Огонь и я
В Уотсонвилле, на улице Бланка Лейн, есть тир под названием «У Маркли». Там можно взять напрокат пистолет или полуавтоматическое ружье, арендовать линию и стрелять, пока деньги не кончатся. Я приезжаю туда изредка по выходным. Раньше, сразу после развода, я ездил туда каждые две недели убивать воображаемых мужчин моей бывшей жены.
До этого я стрелял только на военных сборах и в школе. Школьный тир остался в памяти пустым и унизительным занятием. На пыльном полу полуподвала лежали пять мешков с песком. На них бросали малокалиберные винтовки, метафоры бессмысленной траты времени. Такая винтовка звучит не громче открываемой пивной банки и не дает никакой отдачи. Стрелять из нее было все равно, что давить мух. И я лежал с этой хлопушкой, скучая до зевоты. Над головой вечно маячил полоумный военрук с голосом павлина. Позже, на институтских курсах мне выдали списанный АК-47 калибра 7,62 - разбитый, с прикладом, полированным чужими щеками до рыбьего блеска. У старикашки было дуло, рябое от многолетней стрельбы. Ко всему, мишени уже были использованы до нас. Нищета умирающего государства достигала абсурда. Нам приходилось искать свои свежие пробоины среди дыр, проделанных другими и помеченных цветными мелками.
В тире «У Маркли» обычно бывали два типа клиентов. Окрестные мексиканцы на двадцатидюймовых колесах со своими монументальными женщинами. В Уотсонвилле такая преступность, что поездки в тир были для них чем-то вроде чистки зубов. Приезжали туда и мешковато одетые белые в сетчатых бейсболках. Те привозили неловких зажатых мальчиков и кейсы с оружием. В больших кейсах лежали полуавтоматические винтовки. В маленьких - вальяжные черненые «глоки» в поролоновых ячейках или длинноносые пистолеты калибра 22. Реже хромированные глазастые револьверы, которые щерились тусклыми макушками патронов.
Тир на Бланка Лейн ничем себя не выдавал. Скромная дверь и крохотная вывеска утопали в кустах акации. Тускло освещенное помещение было застелено затоптанными коврами. Там работали несколько постоянных сотрудников и ни один не был похож на другого. Желеобразный молодой человек с козлиной бородкой спешил и проглатывал слова. Дядя лет пятидесяти со слуховым аппаратом разговаривал готовыми лозунгами, как продавец подержанных автомобилей. Они вносили мои данные в бумажную форму и предлагали выбрать оружие. За спиной у них, на металлической решетке, висел целый арсенал.
Я вступил в мир огнестрела практически девственником. Я смотрел на стенд и мне казалось, что у каждого пистолета там свой норов. Знакомый с детства пистолет Макарова вдруг оказался маленьким смешным уродцем на костюмированном балу. За несколько последних декад дизайн оружия шагнул так далеко, что пистолеты стали напоминать предметы искусства. Я вертел в руках стальные «CZ» и «Беретты», полимерные «Глоки» с раздвоенным спусковым крючком, «Кольты» и «Зиг Зауэры». Мальчишеский восторг булькал внутри меня. Эти игрушки, единственное назначение которых было в нанесении максимального вреда живому человеческому телу, были прекраснее полотен Ван Гога.
Обычно я арендовал линию на час. Потом выбирал оружие и просил белую коробку патронов с красными буквами «Винчестер» на ней. Коробка с патронами была по-особенному весома. В ней содержался концентрированный гнев поколений людей, отбирающих жизнь друг у друга.
Разряженный пистолет с отведенным затвором выглядел неловко, как человек со спущенными штанами. Из него смешно торчал голый ствол.
Еще мне нужны были пять черных мишеней с концентрическими кругами на груди и голове, защитные пластиковые очки и наушники. В тире были самые дешевые наушники, из-за которых очки врезались мне в виски, поэтому я стал использовать беруши. В помещение тира вел душный тамбур с двумя дверями, который служил звукоизолирующим барьером. Открывать двери надо было по порядку: сначала первую дверь, зайти в тамбур, закрыть ее и только потом открывать вторую. В правой руке я нес пистолет, как несут ядовитую змею: осторожно, но крепко и с чувством причастности к тайному искусству смерти. Было неудобно открывать двери, держа в руках оружие и коробку патронов.
В тире всегда стояла пальба, к которой приходилось привыкать несколько минут, пока я не переставал подпрыгивать от неожиданности.
Уж не знаю, кого можно убить из калибра 22, кроме кур. Пистолет еле вздрагивает в твоей ладони и оставляет в мишени аккуратную дырочку. Ей-богу, веселее выкалывать глаза фотографии Киркорова бабушкиной спицей. Спортивная стрельба никогда меня не интересовала. Мне всегда хотелось стрелять так, чтобы был грохот.
В тире пахло порохом, как кислым тестом. Калибр 22 щелкал кнутом, полуавтоматические винтовки лупили сериями - поп, поп, поп! Но громче всего был калибр 45. Эти штуки рявкали, как взлетающие самолеты. Приглушенный свет освещал только зону мишеней и над столами стояла таинственная полутьма, где люди в ярких оранжевых наушниках ходили взад и вперед. Прицеливаясь, мужчины начинали хмурить брови и на их лицах появлялось выражение упрямства и непреклонной воли.
Дорожки для стрельбы отгораживались друг от друга перегородками. На каждой был установлен пульт управления мишенью. Маленький тумблер привозил на стальном тросике прищепку, к которой прикреплялась мишень. Поворотом тумблера в другую сторону мишень уезжала от меня, так что я мог регулировать дистанцию. Как правило, я стрелял с десяти метров. Так я мог попадать достаточно точно для того, чтобы мне было интересно продолжать стрельбу.
Из картонной коробки я доставал пластиковую форму с ячейками, в которой лежали пятьдесят патронов калибра девять миллиметров. Патроны, как крохотные дьяволы, чуть блестели в полумраке. Около рукояти пистолета находилась рифленая кнопка освобождения обоймы, нажимаемая большим пальцем. Легкая и безвредная, обойма выпрыгивала на ладонь, подталкиваемая пружиной.
Калифорнийские законы запрещают обоймы более десяти патронов, но даже десять патронов непросто зарядить. Каждый патрон был слегка смазан и после двух-трех обойм мои пальцы чернели. Первые патроны заряжались легко, но потом пружина начинала сжиматься и с последними двумя-тремя приходилось повозиться. К концу стрельбы мои пальцы саднили от острых металлических краев обоймы.
Я вставлял магазин до щелчка и взводил затвор. Пистолет мгновенно обретал вес и странную силу. Я ощущал, словно вниз по моей руке начинал бежать электрический разряд. В этом ощущении было нечто от могущества сердитого божества. Мне хотелось держать пистолет слегка на отлете, как стек. Иногда я воображал, как просто можно пройтись вдоль ряда дорожек и застрелить нескольких человек. Потом мне приходило в голову, что то же самое может сделать и любой из людей в мешковатых штанах хаки вокруг, стреляющих из штурмовых ружей со своими детьми. В этом направлении мне думать не нравилось.
Сперва я попробовал полицейский «CZ-75», сделанный в Чехии. Это был тяжелый стальной пистолет со скверным характером. Он отказался дружить со мной. Кучность никуда не годилась и меня взяла досада. Тогда я поменял его на «Глок-19», который оказался легче ровно вдвое. Это была совсем другая стрельба. Пять выстрелов в голову мишени, еще пять в торс и все - восемь-девять очков. При стрельбе моя рука подпрыгивала, короткая латунная гильза летела из камеры вправо, выброшенная отражателем. Под ногами образовывались целые лужи латуни, на которых скользила нога и которые приходилось сгребать здоровенной щеткой в пластиковые ведра. Люди, стрелявшие из винтовок, расходовали вдвое больше патронов и без конца ворочали щетками.
Я пробовал «Глок-17» и «Глок-21» сорок пятого калибра. Еще был «Вальтер Р-22», глянцевый, как жук-олень, но страдавший икотой. По непонятной причине каждый четвертый выстрел уходил вверх и вправо. Я стрелял из длинноствольного армейского «Кольта» стандарта 1911 и «Беретты РХ-4». Слово «Беретта» похоже на слово «Феррари», так что я просто не мог пропустить этого пистолета.
У моего приятеля Тома оказался небольшой арсенал, который он держал в арендованном хранилище на окраине Санта Круз. Жемчужиной его коллекции была польская армейская винтовка 7,62, сделанная по советскому стандарту времен Второй Мировой. К ней у Тома были несколько сот увесистых патронов и мы поехали на открытое стрельбище. Когда я первый раз выстрелил из этой матери всех ружей, выхлоп был такой, что китайцы с соседних позиций бросили свои «Спрингфилды» и пришли посмотреть, что же так грохочет. Они долго причмокивали, глядя, как мы поднимаем короткие пыльные бури. Я держал рот открытым при каждом выстреле, чтобы сохранить слух и чувствовал себя причастившимся святых даров.
В пацифистском Санта Крузе на меня смотрели косо, когда я рассказывал про свои поездки в тир. Тем не менее, не припомню ни одной женщины, которая бы отказалась отправиться в тир продырявить пару мишеней. В глазах у них неизменно загорался огонек. Такой же огонек, как в глазах у женщин, жадных до тестостерона, которых я видел на турнирах по муай тай.
За чем же я езжу стрелять? За тремя белыми точками прицела, которые надо свести в одну линию? За дразнящим запахом пороха и щелчком, с которым разряженный пистолет отбрасывает назад затвор, как белый флаг? Тонким колокольчиком гильзы, падающей мне под ноги? Да, за этим.
Но больше всего за древним, непонятным ощущением силы, которую дает теплая рукоять оружия в руке.
Иллюстрации и оригинал
