Стилистика ковидобесия
Для тех, кто читает меня недавно, хочу уточнить, что я - не политический блогер. Я работаю литературным редактором, и в обычное время меня больше интересует функция предлогов в поэзии Бродского и детский билингвизм. Кроме того, я пишу короткие рассказы, и два года назад у меня вышла книжка. Однако в условиях несвободы я петь не умею, тоталитаризм ненавижу до мозга костей, поэтому происходящее сейчас в моей стране воспринимаю лично. Тем, кто хотел бы регулярно читать сводки с места событий, советую авторские репортажи из Оттавы и подробные ежедневные разборы ситуации в стране, а сама постепенно буду возвращаться в привычное русло, и сегодня, в рамках своей академической специальности, хочу поговорить о клише и слоганах, которые вошли в наш язык за последние 2 года. ( Английская версия текста)
Семантическое поле «наука»
Закрывая нас два года назад, власти объявили, что это всего лишь “two weeks to flatten the curve” (две недели для уплощения кривой). Этот безграмотный со стилистической и математической точки зрения оборот положил начало культу псевдонауки. Заговорили об экспоненциальном росте. Аудитория, которая и в дробях-то не вполне тверда, должна была проникнуться благоговением. Так зарождался язык невежества, профанации и лицемерия. Из каждого утюга зазвучал оксюморон “We believe in science” (мы верим в науку). Казалось бы, наука должна быть доказательной - ан нет, в нее можно просто верить. Вспоминается афоризм «Бороться за мир - все равно что совокупляться за девственность». Кроме того, власти твердили: “We listen to the experts” (мы слушаем экспертов), и под этим лозунгом узкие специалисты-вирусологи стали управлять детством наших детей и старостью наших стариков. Всякий верующий в науку обязан был ей следовать как некой инструкции: “We follow the science”. Наука подкрадывается и нашептывает что-то несусветное, а мы слепо следуем. «Ты ль Данту диктовала. Страницы Ада?» Отвечает: «Я!».
Семантическое поле «спасение»
Поверив в науку, общество занялось спасением. Самым популярным слоганом в то время был: “Stay home. Save lives” (Сиди дома. Спасай жизни.), своим одиозным синтаксисом напоминавший «Бей дроздов. Спасай рябину». Оказалось, что спасать человечество можно, не отходя от телевизора. Разумеется, связь между фактом сидения и фактом спасения никак не доказывалась: от идеи доказательности отказались в момент принятия веры. Ради спасения людям предложили замаскироваться по принципу “My mask protects you” (моя маска спасает тебя), таким образом обнажение лица на публике было объявлено неприличным, и общество потеряло лицо, обесчеловечилось. Маска должна была спасать от коллективного врага, «бессимптомного носителя». Намекалось, что этот враг - дети, заслуживающие коллективного наказания. Школы закрывали, качели на детских площадках зверски корежили. Любое человеческое общение оказалось под запретом. Емкое клише «социальная дистанция» (фактически - антисоциальная) символизировало эту разрозненность. После этого напуганным, закрытым по домам людям объявили, что “We are all in this together” (Это наша общая борьба). В чем была общность борьбы, понять было непросто: госслужащие сидели по домам на полном жаловании, а в частном секторе многие потеряли доход. Однако спрашивать стало неприличным, «те, кто с нами» вопросов не задавали.
Семантическое поле «праведник - грешник»
От правильных канадцев требовалось “Do the right thing” (совершать правильные поступки). Под правильными поступками в разное время подразумевались разные вещи: не выходить из дома, не видеться с близкими, не снимать маску, вакцинироваться, вакцинировать детей, не путешествовать, не спорить с линией партии. В обиход вошла приставка «анти»: анти-маскер, анти-ваксер. Непривитых назвали un-vaccinated, приставкой подчеркнув степень грехопадения. Противопоставление своих и чужих отчетливо прослеживается на лингвистическом уровне. Очевидно, что с таким новоязом очеловечиться нельзя. Путь обратно в цивилизацию лежит через слово. Со временем власти перешли к прямым оскорблением несогласных. Премьер-министр объявил, что дальнобойщики - “The small fringe minority of people, who are holding unacceptable views that they are expressing” (маргинальное меньшинство с неприемлемыми взглядами, которые эти люди позволяют себе высказывать). В этом предложении прекрасно все: премьер позволяет себе оценивать приемлемость взглядов, прямо заявляет, что не одобренные им взгляды высказывать теперь запрещено, что всякий несогласный - маргинал. И тут случилось невероятное: неправильные вдруг поняли, что их большинство… но здесь мы уже выходим за пределы стилистического и семантического анализа.
Семантическое поле «наука»
Закрывая нас два года назад, власти объявили, что это всего лишь “two weeks to flatten the curve” (две недели для уплощения кривой). Этот безграмотный со стилистической и математической точки зрения оборот положил начало культу псевдонауки. Заговорили об экспоненциальном росте. Аудитория, которая и в дробях-то не вполне тверда, должна была проникнуться благоговением. Так зарождался язык невежества, профанации и лицемерия. Из каждого утюга зазвучал оксюморон “We believe in science” (мы верим в науку). Казалось бы, наука должна быть доказательной - ан нет, в нее можно просто верить. Вспоминается афоризм «Бороться за мир - все равно что совокупляться за девственность». Кроме того, власти твердили: “We listen to the experts” (мы слушаем экспертов), и под этим лозунгом узкие специалисты-вирусологи стали управлять детством наших детей и старостью наших стариков. Всякий верующий в науку обязан был ей следовать как некой инструкции: “We follow the science”. Наука подкрадывается и нашептывает что-то несусветное, а мы слепо следуем. «Ты ль Данту диктовала. Страницы Ада?» Отвечает: «Я!».
Семантическое поле «спасение»
Поверив в науку, общество занялось спасением. Самым популярным слоганом в то время был: “Stay home. Save lives” (Сиди дома. Спасай жизни.), своим одиозным синтаксисом напоминавший «Бей дроздов. Спасай рябину». Оказалось, что спасать человечество можно, не отходя от телевизора. Разумеется, связь между фактом сидения и фактом спасения никак не доказывалась: от идеи доказательности отказались в момент принятия веры. Ради спасения людям предложили замаскироваться по принципу “My mask protects you” (моя маска спасает тебя), таким образом обнажение лица на публике было объявлено неприличным, и общество потеряло лицо, обесчеловечилось. Маска должна была спасать от коллективного врага, «бессимптомного носителя». Намекалось, что этот враг - дети, заслуживающие коллективного наказания. Школы закрывали, качели на детских площадках зверски корежили. Любое человеческое общение оказалось под запретом. Емкое клише «социальная дистанция» (фактически - антисоциальная) символизировало эту разрозненность. После этого напуганным, закрытым по домам людям объявили, что “We are all in this together” (Это наша общая борьба). В чем была общность борьбы, понять было непросто: госслужащие сидели по домам на полном жаловании, а в частном секторе многие потеряли доход. Однако спрашивать стало неприличным, «те, кто с нами» вопросов не задавали.
Семантическое поле «праведник - грешник»
От правильных канадцев требовалось “Do the right thing” (совершать правильные поступки). Под правильными поступками в разное время подразумевались разные вещи: не выходить из дома, не видеться с близкими, не снимать маску, вакцинироваться, вакцинировать детей, не путешествовать, не спорить с линией партии. В обиход вошла приставка «анти»: анти-маскер, анти-ваксер. Непривитых назвали un-vaccinated, приставкой подчеркнув степень грехопадения. Противопоставление своих и чужих отчетливо прослеживается на лингвистическом уровне. Очевидно, что с таким новоязом очеловечиться нельзя. Путь обратно в цивилизацию лежит через слово. Со временем власти перешли к прямым оскорблением несогласных. Премьер-министр объявил, что дальнобойщики - “The small fringe minority of people, who are holding unacceptable views that they are expressing” (маргинальное меньшинство с неприемлемыми взглядами, которые эти люди позволяют себе высказывать). В этом предложении прекрасно все: премьер позволяет себе оценивать приемлемость взглядов, прямо заявляет, что не одобренные им взгляды высказывать теперь запрещено, что всякий несогласный - маргинал. И тут случилось невероятное: неправильные вдруг поняли, что их большинство… но здесь мы уже выходим за пределы стилистического и семантического анализа.