Останови для меня время
У него были печальные светло-голубые глаза с редкими рыжеватыми ресницами и добрая улыбка. Говорил он очень тихо.
- Она пообещала мне одну ночь. Всего одну. Я думаю, что если бы она действительно этого хотела, она бы не ставила такого жесткого условия. Я никогда не... любил женщину помимо ее воли, и мне не хотелось этого делать с ней - особенно с ней. Но и отказаться я не мог. Поэтому я заставлял себя думать, что если бы я был ей противен, она бы нашла любой другой способ, но не давала бы мне этого обещания. Я решил взять от этой ночи все, что только можно, - он грустно развел руками и улыбнулся, словно извиняясь.
Сначала я заложил кирпичами оконный проем, - продолжал он, - оштукатурил, кое-как заклеил обоями, а потом занавесил, как и раньше, плотными шторами - в темноте и не подумаешь, что за занавеской нет никакого окна. Потом я снял и остановил часы в коридоре - часы в комнате нельзя было убирать, чтобы она не забеспокоилась из-за их отсутствия, но я рассчитывал, что они остановятся сами. Телевизора у меня никогда не было, поэтому не пришлось придумывать, куда его прятать. Я так радовался тогда, что живу один и ко мне никто не заходит, и мне не нужно никому объяснять, что и зачем я делаю.
Как я и рассчитывал, вскоре время перестало проникать в комнату. Но стрелки часов в ней по-прежнему двигались - медленно, еле-еле, но все-таки ползли. Только через пару дней я догадался, что не время толкало их вперед, а наоборот, они тянули за собой время. Было жалко их упорства, - если можно говорить об этом применительно к часовому механизму, - но пришлось их все равно остановить. Они замерли на без пяти минут двенадцать, как сейчас помню. Спать мне приходилось на раскладушке на кухне, потому что в комнате, где время стояло, выспаться было невозможно. А на кухне на это просто уходило больше времени, чем обычно - там часы и минуты текли ненамного медленнее, чем в мире за стенами квартиры.
Когда она наконец пришла ко мне, я сразу же повел ее в комнату. Помог раздеться. Как бы между прочим расстегнул и снял с ее руки часики и сделал вид, что кладу их на полку - а на самом деле незаметно уронил между спинкой дивана и стеной, где они и застряли, чудом не звякнув. Их, конечно, я остановить не мог, но они были слишком маленькие, чтобы сколько-нибудь серьезно сдвинуть тяжелое, неповоротливое время, так уютно расположившееся в этой комнате на отдых. Она настояла на том, чтобы выключить свет, и я ей подчинился.
Было страшно, когда почти в самом начале она решила выйти на балкон, чтобы выкурить сигарету, и мне только с огромным трудом удалось отговорить ее от этого. Ведь покинь она стены квартиры, и все мои планы пошли бы прахом. Но я смог убедить ее, что мне будет неприятен запах табака в ее дыхании. "Ведь это на одну только ночь," - говорил я ей, и она в конце концов сжалилась надо мной.
Она проваливалась в сон и просыпалась, почти не отдохнув, а я видел, что она открывает глаза, и снова тянулся к ней. Думаю, она потеряла счет времени - по тем, разумеется, особым внутренним часам, которые у человека всегда с собой. Я не спал и разрывался между желаниями отпустить ее и оставить у себя навечно. Но в один момент, - он скривил губы в горькой усмешке, - благородство все-таки одержало верх. Я вывел ее, сонную, зевающую, на кухню, залитую к тому времени ярким солнцем. Сказал ей, что настало утро, но о том, которое это было утро по счету с тех пор, как она переступила порог моей квартиры, умолчал. Да я и сам этого не знал.
Может, она и была слишком усталой, чтобы уходить, но гордость не позволяла ей признать это и попросить меня дать ей поспать еще несколько часов. Вернувшись в комнату, я помог ей собрать вещи при свете ночника - спросонья она даже не удивилась, что я не открываю штор. Затем она ушла.
Больше я никогда ее не видел.
- Она пообещала мне одну ночь. Всего одну. Я думаю, что если бы она действительно этого хотела, она бы не ставила такого жесткого условия. Я никогда не... любил женщину помимо ее воли, и мне не хотелось этого делать с ней - особенно с ней. Но и отказаться я не мог. Поэтому я заставлял себя думать, что если бы я был ей противен, она бы нашла любой другой способ, но не давала бы мне этого обещания. Я решил взять от этой ночи все, что только можно, - он грустно развел руками и улыбнулся, словно извиняясь.
Сначала я заложил кирпичами оконный проем, - продолжал он, - оштукатурил, кое-как заклеил обоями, а потом занавесил, как и раньше, плотными шторами - в темноте и не подумаешь, что за занавеской нет никакого окна. Потом я снял и остановил часы в коридоре - часы в комнате нельзя было убирать, чтобы она не забеспокоилась из-за их отсутствия, но я рассчитывал, что они остановятся сами. Телевизора у меня никогда не было, поэтому не пришлось придумывать, куда его прятать. Я так радовался тогда, что живу один и ко мне никто не заходит, и мне не нужно никому объяснять, что и зачем я делаю.
Как я и рассчитывал, вскоре время перестало проникать в комнату. Но стрелки часов в ней по-прежнему двигались - медленно, еле-еле, но все-таки ползли. Только через пару дней я догадался, что не время толкало их вперед, а наоборот, они тянули за собой время. Было жалко их упорства, - если можно говорить об этом применительно к часовому механизму, - но пришлось их все равно остановить. Они замерли на без пяти минут двенадцать, как сейчас помню. Спать мне приходилось на раскладушке на кухне, потому что в комнате, где время стояло, выспаться было невозможно. А на кухне на это просто уходило больше времени, чем обычно - там часы и минуты текли ненамного медленнее, чем в мире за стенами квартиры.
Когда она наконец пришла ко мне, я сразу же повел ее в комнату. Помог раздеться. Как бы между прочим расстегнул и снял с ее руки часики и сделал вид, что кладу их на полку - а на самом деле незаметно уронил между спинкой дивана и стеной, где они и застряли, чудом не звякнув. Их, конечно, я остановить не мог, но они были слишком маленькие, чтобы сколько-нибудь серьезно сдвинуть тяжелое, неповоротливое время, так уютно расположившееся в этой комнате на отдых. Она настояла на том, чтобы выключить свет, и я ей подчинился.
Было страшно, когда почти в самом начале она решила выйти на балкон, чтобы выкурить сигарету, и мне только с огромным трудом удалось отговорить ее от этого. Ведь покинь она стены квартиры, и все мои планы пошли бы прахом. Но я смог убедить ее, что мне будет неприятен запах табака в ее дыхании. "Ведь это на одну только ночь," - говорил я ей, и она в конце концов сжалилась надо мной.
Она проваливалась в сон и просыпалась, почти не отдохнув, а я видел, что она открывает глаза, и снова тянулся к ней. Думаю, она потеряла счет времени - по тем, разумеется, особым внутренним часам, которые у человека всегда с собой. Я не спал и разрывался между желаниями отпустить ее и оставить у себя навечно. Но в один момент, - он скривил губы в горькой усмешке, - благородство все-таки одержало верх. Я вывел ее, сонную, зевающую, на кухню, залитую к тому времени ярким солнцем. Сказал ей, что настало утро, но о том, которое это было утро по счету с тех пор, как она переступила порог моей квартиры, умолчал. Да я и сам этого не знал.
Может, она и была слишком усталой, чтобы уходить, но гордость не позволяла ей признать это и попросить меня дать ей поспать еще несколько часов. Вернувшись в комнату, я помог ей собрать вещи при свете ночника - спросонья она даже не удивилась, что я не открываю штор. Затем она ушла.
Больше я никогда ее не видел.