей не хотелось, чтобы кто-то ею руководил, а Георг и их мать считали, что лучше знают, как Хелен жить. И наверняка первый арест мужа по доносу брата всё перевернул в душе Хелен бесчеловечной жестокостью. Но без мужа Хелен вряд ли уехала бы из Германии и наверное вернулась бы по требованию брата.
Ни Хелен, ни второй Шварц не представляются мне людьми со своим мнением, с убеждениями. В том моменте, в котором мы о них знаем, оба плывут по течению и стараются наслаждаться жизнью. Наслаждаться жизнью естественно, но в их случае похоже на пир во время чумы. Экзюпери был очень недоволен европейцами, которые радовались жизни рядом с войной.
Я не знаю, что Хелен с мужем могли бы сделать для угнетённых, и второй Шварц был прав, когда не бросился на помощь еврею, которого уводили гестаповцы: убили бы обоих. Но это напоминает грустную притчу про человека, который молчал, когда уводили тех и этих неугодных, а теперь пришли за ним и все тоже молчат.
Нельзя не отметить, что в 1942 году, в оккупированной Франции и в воюющей Европе Хелен и второй Шварц отмечают праздник жизни и любви. Отели, вкусная еда, красивая природа. У европейцев фашисты ничего не отобрали. Как тут не вспомнить роман Джоанн Харрис со словами о сложностях оккупации, когда обед всего из трёх блюд, которые еще и повторяются почти каждый день. Вот европейцы и не особо сопротивлялись Гитлеру.
Тогда как у советских граждан фашисты отбирали и дома, и близких. Даже для уральцев жители приграничья были своими, им было за что воевать с Гитлером, вот они и шли на смерть.
Жалость к людям мешала читать. Но не к Хелен и Шварцу, а к тем, кто рядом с ними, но не так удачлив. К еврею, которого тащили с улицы. К соседу Шварца по вагону в Швейцарию. К соседкам Хелен по лагерю, к которым никто не придёт, кроме сволочей.
Роман сильный, но для меня только на четвёрку. Сам Ремарк - немец. И после войны было много вопросов к немцам, как же они допустили Гитлера к власти, почему же предпочли убивать, а не быть убитыми за дезертирство. Поэтому герои - немцы-беженцы. Это еще один роман-оправдание.
Мне было бы понятнее, если бы роман был написан в 1940-х: он давал бы надежду европейцам, что они чудом спасутся. Но роман был написан в 1960-х, и как же легко отделалась эта парочка, обе парочки. Кто были читателями? Люди, потерявшие близких. У них не было денег, не было фальшивых документов, не был знакомого штурмбанфюрера, которым можно было бы козырять, не было сказочной удачи, чтобы эмигрировать.
Сидит какая-нибудь Марта и читает эту счастливую историю побега. А у неё родителей сгноили в концлагере, сестру изнасиловали до смерти, мужа и детей убили. А ей подсовывают оправдание, что не все немцы были плохие и хотели убивать.