Дом творчества в Переделкине
"В начале семидесятых переделкинский дом творчества состоял из трех коттеджей и главного корпуса, построенного в 1955 году в стиле сталинского ампира.
На каждом этаже, а их всего два - общие душевые, общие уборные (мужская и женская), однокоечные номера и двухкоечные (если писатель приезжал с женой, и наоборот). Одноместные комнаты похожи на пеналы, высокие потолки только подчеркивали пенальность, делали номер еще более узким.
В пенале помещались письменный стол перед окном, полутораспальная кровать, тумбочка, платяной шкаф, кресло для отдыха - большое, плюшевое, по-домашнему уютное, и два стула. Если постараться, то между креслом и шкафом можно было втиснуть раскладушку или узенькую оттоманку, что я и делала. Рядом с дверью, с двух сторон обитой дерматином, - раковина, и над ней кран-елочка, и выше - зеркало. Увы, не всем приезжающим в дом творчества охота среди ночи ходить в уборную, и часто, когда я въезжала, от раковины подолгу несло мочой. Не помню, кто из нас, Арсений Александрович или я, так назвали наши номера, находившиеся друг против друга, но откуда бы мы ни возвращались втроем, за рулем, естественно, - его Татьяна, Тарковский неизменно с тоскливой усмешкой повторял: "Возвращаемся в родные пеналы".
Арсений и Андрей Тарковские в Переделкине
Удобнее всего было жить на втором этаже, - меньше гари и шума от хлопающих дверок такси (собственными машинами обладали еще немногие), меньше пыли и больше зелени в окне. И пока у Тарковского хватало сил взбираться и спускаться по широкой мраморной лестнице, он предпочитал второй этаж.
Под мраморной лестницей - закуток с диваном, двумя креслами и журнальным столиком. Там по давнему обыкновению собирались курильщики и даже "шахматисты"...
Казалось бы, располагайся в холле в окружении кадок с олеандрами, пальмами и фикусами, покуривай в кресле (тогда всюду кроме кинозала и библиотеки курить разрешалось), играй в шахматы, беседуй. Ан, нет! Традиция тесниться и клубиться вместе с табачным дымом именно под мраморной лестницей напротив входа и двух телефонных кабинок оказалась гораздо устойчивее, чем литературные традиции и привязанности.
... в конце шестидесятых к корпусу, напоминающему особняк, была сделана огромная пристройка. Она состояла из стеклянного коридора, ведущего к стеклянному холлу перед стеклянной же столовой и к крутой лестнице. Лестница вела в кинозал, бильярдную, библиотеку и буфет." Инна Лиснянская
АНДРЕЙ БИТОВ:
"...Встретились мы впервые в Переделкино, и я запамятовал бы дату, если бы при последней нашей встрече он, надписывая мне книжку, не написал: «Другу по канаве 1978 года».
Андрей Битов и Юрий Коваль. Фото Виктора Ускова
78-й был знаменательный год для меня, потому что «Пушкинский Дом» вышел в Америке и я попал уже в зону запрета. Но канаву я не очень помнил, а он запомнил, значит, мы шли по Переделкину, падали, может быть… Есть люди, которые сами выбирают себе друзей. Юра был всеобщим любимцем, в Переделкино его обожали все вахтерши, сестры, официанты. Он умел быть обаятельным и любимым, но в то же время друзей он выбирал сам и по-своему. А для меня эта вот рекомендация Вольфа была уже чистым мостом, мы очень быстро сблизились и сошлись, хотя сначала я еще не был его читателем…
Именно тогда он сочинял «Самую легкую лодку в мире». И поскольку он ее сочинял, на нем был такой хемингуёвый свитер и трубка капитанская. В общем, когда он вставал из-за стола, он становился капитаном той лодки, и в этой легкой лодке уже плыл. Правда, это я понял уже позже. Трудно через столько лет не переставлять местами более позднее отношение к более ранним впечатлениям.
Он меня научил, кстати, и с тех пор я всегда это повторял, пока живал в Переделкино, жить в деревянном дому, а не в этом сталинском особняке. И я всегда искал потом деревянную комнату. Жил он на втором этаже в одном из этих деревянных коттеджей. Он был джентльмен и аккуратист, у него все лежало очень правильно на столе, он вообще любил аксессуары, что есть такое, мальчиковое свидетельство, еще одно подтверждение тому, что он именно мог быть детским писателем. Потому что надо любить игрушки, чтобы мочь это делать. Это лишь одно из условий, конечно. И очень любил русскую речь, удивительный был слухач и поклонник русской речи. Это видно и по его рассказам о Шергине, потому что он всегда говорил про кого-то и, чтобы он сказал про себя, надо было его расспрашивать. Но если его расспросить, то мог и прочитать какую-то страницу из свеженаписанного. Прочитав, прислушивался с опаской, с боязнью какой-то - так или не так. Но это бывало ТАК.
Подружились, значит. Кроме общей любви к литературе и сходства вкусов еще выпить любили. Это тоже нас роднило. Хотя он, по-моему, заставлял себя работать каждый день, дело шло всегда у него медленно, добросовестно, туго и времени свободного оставалось достаточно. А я вообще либо пишу, либо не пишу, так что я чаще бывал свободен. И мы, как-то не договариваясь вовсе, придумали такую схему - сейчас уже об этом можно рассказать. Там же проживала Белла Ахмадулина на своей дачке, тогда она еще там проживала. Зима, я помню, и хорошая была зима, такая зимняя, русская. В общем, мы как рыцари, совершенно бескорыстно решили влюбиться в Беллу, я Беллу знал давно, а он увидел ее впервые, а, может быть, я даже их и познакомил, хотя, может быть, он ее и раньше знал… Ну, конечно, все знали Беллу. В результате, мы рыцарствовали у Беллы, то есть выпивали втроем. Мессерер присоединялся позднее, потому что он был всегда занят конкретной работой - ездил в город, а мы были праздные творцы. Это блуждание, его трудно описать, и что было говорено тоже трудно описывать, но легкость какая-то, и то, что знакомство было раньше чтения, ужасно мне нравилось, то есть все сошлось.
Позже я прочитал «Недопеска» и «Куролесова», «Куролесов» кстати - пионерское сочинение, не в смысле ругани, а в смысле первенства. Это первый детский настоящий детектив в русской литературе советского периода. Среди маститых, проживавших тогда в Доме творчества Переделкино, был Арсений Тарковский. Когда мне что-то нравилось, я приносил это Арсению Александровичу со своим отбором. И вскоре он Коваля очень любил, именно нежно любил, да и Коваль его боготворил. И все это было замешано на чистом слове, и в связи с этим на дружбе, на пьянке, и была какая-то чистота этих взаимоотношений. ..." Ковалиная книга
Арсений Тарковский и Юрий Коваль Фото Виктора Ускова
ЮРИЙ КОВАЛЬ:
- Мы жили все в Переделкине. Андрей Битов мне сказал: У тебя чего-нибудь новое есть, дай я хоть почитаю на ночь. Я дал "Недопеска". Андрей Битов, прочитав книжку, передал ее Татьяне Алексеевне Тарковской. Татьяна Алексеевна прочла книжку, пришла в неописуемый восторг и сказала: Арсюша, ты должен это почитать. Арсений Саныч, прочтя книжку, пришел в бешеный восторг. Он меня целовал, обнимал всячески, трогал мою руку и говорил всем встречным-поперечным, которые ничего не понимали: Это Юра Коваль. Он "Недопеска" написал. Вы знаете, что такое недопесок?.. Короче говоря, вот так. С Арсением Алексанычем я мог познакомиться только таким образом. Только через литературу. И он бесконечно меня поддержал. Бесконечно меня поддержал. Ну как сказать тебе? - Он поддержал, как я понимаю, приятием... - Это было признание... Ир, Тарковский - это признание. Понимаешь, какая вещь. Шергин - это признание. Белла потом прочла "Недопеска" и тоже рехнулась, она сошла с ума. Она сошла слегка с ума на этой почве. Она даже разговаривала голосом недопеска. То есть у нее был особый голос такой, она говорит: Вы понимаете, каким голосом я с вами разговариваю? Я говорю: Каким? Говорит: Это голос недопеска. (Смеется. - И. С.) Это чудно, но это факт. И она написала на книжке, которую попросила, чтоб я подарил дочери Льва Ошанина, она написала "Недопесок - это я" Из беседы с Ириной Скуридиной "Я всегда выпадал из общей струи"
Белла Ахмадуллина
...«Что Вы делаете, когда безвыходно печальны?»
-Что я делаю в таком ужасном случае?
Попросту признаюсь: я читаю и перечитываю сочинения Юрия Коваля. И тогда все живы: люди, дети людей, животные, дети животных, птицы и дети птиц, реки, моря, озёра, земля и созвездие Ориона, и мы - бедные дети всего этого вместе, малого посёлка и всеобщего селения, упомянутых существ и не упомянутых звёзд и сияний.
Миг бытия
Арсений Тарковский с женой, Юрий Коваль, Яков Аким в окрестностях Переделкина
фото Виктора Ускова
МАРИНА ТАРКОВСКАЯ:
"Много лет назад папа сказал мне, когда я приехала к нему в Переделкино: «Здесь живет Юрий Коваль. Он написал гениальную вещь -„Недопёсок"». Мы с мужем приехали посмотреть портрет папы, написанный Ковалем в восемьдесят первом году в том же Переделкине, где я увидела его впервые."
Отрывки из монохроник Ю. Коваля, опубликованные Ю. Файтом в АУА:
НАТАЛЬЯ КОВАЛЬ:
"Я помню Переделкино начала 80-х годов - нас поселили в коттедже, на террасе в стиле 30-х годов. Был октябрь невероятной красоты, рядом были какие-то вросшие скамейки, засыпанные листвой. Приезжали западногерманские люди, наслаждались общением с Юрой.
А мы с ним просто ходили, собирали свинушки на территории Дома творчества и на какой-то плитке, на этой самой террасе, не отваривая, без всякой дезинфекции, готовили эти свинушки и оба с наслаждением их ели..."
Переделкину мы обязаны и встречей Коваля с Корнеем Чуковским, описанной Ковалем в чудесном эссе "Слушай, дерево".
" ... Была зима 1966 года. Корней Иванович шагал впереди меня по узкой тропинке, пробитой в глубоком снегу..."
иллюстрации Юрия Коваля к публикации в журнале "Пионер" в 1987 году
Печально, что в пространной портретной галерее обитателей переделкинского дома творчества не нашлось места Ковалю и Битову, а в библиотеке дома я не нашла книг Юрия Иосифовича. Впрочем, грядет ремонт старого корпуса и, возможно, что-то изменится.
АНДРЕЙ БИТОВ